— Постойте, я вам помогу. — Ирина подошла к кровати. — Вам, наверное, совсем плохо.
Тина кивнула:
— Куда уж хуже… Двустороннее воспаление яичников. А вы? Наверное, уже сегодня выписываетесь?
— Нет, у меня ничего чрезвычайного. Я только что поступила. Что-то должны обследовать, проверить матку.
Ирина осторожно стащила джинсы. Когда снимала их с бедер, Тина опять застонала:
— Дерьмо! До чего же больно… И все из-за этой свиньи, моего родственничка!
Ирина наконец справилась с джинсами, сняла колготки, стащила через голову ее мальчишескую рубашонку.
— Кстати, меня зовут Мартуссен. Ирина Мартуссен, — сочла она нужным представиться.
— А я — Тина Шёнлес. Но можете звать меня просто Тиной и на «ты». Какие уж там церемонии.
Теперь они обе взглянули в сторону Герды. Но та лежала, словно застывшая, и тупо смотрела в стену.
— А как зовут вас? — спросила Ирина.
— Герда Бекер, — коротко отозвались от двери.
Ирине очень хотелось быть вежливой, и она осведомилась:
— Я слышала, вы упали со стремянки и теперь боитесь за ребенка. Вы ведь беременны…
Герда вдруг резко подпрыгнула и, застыв как свечка, прямо-таки рявкнула:
— Да нет же, черт побери! Совсем наоборот. Я именно и хочу его потерять!
У всех перехватило дыхание, и в палате стало так тихо, что слышно было бы, если б упала иголка. Все трое остолбенели, будто от страха. Герда — потому что впервые из нее громко вырвалось то, что не давало ей покоя. Тина — потому что этому юному, простодушному, по-домашнему воспитанному существу вообще непонятны были такие материи. А Ирина — потому что ее самым страстным, самым заветным желанием было завести ребенка и ей страшно стало, что вот эта, лежащая рядом, желает погибели своему еще не родившемуся ребенку!
В этот момент дверь распахнулась и показалась сестра Агнес с халатом для Тины.
— А, вы уже смогли раздеться!
— Мне помогла Ирина, — ответила Тина, чтобы хоть как-то разогнать тягостную тишину.
— О, это очень мило с вашей стороны. Мы очень ценим, когда наши пациенты помогают друг другу. Это экономит и наше время и наши труды.
Только сейчас Ирина вышла из оцепенения. Она отвернулась, отошла к окну и уставилась в него невидящим взглядом. Сначала грубость этой Герды, потом фамильярность остальных. Ей было непонятно такое обращение с едва знакомыми людьми, и всегда требовалась определенная дистанция в отношениях с другими. Лучше уж была бы отдельная палата. Или хотя бы с одним человеком… А впрочем, ведь здесь она будет недолго. От пяти до семи дней, как обещал доктор Фляйшер. А потом домой. На виллу, где ее уже ждет одиночество…
Ирина снова обернулась — как раз в тот момент, когда Тина облачалась в неопределенного цвета больничный халат, который имел разрез сзади, как на распашонке для малышей. Потом взглянула на Герду, которая все еще потихоньку плакала и сосала палец, словно грудное дитя. Затем повернулась к сестре Агнес, которая ставила Тине капельницу — игла в вену, присоединение трубки, установка скорости переливания жидкости… Больничная рутина, опытные руки.
— Ну вот, — сказала Агнес, управившись с капельницей и оглядев своих пациенток. — Полагаю, что у всех все в порядке или есть какие-то пожелания?
Никакой реакции, словно сестра Агнес обратилась просто к стенам.
— Итак, если что потребуется, просто позвоните. — Она улыбнулась.
Но и на улыбку, как и на ее вопрос, никто не ответил.
Ну что ж, вам виднее, казалось, решила она и тихо выскользнула из палаты.
Позже, когда кончилась смена и сестра Агнес передавала дежурство сестре Хильдегард, она доверительно проинформировала ее:
— В пятнадцатой трое новеньких. Смотри, как бы не прихватить там насморк: у них там настроение — ниже нулевой отметки.
Сестра Хильдегард усмехнулась и только пожала плечами:
— Ах, какие там страхи! Знакомая картинка — сперва они зеленеют от неприятия друг друга, а когда первая выписывается домой, все льют горючие слезы разлуки…
ГЛАВА 2
Они вошли в палату, словно стайка гусей. Впереди шествовал Симон с обязательным букетом цветов в руке. («Конечно, опять эти гвоздики, потому как самые дешевые!») За ним следовал Гарди, ее семилетний отпрыск, полная копия своей мамы. Гарди смущенно улыбался, держась за своего двенадцатилетнего брата Рики, что он делал всегда, если что-то было не так. А последним в комнату вступил Бернд, их отец.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Так вот они каковы, эти мужчины Герды! Трое маленьких поцеловали ее, глава семьи откашлялся и улыбнулся весьма вымученной улыбкой. Скорее это даже была не улыбка, а что-то вроде сочувствия с укором во взоре: «Как ты могла допустить, чтобы свалиться со стремянки, оставить меня одного с этой оравой, а самой устроиться в больнице, для легкой жизни!»
После своего влажного поцелуя Симон небрежно бросил букет на кровать и, засунув свои кулачки в карманы, приступил к обследованию палаты. Сначала он обошел кругом кровать Герды, тщательно осмотрев при этом все кнопки, рычаги и кронштейны. Затем направился к Тине, вернее не к ней самой, а к ее спине, так как лежала она отвернувшись и ему видны были только ее плечи, покрытые чем-то синим, и темно-коричневые волосы с какими-то африканскими локонами.
— Ты тозе упала с леснисы? — вопросил он и решительно потянул с нее одеяло.
Тина, которая было задремала, открыла глаза и повернулась к малышу.
— Нет, я просто ночью почти босиком прошла под холодным дождем полгорода — был получен ответ.
Симон понял.
— А сесас у тебя насмолк?
— Да, что-то вроде этого.
— У меня тозе был насмолк. А мама меня вылисила! А у тебя нет мамы, котолая тебя лесит?
Нет, к сожалению — Тина уже улыбалась. До чего же забавен этот малыш!
— Симон, оставь, пожалуйста, тетю Тину в покое и подойди сюда! — вмешалась Герда.
Симон подчинился: в конце концов разговор о насморке не так уж интересен.
Как раз в это время Гарди обнаружил педаль, с помощью которой можно менять высоту кровати.
— Что это? — спросил он, и Рики, который уже однажды познакомился с больницей из-за воспаления гланд, объяснил брату:
— Если будешь на нее нажимать — пум! пум! туда-сюда, как папа, когда надувает лодку, — тогда кровать поднимается и доктор может заглянуть тебе в рот, даже не наклоняясь.
— Господи, только не вздумайте сейчас меня поднимать и опускать, — простонала Герда.
— Само собой — не будем тебя поднимать, с чего ты взяла?
Ну что там еще… Герда вздохнула и, наконец, уделила внимание Бернду:
— Твоя мать придет к нам, чтобы присмотреть за ребятами, пока я здесь?
— Она сама болеет. Ей пора в отпуск. — В его взгляде появилось еще больше печали, еще больше упрека.
— Твоя мать вечно больна, если от нее что-то нужно?
— Не забудь, ей все-таки уже шестьдесят. В таком возрасте, сама понимаешь, многого не потребуешь. Тем более иметь дело с нашими сорванцами, которые не очень-то усидчивы и послушны.
— А я чувствую себя иногда так, будто мне сто двадцать, но ты тем не менее требуешь от меня гораздо большего! — Герда уже не скрывала своего раздражения.
Вот этого-то больше всего и боялся Бернд. Сейчас она просто размажет его и выставит виновником всего и вся. В первую очередь, этого самого. Как будто она в этом не соучаствовала. Таблетки, видите ль, ей не нравились; свои циклы по методу Кнауса-Огино — не соблюдала. А теперь ищет крайнего!
— Собственно я и оказалась здесь оттого, что ты все время доказываешь мне свою мужскую силу, не забудь это, голубчик, — шипела она. — Если ты думаешь, что здесь просто бесплатный отдых, как на этих… как их… Балеарах, то ты глубоко заблуждаешься!
Она набрала побольше воздуха, хотела разразиться новой тирадой, как вдруг услышала тихие звуки «п-фф»… «п-фф»… и обернулась.
— Боже! Гарди, не делай этого. — И вскочила, словно ужаленная тарантулом.
Гарди смотрел на мать с самым невинным видом.
