— А что мне говорить, я ни о чем не беспокоюсь.
— Это отчего же?
— Я верю, что правительство обо всем позаботится. Оно зря времени не теряет.
— На правительство надейся, а сам не плошай! Оно и палец о палец не ударит, если мы сами не возьмемся за дело, — с горячностью возразил Надим.
— А что слышно из Дамаска? Есть какие-нибудь вести оттуда? — спросил торговец.
— В Дамаске тоже вот-вот грянет гром. Готовится всеобщая забастовка.
— А англичане что?
— Как всегда, хотят остаться в тени. Вроде и нашим и вашим. Ждут, когда мы выгоним французов, чтобы тут же занять их место.
— Да, против двоих сразу нам, наверное, не выстоять. Как же тогда быть? Кто нам поможет?
— Народ справится и против двоих, и против троих! — сказал Кямиль. — И помощь, когда потребуется, нам окажут. У нас есть верные друзья.
— Ты это о русских? Пустая болтовня! Зачем сейчас заниматься пропагандой? Нечего нас агитировать, — раздраженно сказал торговец.
— Русские ни в какой пропаганде не нуждаются, — отпарировал Кямиль.
— А это что, не пропаганда? Повторяешь то, что говорят они, и…
— Ну и что же? — вступился за Кямиля Таруси. — Правда не перестанет быть правдой, если ее и повторяют. Почему же ты затыкаешь ему рот? У тебя есть какие-нибудь возражения по существу? Разве он сказал глупость? Или крамолу? Чем тебе не понравились его слова?
— Ничего страшного в том что мы немного поспорим, нет, — вмешался опять Надим, — Не надо отвлекаться от главного — вернемся к покупке оружия.
— Надо создать специальный комитет по сбору денег и еще один комитет, который займется его закупкой.
— Верно!
— Вот и готовое решение!
Все сразу зашумели, стали выкрикивать имена, и каждый старался перекричать другого, настаивая на своей кандидатуре. Назвали и Таруси.
— Нет, ради аллаха меня ни в какой комитет не включайте! — взмолился Таруси. — Собирайте деньги, покупайте оружие, а я берусь его доставить.
— Пожалуй, так и в самом деле будет лучше, — согласились с ним остальные.
— Мне кажется, — подал голос Абу Заккур, — что надо заранее предупредить народ о возможной опасности. А то французы или бандиты Муршида ударят и застанут нас врасплох. Сколько раз уж так было! Вспомните тридцать восьмой.
— Народ и предупреждать не надо, он как порох — только спичку брось! — сказал Таруси.
— Это верно, но разъяснительную работу все-таки вести надо. Нужно готовить его к предстоящим боям, — возразил Кямиль.
— Не мешало бы установить контроль на дороге на Джубу, — предложил кто-то из участников совещания. — Надо следить, кто едет туда и кто оттуда.
— Правильное предложение!
— Хорошая мысль…
— И вообще нужно знать, что происходит не только в городе, но и во всех окрестных деревнях. Об этом всегда можно узнать у крестьян на базаре.
— Лучше Абу Хамида, пожалуй, никто не сумеет разнюхать, где что происходит.
— Оставьте вы его в покое! — засмеялся Исмаил Куса. — У него своих забот много. Никак не может успокоиться, что Германия потерпела поражение. Сидит в кофейне мрачный и молчит или же ругает правительственный блок на чем свет стоит.
— Нам нет дела до его чувств к правительственному блоку, — сказал Кямиль. — А со счетов сбрасывать его не стоит. Разве Абу Хамид меньше нас любит родину? Или он не патриот? Он так же, как все мы, ненавидит французских и английских колонизаторов. И на Германию надеялся только как на освободительницу от них. И если человек заблуждался, это не значит, что мы должны от него отворачиваться. Пусть Надим с ним поговорит и выяснит, чем он сейчас дышит. Тем более что Надим с ним связан деловыми отношениями.
— Что же, я готов, — отозвался Надим, — но только вместе с тобой, Кямиль.
— Пожалуйста, я не отказываюсь.
— Желаю вам успеха!
— И вам тоже!
— До встречи!
— До встречи с победой!
— Благослови вас аллах, и пусть успех сопутствует вам! — промолвил служитель мечети Мустафа.
За весь вечер Мустафа не издал ни единого звука, это были его первые слова.
ГЛАВА 6
Выйдя из дома Каабура, Таруси вместе с Кямилем направились в сторону моря, прошли мимо государственной больницы и свернули к порту.
— Скажи, Абу Зухди, как это ты очутился на этом собрании? — спросил Кямиль.
— Наверное, так же, как и ты, — ответил Таруси.
— Для меня это дело привычное. А ты ведь сейчас занят по горло подготовкой к плаванию. К тому же я знаю, что ты терпеть не можешь всяких собраний.
— Это верно, я их не люблю. По-моему, дело всегда лучше слов. Но сейчас понял, что, прежде чем приняться за дело, его надо хорошенько обсудить. С кем поведешься, от того и наберешься. Я за эти годы кое-чему научился у вас. Если хочешь, я готов признаться, что прежде был не прав.
— Тут виноват не ты, а те, кто видел в Гитлере нашего избавителя. Сами верили и других пытались обратить в свою веру.
— Нет, меня-то обратили в другую веру!
— Кто же это толкнул тебя на такое богоотступничество?
— Мир не без добрых людей. Умные люди вроде тебя. Без вас я ходил бы слепым до сих пор. Вот Абу Хамид и сейчас все еще обвиняет бывших своих единомышленников в предательстве. И меня тоже. Костит нас на чем свет стоит. Говорит, что мы изменники.
— Ну а ты в свое оправдание что говоришь?
— А ничего… Гитлеру я никогда не симпатизировал. Тем более я не мог в него верить. Ведь Гитлер и Муссолини — одного поля ягода. Кто убил Омара Мухтара? Муссолини! С Абу Хамидом я был в компании, пока не появился ты.
— Значит, Абу Хамид прав. Конечно, ты не изменник, но взгляды-то свои ты изменил.
— А сам Абу Хамид, думаешь, не переменился? Он больше не ругает русских и немцами не восхищается. Недавно в разговоре все хвалил тебя. Кямиль, говорит, светлая голова, раньше всех сказал, что Гитлера разобьют.
Кямиль улыбнулся.
— Таким, как Абу Хамид, нужно только вовремя открыть глаза. Он честный человек и просто заблуждался. Он рассуждал так: Франция и Англия наши враги. Раз Германия воюет с ними, значит, она наш союзник, а Гитлер — наш друг. Ведь из Берлина по радио все время твердили, что Гитлер друг арабов. А на деле он не друг, а самый заклятый враг всех народов, в том числе и арабов. Диктатор. А наш народ не любит диктаторов. Время их прошло. Мир изменился. Да и люди стали теперь другими…
— Я вижу, куда ты клонишь, — прервал его Таруси. — Хочешь, чтобы и я прозрел до конца. Но ведь я никогда, наверное, не стану философом, — усмехнулся Таруси. — Ты говорил правильные вещи. Однако твои слова не столько остаются у меня в голове, сколько западают в сердце. Я люблю свою родину — вот и вся моя философия. Готов за нее бороться, не вдаваясь в рассуждения. И бороться самоотверженно, не жалея своих сил и жизни.
— Вот за эту твою искренность я тебя и люблю.
— Я искренен, потому что и ты всегда откровенен со мной. Говоришь прямо, что думаешь. Этим и подкупаешь людей. Мне Касем Джаро сам рассказывал, как ему поручили избить тебя. А ты пришел в кофейню и, увидев Касема с приятелями, вместо того, чтобы скрыться, подсел к их столику. Поговорил с ними, и Касему стало вдруг стыдно. После этого он никому не позволяет сказать хоть одно слово против тебя.
Этот случай был хорошо памятен Кямилю, хотя с тех пор прошло уже много времени.
— Меня всегда поражает твоя убежденность и выдержка, — признался Таруси. — Ты никогда не теряешь самообладания, даже когда тебе одному приходилось держать бой с приятелями Абу Хамида. У тебя хватает терпения целыми часами объяснять что-то неграмотным рыбакам и рабочим порта.
«Значит, тебя привлекают не идеи, которые я отстаиваю, а мои личные качества, — подумал Кямиль, — мое отношение к людям… Впрочем, какая разница? Разве идеи существуют сами по себе? Они должны воплощаться в поступках человека. В отношениях между людьми…»
На перекрестке, у губернаторского дворца, они распрощались. Учитель пошел в сторону крепости, а Таруси зашагал вниз, к морю, к себе в кофейню.
Хотя было уже за полночь, в кофейне все еще сидели посетители. В основном это были рыбаки, которые по своему обыкновению собрались в углу около Халиля Арьяна. Один из них рассказывал о своем сегодняшнем улове, утверждая, что нет лучше рыбы, чем морской окунь. С ним не соглашались. Халиль, стараясь перекричать всех, расхваливал султанку.
— Султанка потому и называется султанкой, — кричал он, — она султан для всех других рыб!
— Э, бросьте вы спорить, братцы! — вставил свое слово пожилой рыбак, который занимался ловлей в реке. — В море — это не рыба. Вот форель — это рыба.
— В пресной воде разве рыба, — перебил его другой рыбак. — По мне, нет ничего вкуснее угря. Он слаще молодого барашка!
— Тьфу на твоего угря!
