— То-то, я смотрю, тишина — даже противно. Кто же посмел поднять руку на нашего… — Удалов покосился на Сашу, зажмурил один глаз, — на нашего дорогого атамана?
— Валидов с башкирцами.
— Вот свернут Александру Ильичу голову, будто петуху, — мстительно проговорила Саша.
— Шурка! — по-дутовски прикрикнул на нее Удалов, получилось очень знакомо. — думай, что говоришь!
— То задастый… звал меня Шуркой. То ты так зовешь, — Васильева лениво прогнулась, вкусно хрустнула костями. — Ничего нового.
Удалов поспешно налил в стаканы водки, придвинул:
— Выпейте, мужики. Самое первое дело с мороза.
— Хорошо, хоть ты дома оказался, не то пришлось бы куковать на трескотуне, — Потапов залпом выпил, притиснул к носу рукав.
Васильева, ухватив крепкими пальцами тарелку с картошкой за край, придвинула ее к прапорщику:
— Ешьте, господин офицер!
Потапов вяло махнул рукой:
— В горло ничего не лезет.
За окном голодно взвыла метель, переплет рамы затрещал. Удалов вытянул голову:
— Похоже, стреляют где-то.
Воевать не хотелось никому — ни единому человеку в Оренбурге. Вполне возможно, что и атаману Дутову не хотелось…
Но для того, чтобы выжить, надо было воевать…
Дутов не спал всю ночь, прилег только, когда получил сообщение, что Валидов с заговорщиками отбыл в Уфу. Спал он, не разуваясь, в сапогах и галифе, китель повесил на спинку стула. Проснулся через полтора часа, пухлощекий, свежий, здоровый, потянулся с подвывом и резким движением сбросил ноги на пол. Пробудила его необычная тишина, способная вогнать в оторопь кого угодно, атаман послушал её несколько мгновений, но ничего опасного для себя не обнаружил и ощутил голод.
Денщик принес крынку свежего, только что из-под коровы молока и длинную французскую булку. Дутов улыбнулся неожиданно счастливо, раскрепощенно — все было, как в далеком, но очень памятном детстве.
Расправившись с молоком и булкой, атаман вызвал к себе Акулинина. За последний год тот стал для него одним из самых близких людей. Генерал явился быстро, будто находился в соседнем — штабном, — вагоне, состыкованном с салоном атамана.
— Ну что, Иван Григорьевич, известно что-нибудь про ночное совещание, которое наши противники проводили в караван-сарае? Я имею в виду детали… А?
— Все известно, Александр Ильич. Предатели и есть предатели… Ничего нового не приняли. Валидов предлагал с помощью солдат-башкир арестовать вас, — Акулинин показал пальцем на атамана, потом ткнул себя в грудь, — арестовать меня и еще несколько человек — высших чинов Оренбургского войска… Сил для этого у Валидова было предостаточно. Но что из этого получилось — видите сами, — Акулинин не сдержался, на полных губах его под рыжими усиками появилась довольная улыбка.
— А что в других пунктах решения мятежников?
— Объявили населению, что адмирал Колчак — самозванец, что приказы его не следует выполнять — пускать в печки на растопку, подчиняться де надо только Комучу. Но мнения на этот счет на тайном совещании разделились…
— Кто выступил против?
— Наши старые знакомые — Каргин и Махин.
— Чем же они мотивировали?
— Посчитали, что такой поворот может развалить фронт.
Дутов задумчиво потеребил пальцами подбородок.
— Значит, мозги свои растеряли еще не до конца…
— Как видите, Александр Ильич, — Акулинин усмехнулся вновь и повторил вслед за атаманом машинально: — кое-что, сохранили.
Атаман сжал правую руку, постучал по стенке вагона.
— Актюбинскую группу Махина [53] надо обязательно усилить, — проговорил он тихо и зло, — на должности полководца не может сидеть оренбургская проститутка. Даже с погонами полковника Генерального штаба.
— Согласен, — эхом отозвался Акулинин. Полковника Генерального штаба Махина он не любил. — Предлагаю на место Махина назначить генерал-лейтенанта Жукова, — сказал он.
— Толковая мысль, — похвалил верного помощника атаман.
Генерала Жукова он знал хорошо. В годы войны с германцами тот командовал Третьим Оренбургским казачьим полком, затем бригадой и, — уже в мутном семнадцатом году, — кавалерийской дивизией.
Вечером Махин получил командировочное предписание отбыть по делам войска в Омск. Он отбыл и оттуда уже не вернулся. Понял, что в Оренбурге уже и шага ступить не сумеет без повеления атамана Дутова — в конце концов его найдут с перерезанной глоткой где-нибудь в канаве или в одном из тесных душных номеров караван-сарая, — и через некоторое время уехал за границу.
Спустя сутки контрразведка донесла, что член Учредительного собрания эсер Вадим Чайкин поспешно отбыл в Туркестан, — там он, вероятно, затаится на ближайшие месяцы — и это тоже устраивало Дутова.
Дутов дал указание созвать съезд округа, казаки собрались на свою традиционную «топтучку», выпили молочной монгольской водки, попавшей в Оренбург с оказией и лишили Каргина занимаемой должности. Каргин плевался, кричал, что его предали, грозил отрубить Дутову голову, размахивал шашкой, но ничего поделать не мог. В конце концов он напился и успокоился.
Башкирские полки, все четыре, были выведены из Оренбурга — ими решили усилить правый фланг Бузулукской группировки и прикрыть территорию Башкирии от возможного наступления красных. Оказалось, Валидов изменил белому движению, переметнулся на сторону красных, сумел разложить часть башкирских полков, и те перешли вместе с ним на сторону противника. Другая часть просто-напросто оставила окопы и разбежалась по многочисленным селам близ Уфы.
Лишь незначительное количество солдат в лохматых бараньих папахах осталось в армии атамана, но надеяться на них было нельзя — они все чаще и чаще стали поглядывать в родную сторону и при первом же удобном случае стремились удрать в степь. Атаман Первого казачьего округа оказался в одиночестве, ну а одному ему свернуть голову не представляло особого труда.
Политические противники Дутова были ликвидированы. Атаман махнул по этому поводу пару стопок коньяка, похрустел пальцами и объявил с мрачным видом:
— Неприятности наши на этом не закончились.
— Чего же будет еще? — смешно подергав щеточкой усов, спросил Акулинин.
— Наступление красных. В ближайшее же время.
— Почему вы так считаете? — Акулинин был с атаманом то на «ты», то на «вы», атаман с Акулининым — тоже.
— Красные не хуже нас осведомлены о том, что на месте сбежавших башкиров — дыра. Заткнуть ее нам нечем. Остается одно, Иван Григорьевич — ждать незваных гостей.
Атаман как в воду глядел — красные не замедлили пойти в наступление. Правый фланг Бузулукской группировки оказался голым — не увидеть это мог только слепой, а у красных слепых не было. И командиры у красных имелись толковые — Фрунзе, Чапаев, Гай, — не менее десяти таких, кого бы Дутов не прочь был переманить в свое войско и дать этим людям генеральские звания.
Прошло еще немного времени, и большевики заняли Уфу и Стерлитамак, и начали спешно обходить с севера Оренбург.
На юге они тоже не сидели сложа руки — морозным декабрьским днем выбили дутовцев из Илецкой Защиты, расположенной в шестидесяти километрах от Оренбурга.
Если северный рывок красных атаман ожидал, то к наступлению с юга готов не был. Как писал Акулинин, «Оренбургскому командованию пришлось спешно производить сложные маневры и перебрасывать войска с одного участка на другой. В полках ощущался недостаток в оружии, патронах и теплом обмундировании, усталость казаков».
Началось моральное разложение, запахло бедой. Бои шли настолько жестокие, что атамана Дутова упрекали в том, что он в этих боях положил практически все мужское население Оренбургского казачьего войска…
В ночь на двадцать первое января девятнадцатого года Дутов вынужден был оставить Оренбург. «С потерей Оренбурга армия потеряла свое сердце», — написал атаман, покидая столицу казачьего войска.
Он развивал в себе талант публициста, приказы он сочинял такие, что, сброшюровав вместе, их можно было читать как единую книгу. Его эссе «Наблюдения» касались обстановки в стране, власти, исторического прошлого. Свет увидели и «наблюдения», посвященные женщине, хотя в них звучали в основном библейские и римские имена: Аспазия, Семирамида, Корнелия — мать Гракхов, погибших в борьбе с сенатскими воротилами за осуществление реформ. Лишь в последних строках, Дутов вспомнил о русских женщинах — киевской княгине Ольге, Евпраксии Рязанской, Марфе-посаднице. Атаман становился все более и более оригинальным.
За Оренбургом был сдан Орск. Территория Первого округа целиком перешла к красным. Оренбургское правительство, штабы армии и округа, губернские учреждения, окружной суд и палата, два кадетских корпуса (Неплюевский и Оренбургский), военное училище, Николаевский женский институт переехали в Троицк. Впрочем, учебные заведения вскоре отправились дальше, в Сибирь. Туда же направились наиболее дальновидные и богатые оренбургские граждане — поняли, что оставаться в городе нельзя.
