в одном ряду с несколькими другими сборниками повествований, наиболее известные из которых именуются “Панчатантра”[597], “Двадцать пять рассказов Веталы”[598], “Жизнь Викрамы, или Тридцать две истории царского трона”[599] и “Семьдесят рассказов попугая”[600].
В самом деле, между “Испытанием человека” и вышеназванными сборниками — много сходного: есть и общие персонажи и общие или подобные сюжеты; как и у Видьяпати, в этих сборниках проза обычно перемежается стихотворными вставками (и многие строфы из “Испытания человека” как бы перекликаются со строфами из “Панчатантры”, “Хитопадеши” и т.д.). Но, может быть, в первую очередь следовало бы назвать такую общую черту, как “обрамление”: во всех этих текстах отдельные, более или менее короткие повествования как бы “вставлены” в повествование-”рамку”, которая и организует текст как единое целое. По-русски тексты подобного рода принято называть “обрамленными повестями”[601]. Полагают, что именно Индия могла быть первоначальной родиной “обрамленных повестей”. Во всяком случае в Индии произведения такого типа известны издревле. Более или менее достоверно известно также и то, что именно из Индии “обрамленные повести” проникали в другие страны, где служили образцами для создания местных “обрамленых” произведений.
Однако композиционный прием “обрамления” и в Индии, и за ее пределами использовался, разумеется, не только в прозаических сочинениях вроде “Панчатантры” или “Испытания человека”, но и, среди прочего, в разного рода сочинениях поэтических (стихотворных).
Индийская традиция сохранила предание об обширном собрании повествований под названием “Брихат-катха” (букв.: ‘Великий сказ’ или ‘Великое повествование’), якобы некогда созданном неким Гунадхьей на языке пайшачи[602]. Это сочинение до нас не дошло, и остаются открытыми вопросы не только о его форме (в частности, была ли она прозаической или стихотворной), но и о самом факте его реального существования. Однако дошли до нас по крайней мере три произведения на санскрите, которые считаются обработками легендарного “Великого сказа”. Самое интересное из трех (оно же и самое позднее по времени) — это сочинение кашмирца Сомадэвы (XI в.) под названием “Катха-сарит-сагара”, обычно переводимом у нас как “Океан сказаний”[603]. “Океан сказаний” написан санскритскими стихами и представляет собой обширный свод различных повествований, скрепленных одним сквозным “обрамляющим” повествованием[604].
Среди прочих сюжетов в “Океане сказаний” есть и своеобразная версия “Панчатантры” (хотя, что характерно, без специального обрамления!), и собственная версия “Двадцати пяти рассказов Веталы”, и различные сюжеты о радже Викрамадитье, главном герое “Тридцати двух историй царского трона”. Есть у Сомадэвы и общие сюжеты с “Семьюдесятью рассказами попугая” (например, сюжеты о радже Нанде и его министре или сюжеты о ловкаче Муладэве — эти же персонажи, как и раджа Викрамадитья, есть и в “Испытании человека” Видьяпати!). Таким образом, “Океан сказаний” и по принципу своей композиции (“обрамление”), и по содержательным признакам может быть отнесен к одному классу текстов вместе с “обрамленными повестями” типа “Панчатантры”, хотя “сказочный эпос” Сомадэвы и существенно отличается от подобных “повестей” как своим объемом, так и формой (стихотворной)[605].
Создавая свое “Испытание человека”, Видьяпати, несомненно, опирался на традицию санскритских “обрамленных повестей”, использовал их опыт (как и опыт “Океана сказаний” Сомадэвы). Но вместе с тем некоторыми существенными особенностями книга Видьяпати отличается от обычных (“классических”, традиционных) “обрамленных повестей” и представляет собой, пожалуй, явление несколько иного рода. Чтобы лучше выявить эти особенности, вновь обратимся к более широкому историко-культурному контексту.
Индийские “обрамленные повести” — главным образом “Панчатантра” — сыграли выдающуюся роль в истории культурных контактов между различными народами Старого Света, а в XIX—XX вв. — в истории европейской науки, изучавшей эти контакты. Подобно тому как “открытие” санскрита европейцами способствовало развитию сравнительно-исторического языкознания, “открытие” “Панчатантры” способствовало становлению сравнительной филологии в более широком смысле и, в частности, становлению сравнительного “сказковедения”. Как на основополагающий труд в этой связи обычно указывают на исследование немецкого ученого Т. Бенфея, посвященное “Панчатантре” в контексте “мировой литературы”[606].
Вслед за Бенфеем ряд выдающихся западных филологов уделяли большое внимание “Панчатантре” и родственным ей индийским текстам. Исследования шли в основном в двух (как бы противоположных) направлениях. Одно направление (от прошлого далекого к прошлому еще более далекому) — это поиски “оригинала” “Панчатантры” и иных “обрамленных повестей”. Другое направление (от прошлого далекого к прошлому более близкому, вплоть до современности) — это прослеживание путей и способов распространения индийских “обрамленных повестей” и их сюжетов по миру[607].
На запад от Индии было “экспортировано”, очевидно, несколько “обрамленных повестей” и сходных с ними произведений. В наиболее полном виде предстает перед нами поистине поразительная история странствий и преображений “Панчатантры”[608].
Уже в VI в. н.э. в Иране было создано (не дошедшее до нас) переложение “Панчатантры” на пехлевийский (среднеперсидский) язык. В VIII в. на основе этого переложения Ибн ал-Мукаффа сочинил на арабском языке знаменитую поныне книгу под названием “Калила и Димна”[609]. В XII в. некий Рабби Иоэль переложил “Калилу и Димну” с арабского на древнееврейский, а в XIII в. крещенный еврей Иоанн Капуанский — с древнееврейского на латынь[610]. С этого латинского текста были сделаны затем многочисленные переводы и переложения на новоевропейские языки. Другая линия ведет от “Калилы и Димны” к византийской версии на греческом языке, созданной в XI в. Симеоном Сифом и получившей название “Стефанит и Ихнилат”. Эта версия уже в XIII в. была переведена на старославянский язык и в XV в. достигла России[611], а в XVI в. — переведена на латынь и новые языки Западной Европы. Еще одна линия ведет от “Калилы и Димны” к переработкам на персидском языке. В конце XV в. или в самом начале XVI в. Хусейн Ваиз Кашифи (живший в городе Герате и подвизавшийся при дворе султана-тимурида Хусейна Байкара) на основе прежних переложений “Калилы и Димны” на фарси создал свою версию под названием “Анвар-е-Сухейли” (“Свет Канопа”). Это произведение также породило большое число европейских переводов, как прямых, так и через посредство турецкой версии XVI в.[612] Один из прямых французских переводов XVII в. послужил источником для некоторых басен Лафонтена (а отсюда снова протягивается нить в русскую литературу: к басням Крылова, “Азбуке” Льва Толстого, рассказам Гаршина)[613].
Не менее поразительна история распространения к западу от Индии “обрамляющего сюжета”, известного под названием “История семи мудрецов” или “Книга Синдбада”. Правда, в данном случае у нас нет индийского “оригинала” и даже само его существование ставится под вопрос, но можно полагать, что по крайней мере идея “обрамления” и здесь заимствована из Индии (как и часть
