весь в белом наш господарь и благодетель Алексей Степанович Светлов, председатель совета директоров корпорации НЭКСТРАН.
Свернули к Новому мосту.
— Вот я что вам скажу, братья-фигляры: требуйте долива баланды после отстоя пены! Анкор, Артемон, анкор!
Роман собрался с силами для ответа, но мы выехали на Новый мост, и меня затошнило сильнее, за мостом остановились. Пока я блевал с насыпи, Роман сбился с мысли и молчал до переезда.
— Ты не остроумный, — сказал Роман на переезде. — Хазин, ты стараешься, а не смешно. Ты сам натужный! Ты сам старый гондон. Когда ты шутишь, вокруг начинает вонять носками. Ты думаешь, что твои шутки отражение действительности, но они не отражение, они вонь.
Раскочегарился Рома:
— Ты, Хазин, с действительностью не дружишь, ты как шелудивый кобелек — задираешь лапку на все углы и воображаешь себя властелином помойки!
Хазин ничуть не обиделся. Потому что Хазина нельзя обидеть. Мне, во всяком случае, это никогда не удавалось.
— Ты, Ромик, дурак, — Хазин включился. — Ты, кроме обоссанных шаровар, в жизни не видел ничего. И если бы ты был на полкопейки умнее, ты бы понял. Ты бы понял, что дело не в шутках, дело в другом…
Я глотал активированный уголь и думал, почему не поехал в гостиницу, ведь понятно, что никакой работы не получится.
— Каждый видит мир сквозь очки своего уродства, — говорил Роман. — Когда у тебя катаракта, то кажется, что вокруг одна катаракта. А у тебя не обычная катаракта, у тебя в глазах черви…
Опять затошнило.
Они довольно долго переругивались: Роман настойчиво повторял про «шелудивого кобелька», Хазин был более изобретательным, называл Романа «всмятку-мэном», «жидокозаком», «чубастым клоуном».
— Каждый видит мир сквозь монокль своей импотенции, — говорил Хазин. — Каждый, кто не способен ничего изменить, перекладывает вину за свои немочи на окружающую реальность…
Мы ехали по шоссе на юг. Слева широкая речная долина, и где-то в ней спрятанный за зеленью Ингирь, справа холмы водораздела; простор и слева и справа, в сторону реки простор опускался вниз, а справа задирался в небо. Хорошая погода. На десятом километре возле Лесниково мы свернули и стали спускаться к реке по отсыпанной опилками дороге.
— Зачем к реке? — не понял я.
— Там брод. Старую дорогу размыло, теперь в Заингирь через брод ездят.
В Заингирь через брод, звучит как название.
— Хазин, а зачем ты в фотографы пошел? С косоглазием-то?
— А ты спроси у Витеньки! — продолжал Хазин. — Он у нас любитель горгулий…
В августе Федька решил лезть на телевышку и купил четыре бутылки пива. Мы пришли на вышку вечером.
На стуле перед пультом операторской стоял фикус в горшке, смотритель грустил на диване, пил из кружки чай, курил и читал журнал. У подлокотника лежали журналы, несколько стопок, перевязанных синей изолентой.
Смотритель взял пиво, тут же выпил бутылку и выдал ключ от двери в технический отсек, выдал лестницу с крюками и посоветовал вверх не торопиться. А еще выше второй площадки подниматься не сметь, а если какой идиот расшибется, то он не виноват и скажет, что сами просочились, и вообще, на вышке не дурковать и не гадить.
Вышку не подсвечивали, на самой верхушке горели красные огни, они словно висели в пустоте, образуя косой ромб, а еще я заметил, что они слегка покачиваются. С улиц Чагинска вышка смотрелась не толще карандаша; здесь, у основания, она показалась огромной, она опиралась на бетонные блоки ростом с бабушкин дом каждый и гудела — то ли от электричества, бегущего вверх по черным кабелям, то ли от натяжения металла, а может, от ветра в фермах.
У меня от этого гудения заныли зубы, а в волосах у Кристины вспыхнули розовые искры. Кристина рассмеялась и попробовала согнать их рукой, искры защелкали, а волосы встопорщились, отчего Федька немедленно сказал, что Кристина стала похожа на ехидну.
А Кристина посоветовала Федьке заткнуться, потому что сам он похож на свинью. Федька хрюкнул, поднял деревянную лестницу и стал ловить крюками низ лестницы железной. Со стороны это выглядело странно — Федька словно танцевал в обнимку с лестницей хромой вальс. Я не стал ему помогать, впрочем, Федька справился.
Он полез первым, я за ним, Кристина последняя. Кристина оказалась самой умной — надела куртку. Я, как и Федька, лез в футболке.
Почти сразу выяснилось, что взбираться не так уж легко. И хотя вокруг лестницы имелась защита из гнутых арматурин, но страшно все равно было, и я, перехватываясь за очередную ступень, сжимал пальцы слишком сильно. От этого продвигались медленно. К тому же Федька то и дело останавливался передохнуть.
По рассказам, со второй площадки уже просматривалось Коткишево, во всяком случае, должно было, но я, сколько ни вглядывался, не замечал на юго-западе огней, словно село растворилось.
Кристина сказала, что в Коткишево работает магазин, где все продается еще по старым ценам, а Федор сказал, что в Коткишево живет его брат-дебил.
С третьей площадки можно было увидеть Салтаново. Мне не хотелось на третью площадку, я чувствовал, что вышка покачивается, и предполагал, что на следующей площадке покачивание усилится. Я, пожалуй бы, соврал, что растянул запястье на левой руке, но Федор опередил со своим плечом, сказал, что подорвал плечевую сумку.
Кристина засмеялась, дразнила Федьку дрищом и говорила, что пусть он тут торчит, а она залезет дальше и обязательно станет плеваться. Федька массировал плечо и грозился никуда нас больше не брать, раз мы такие придурки и подводчики.
— …Даже эксперименты особые проводились…
— Конечно же, засекреченные!
Хазин и Роман больше не ругались.
Хазин, кажется, излагал самодельную теорию, согласно которой распространение цифровой фотографии неминуемо приведет к гибели цивилизации.
— Пока жила пленочная, все было еще ничего. Ну, сколько раз в жизни человека снимали? Сотню-другую от силы. А сейчас сотню можно с полчаса нахлопать. Вот и представьте…
— Не фотографируй меня больше, Хазин, — требовал Роман.
— Не боись, Ромик, — отвечал Хазин. — У тебя нет никакой души, ты ее через портки вытряс…
Кусты вокруг стали гуще, Хазин снизил скорость, мы медленно продавливались через зелень.
— Так вот, если каждый снимок откусывает хотя бы по миллиграмму, то со временем остаются практически одни — ошметки…
— Это чушь, — возражал Роман. — Фотоаппараты скоро станут дешевле зажигалок, в каждом кармане будет по аппарату, в каждом телефоне…
— Я тебе об этом и говорю! Поэтому мы, пуристы, выступаем против грядущего безумия…
Мы пробились через зелень и оказались на довольно проезжей и широкой дороге, Хазин остановился и стал сверяться с компасом.
— Юг там, — Роман указал пальцем.
— Шмуля знает, где юг… — Хазин
