— Погодка, а? Президент разбушевался… — подмигнул он мне, весело и с хмельком ухмыляясь. — Что, у девчонки засиделся?..
Звонить пришлось из уличного автомата, прижавшись к стене под колпаком навеса.
— Танцевальная группа «Грации»? — переспросила сонная женщина из справочного бюро. — Студия молодежного центра, телефон 251–652.
— Гитта? — уточнили у меня, когда я набрал указанный номер. — Вы имеете в виду Бригитту Андерсен?
— Да; она такая… рыжая.
— Это — главная примета? — со смехом ответили в трубке. — Что ты хочешь сказать? Гитта — это я. Та самая, рыжая.
— Я друг Механика. Помнишь, как ты проснулась сегодня?
Она примолкла, потом прошептала — наверняка отвернувшись и прикрыв рот с микрофоном ладонью:
— Так ты… не покойник?
— Пока нет. Нам надо встретиться, срочно. Лучше всего у тебя в студии; сейчас это самое безопасное место в городе.
— Ладно. Приходи. Спросишь на вахте, меня вызовут.
Постоянно идти задворками не удалось; когда я переходил улицу, натянув воротник выше ушей, я заметил черный фургон без окон, медленно выруливающий за поворот у светофора. На бортах фургона серебряно-белым была отпечатана чаша над скрещенными жезлами.
Машина ИПИ.
Это правда
— Это правда — то, что ты сказал? — тихо спросила Гитта.
Мы сидели с ней на подоконнике в одном из дальних, непрохожих коридоров молодежного центра — там, где хранилась аппаратура для концертов, а вечерами репетировали музыканты. Здесь было сухо, холодно и гулко — лишь издали доносились звуки ритмичной музыки и чей-то резкий голос, задававший такт упражнениям. За окном в туманной мути лил нудный, совсем осенний дождь; мне было неуютно в насквозь промокшей куртке, а она, похоже, зябла в тонком сценическом костюме.
— Да; пойми, я не могу сказать больше, иначе у близких мне людей будут большие неприятности.
— Но это все… ужасно. — Она потерла пальцами виски. — Я уеду отсюда.
— Есть еще одно — Бертран…
— Не будем о Бертране. — Она соскочила с подоконника. — Он мой учитель как-никак.
— Он паскуда, — безжалостно сказал я. — Ты не попала в его обойму только потому, что рыжая. Еще неизвестно, зачем тебя укусил Пьяница.
Лицо ее стало жалобным, каким-то детским; она не хотела возвращаться наяву к этой истории — страх был рядом, за окном, он плыл в тумане, грозя ежеминутно выдавить стекло и обхватить ее холодным давящим объятием.
— Как это — зачем?.. Крис, не путай меня, не надо! Замолчи об этом!..
— Вы все боитесь, — спрыгнул на пол и я, — вы только притворяетесь, что вам хорошо и весело. Думаешь, мне охота быть бродягой, да? А я ношусь по задворкам, как пес, и связываюсь со всякой сволочью! Я тебе скажу почему. Они убили мою девчонку. Они всех сожгли — может, им место под стройку понадобилось, и они это место расчистили — огнем! Как лес — под пашню. Вчера лишними оказались буратины — завтра лишними станете вы. А вы боитесь и от страха любите — всех этих бертранов, некромантов и прочих. Думаете, если их любить и делать вид, что ничего не происходит, все обойдется, да? Как бы не так.
— Да, мне плевать! — закричала Гитта, наступая со сжатыми кулаками. — Я буду жить и танцевать, ты понял?! Те, кто ходят с Бертраном, — это их собачье дело! Пусть танцуют, а меня оставят в покое! Мне уже тошно от всего, от колдунов, черт бы их побрал, но я не хочу, не хочу в это впутываться! Я получу; свой диплом, уеду!.. Пропадите вы пропадом…
Слезы брызнули из ее глаз едва не струйками; разревевшись, она обмякла, я неловко поймал ее в свои руки.
— Крис, я совсем одна… я рыжая, рыжая… Они завидуют: «Тебя не околдуют, ты счастливая»… ходят, как дураки… девки наши, стервы — сами бегут на свист… теперь и ты… что они сделают с тобой? Тебя убьют?
— Ничего, — ответил я со злобным холодком. — Им колдуны нужны. Не для ИПИ, так для Жасмина. Увидишь, я вернусь, буду снимать девочек Бертрана — одну за другой. Потом они хвалиться будут: «Ах, я с Угольщиком!..»
— Ты… в самом деле? — подняла она испуганные мокрые глаза. — Крис…
— Я пошутил.
— Нет, так не шутят!
— Правда пошутил. Гитта, мне все равно каюк — что так, что эдак. Если я вернусь… лучше не подходи ко мне близко, хорошо?
Она кивнула.
— Они наверняка придут к тебе, будут выспрашивать. Говори только про Пьяницу, а про пожар — ни слова. Это дело мертвое. Но своим запусти как сплетню; вы все тусуетесь, встречаетесь друг с другом — пусть расходится по школам, по лицеям. Больше я ничего не могу придумать, чтобы насолить им. И не спрашивай меня — я ничего не расскажу. Ну, прибавь еще, что я врезал некроманту Гейеру и что он трус — он покойников боится, которых допрашивает.
— Да? — Ее смешок сквозь слезы прозвучал как кашель.
— Точно. Вообще не бойтесь этой своры. Днем они врут, а ночью гадят под себя от страха. Они и твоим слезам, если бы видели, обрадовались бы. Их власть — в тумане и дожде, когда крутом сырость, грязь и в двух шагах ничего не видно.
— Я хочу куда-нибудь, — вздохнув, Гитта прижалась ко Мне, словно попросилась под защиту, — все равно куда, но чтоб сухо и тепло, чтобы все время солнце… Видишь, как мокро и грязно? Я на улицу силой себя волоку — в школу ли, сюда ли… Включишь иногда грельник, ноги к нему придвинешь — и ни-ку-да идти не хочется. С тобой бывает так?
— А вы соберитесь, зажгите огонь. Они, похоже, боятся огня. «Гасить огонь — мое призвание» — помнишь чье? Или костер разведите…
— Ага, и сразу дождь польет, — невесело улыбнулась она, отогреваясь в моих руках.
— Ну вот, сразу и «польет», — я в ответ тоже изобразил улыбку, — сразу ты боишься…
— Разводить огонь на улицах, на площадях и в других местах общественного пользования запрещается, — оттопырив губы по-президентски, пробубнила она; мы вместе прыснули — до того было похоже.
— Ну, двоих-троих я знаю, кто не прочь костер зажечь, — задумчиво прибавила она. — Попробую, а…
— Гитта! — ударил нас оклик из входа в коридор; великолепный танцовщик Бертран, весь иссиня-черный с искоркой и в обтяжку, выразительно постукивал по стеклу наручных часов. — Ты слишком долго отдыхаешь, девочка. А кто этот гость из-под дождя? — Он нахмурился, словно пытался что-то вспомнить.
— Отвали, дядя, — нагло процедил я, — у нас свидание.
— Хм… ты сам уйдешь или тебя с лестницы спустить? — Гибкой походкой Бертран направился ко мне; конечно, я — хлюпик и переросток, меня можно и с лестницы…
Оружие ИПИ — не пистолет, но выглядит внушительно. Бертран осекся на ходу и замер в напряженной позе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
