бы подождать еще немного, да, я могла бы подождать. Но это означало бы пересекать океан зимой, и я не знаю, смогу ли выжить.
– Можешь отлучиться на час-два? – спрашивает Нельсон. Что-то исходит от него, неистовая энергия, которую я никогда раньше не видела.
– Нет, не можешь, – сердито говорит Линь Дайюй.
– Не думаю, что Нам и Лам будут возражать, – говорю я. – Мы все равно скоро закрываемся.
– Было бы обидно потратить такой день зря, – соглашается Нельсон.
Мы направляемся на юг к зданию школы. Линь Дайюй не следует за нами. Нельсон ходит быстро, и мне приходится бежать, чтобы не отставать. Добравшись до школы, мы обходим здание с левой стороны. Нельсон оглядывается, чтобы удостовериться, что мы одни.
– Нельсон, куда мы идем?
Он не отвечает, просто манит меня за собой.
За школой тропинка ведет к деревьям. Для прохожих она выглядела бы как любой другой примятый участок поляны, но когда я подошла поближе, то поняла, что трава примята не просто так, она обозначает намек на тропу.
– Пошли, – призывает Нельсон и ныряет в деревья. Я понимаю, что не многие люди проделывали этот путь до нас. Нас хлещут ветки елок, иглы цепляются за мою рубашку. Мы проходим мимо небольшого черепашьего пруда, группы упавших дугласовых пихт, россыпи полевых цветов. Я думаю, что их Нельсон и хочет показать мне, но он продолжает идти, продвигаясь вперед с некой целью. Когда мы доходим до зарослей ежевики, он наконец останавливается. Я думаю, что это конец – наверняка за этой массивной стеной из шипов и спутанных ветвей ничего нет, но Нельсон уже наклоняется, чтобы просунуть сквозь нее свое тело.
– Нужно немного протиснуться, – слышу я его.
Я как раз достаточно маленькая для этого, я знаю. Я проскальзываю внутрь, шею царапает ветка. Я проверяю, на месте ли мой платок. Когда я снова выпрямляюсь, то вижу перед нами тропинку и Нельсона, уже мчащегося вперед.
– Вот, – говорит он, затаив дыхание, – то, что я хотел тебе показать.
Он стоит в центре поляны, окруженной елями, раскинув руки и улыбаясь. Деревья над ним склоняются, образуя зеленый потолок. Солнце вспыхивает, заливая траву стеклянным светом. Я вспоминаю, даже сквозь тщательно созданный барьер Джейкоба Ли, иероглиф радости, 樂 – он не может существовать без символа «дерево» в основе. Я присоединяюсь к нему в центре поляны и смотрю вверх.
– Нашел это место несколько дней назад, – говорит Нельсон. – Не думаю, что кто-то знает, что оно тут есть.
– А что ты искал?
– Возможно, расскажу тебе позже, – говорит он.
Нельсон взял с собой кукурузный хлеб, вареные яйца, холодный чай в банке. Я понимаю, почему ему здесь нравится. Здесь мир останавливается. Или, по крайней мере, мир становится очень маленьким – только мы, трава и ели, заключенные под сапфировым небом. Ветер стихает, отгороженный деревьями.
Я делаю много вдохов подряд. В Айдахо дышать труднее, мои легкие не могут полностью расшириться, чтобы набрать столько воздуха, сколько должны. Иногда я вспоминаю о том, как находилась в корзине с углем, и задаюсь вопросом, не навредило ли мне дыхание всем тем углем. Рядом со мной на траве лежит Нельсон, на земле все еще сверкают несколько клочков снега. Его глаза закрыты, руки скрещены на животе.
Однажды я захотела рыбу с рыбного рынка. Я хотела ее так сильно, что не могла видеть ничего иного, могла лишь ощущать удовольствие от того, как она скользнет мне в горло. Я жаждала только грядущего насыщения, тепла от еды.
Глядя сейчас на Нельсона, я понимаю, что хочу его так же, как ту рыбу: сильно и страстно. Он совершенен на этой поляне, мы совершенны, один из нас спит, а другой желает. Я хочу обернуть его вокруг себя, носить его как свою броню – его, такого уверенного, с его музыкой, смычком и бесконечным светом. И я задумываюсь, как называется это чувство, когда хочешь чего-то так сильно, что готов это поглотить?
– О чем думаешь? – спрашивает он.
Все же не спит. Я говорю о погоде, о том, как приятно солнце. И задаю ему тот же вопрос.
– Я думаю, – открывает он глаза, – о том, что ты так много знаешь обо мне, а я почти ничего не знаю о тебе. Ты рассказал мне кое-что, да. Но думаю, есть еще что-то, что стоит знать.
Из-за дерева появляется Линь Дайюй. Между массивными дубами и соснами она похожа на кукурузный початок. «Будь осторожна», – говорит она, подобрав подол платья, и идет к нам.
На этот раз мой инстинкт – не лгать. Я могу продолжать говорить Нельсону ту же полуправду, которую уже начала рассказывать раньше. Или могла бы распутать клубок лжи, волокна, которые определяют, кто такая Дайюй и кто такой Джейкоб Ли, пока снова не стану полностью, совершенно собой. Это было бы так просто в таком вот месте, где все кажется хорошим и правильным.
Но потом я вспоминаю Сэмюэла, его бледное, нервное лицо и жадную улыбку, и вспоминаю тело седого мужчины, бившееся об меня, и то, как мягкость его плоти была вовсе не мягкой, а отвратительной и жестокой. Я знаю, что Нельсон не был бы похож на Сэмюэла или седого. Но Нельсон все-таки мужчина.
Вместо этого я говорю ему правду настолько диковинную, что она звучит как ложь. Я говорю ему, что меня похитили в Китае и доставили в Сан-Франциско в корзине с углем. Его брови хмурятся.
– Мне жаль, Джейкоб, – говорит он. В его голосе слышится боль, и я понимаю, что это из-за меня. Я хочу протянуть руку и прикоснуться к нему, но не могу.
– У каждого своя трагичная история, – говорю я, надеясь, что это звучит по-мужски.
– Это не значит, что люди должны страдать, – мягко возражает он, садясь. – Должен быть способ, чтобы мы могли избавиться от части этой боли. Я тут думал. Может быть, мы можем начать с поиска твоих родителей?
Линь Дайюй разражается хохотом. На мгновение мне кажется, что Нельсон шутит, и я почти присоединяюсь к Линь Дайюй в ее смехе. Но тут Нельсон встает, его глаза словно тлеющие угли, и я понимаю, что он говорит серьезно.
– Я знаю, ты очень по ним скучаешь, – говорит он. Я не ожидала, что он это скажет. Его слова распахивают во мне врата, через которые льются воспоминания. Моя мать водит клиентку – жену генерала – вокруг ее нового гобелена, на котором феникс выдыхает в небо белый дым. Мой отец пьет чай с генералом, их смех прокатывается по всему дому, как
