— Но это нечестно! Ему дядя Голгот подсказал! — застонал какой-то мальчуган, но урок уже подошел к концу, шум и гам перекрыл его жалобу.
— На завтра вам задание на воображение. Слушайте внимательно! Тишина! Постарайтесь представить три оставшиеся формы ветра, с которыми должна столкнуться Орда. Писать ничего не нужно. Это устно. Я выберу пятерых из вас, нужно будет рассказать перед классом, как вы себе их представляете. Хорошего всем дня и до завтра.
~ ![]()
Ребятишки зааплодировали учительнице, а Голгот и Пьетро замерли как зачарованные. Урок был выше всяких похвал и в плане педагогики, и в плане душевной теплоты. Если бы меня учили с такой же любовью в Аберлаасе! Я не помню, чтоб меня когда-нибудь хвалили, подбадривали. «Каллироя! А ну бегом руки в угли!», вот это я помню, или как нас запускали в полдень в сухую, как стог сена, прерию, и пускали на нас огненную стену, а в руках одно негодное ведро, тоже помню. «Так, давайте не робейте!»…
549
Не будь со мной тогда рядом Ороси, не будь нашего с ней маленького сиротского кокона, который нам с таким трудом удалось сплести на корабле, что вез нас в Аберлаас; если бы не ее несгибаемая сила, которая всегда меня защищала, не давала мне плакать перед другими, если бы не ее необычайный и столь рано проявившийся ум, я бы сегодня тоже была как эти куски потухшего угля, которые бродят по Аберлаасу, одной из девчонок, вышвырнутых из элиты, которые так никогда и не придут в себя после провала. Большую часть из того, чему научил меня мой мастер огня, я так или иначе уже знала, по большей части потому, что с младенчества видела, как работает мой отец. Менелас Дейкун. Мне всю жизнь о нем говорят, куда бы я ни пришла: «А вы, должно быть, дочь Менеласа…». Да-да, я его дочь. Но я здесь не благодаря ему! Я здесь благодаря маме, которая всегда поддерживала меня против воли отца и за его спиной. Для него всегда было немыслимым, чтоб ему на смену пришла девчонка. «Да что вы вообще в огне понимаете? Женское дело — вода!». Я в огне достаточно разбираюсь, папа, уж поверь. Я, может, сегодня знаю об огне побольше твоего. Благодаря Ороси, которая обучила меня ветру так мастерски, что тебе и не снилось. Благодаря Степпу, который открыл передо мной империю растений. У меня нет никаких точных знаний, абсолютной уверенности в чем-то. Я едва ли уловила необходимые жесты по части керамики и кухни. Я отказываюсь от звания мастера огня. Я — огница. Никто не может быть мастером огня, разве что какой-нибудь придурок, у которого яйца больше мозгов, из тех, которые себе рано или поздно сошмалят всю шкуру до костей. Ордонаторы меня все-таки кое-чему научили, стоит отдать им должное, они научили меня дисциплине, выдержке в беде и сопротивлению худшему. Вот чему. И это служит мне добрую службу.
548
Пусть раз в год, но служит. Хотя бы потому, что я до сих пор жива.
) ![]()
«Сов, пойдем, там уже все собрались. Нужно определить Трассу, выяснить, что нас ждет дальше. Весь летный экипаж уже на месте», — настаивал Пьетро. «А мне что с того?» — отчеканил я в ответ. Нушка без труда заполняла всю мою душу, и ничего другого не могло в нее проникнуть в этот момент. Но ноги сами меня туда отвели… Я гулял по верхней палубе и, словно ведомый звуком голосов, оказался в маленьком амфитеатре. Он был как бы врезан в палубу, спуск в него шел под легким уклоном, и предназначался он главным образом для музыкальных мероприятий. Человек сорок расселись по рядам из полированного дерева. Коммодор изложил ряд трудностей, с которыми нам предстояло столкнуться, мало-помалу ему удалось подцепить меня на крючок, а потом и вовсе утащить за своей удочкой, и вот уже через каких-то полчаса от моего сплина не осталось и следа и я с головой нырнул в собрание.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сколько времени потребуется, чтобы обойти эту лужу? — спросил Тальвег.
— Согласно подсчетам контр-адмирала — месяцев четырнадцать-пятнадцать в обход по южному берегу.
— Болото не очень глубокое, но оно невероятных размеров.
— Мне кажется, я не совсем понимаю, — сказал Пьетро. — То вы говорите о болоте, то о какой-то луже… Если речь идет о простой луже, так почему не…
— Все не так просто, — взял слово коммодор и наконец развернул перед нами карту, которую до сих пор, по малопонятным мне соображениям, держал в стороне. — Вот, видите эту точку в низовье лужи? Это Порт-Шун.
547
А напротив, на другом берегу, — Шавондаси, более чем в 400 милях. Между ними проходит Прямая Дорога, с запада на восток, ровно по линии контра. Это самый короткий маршрут, когда есть самонесущее судно. Корпусные же парусники проходят севернее, в обход песчаных баров, на глубине, по Обычной Дороге. Она-то как раз и идет по озеру. А Прямая Дорога проходит по так называемой луже, которая редко где превышает несколько метров в глубину.
— Там много где проступает суша, иловые перекаты, наносы, островки, но все утопает в воде. И как только идет дождь, то любой намек на сушу полностью уходит под воду.
— Какую часть пути занимает суша? Половину?
— Около того.
— Сложно сказать. Лапсанская лужа — это действительно нечто очень необычное. Такой себе прототип «водозема», как говорят наши геомастера.
— Это что еще за водозем? — выплюнул Голгот.
∫ ![]()
Я подмигнул посмеивающемуся Караколю. Тальвег нахмурил свои и без того глубокие морщины.
— Вода и земля. Вода повсюду, она обволакивает все земли, показывающиеся на поверхности, но ни вода, ни земля при этом не преобладают друг над другом. Это зона затопленная, но не подводная, слегка утопленная, если так понятнее. Достаточно трех солнечных дней, и сразу проступают целые острова суши, но только отдельными участками, суша никогда не показывается целиком, только кусочки архипелага повсюду. Это зрелище даже завораживает при полной луне. — Контр-адмирал на секунду замолчал, из его бороды показалась лукавая улыбка.
— Но вам не доведется испытать на себе центральное одиночество этого места. Вы пойдете по южному берегу
546
вдоль большого озера, место поприятнее, хотя и более заурядное…
¿' ![]()
Как обычно, эта бесконечная фреольская надменность, пораздували тут свои паруса, это их вечное чувство превосходства, из любви поиграть на публику, из чувства сознательной свободы, которое сегодня меня скорее веселит, нежели питает: я слишком долго был таким же… Что эти Фрелики из себя вообще представляют? Да ребятня просто, хоть и подвижные, конечно, ловкие, никто не спорит, насколько ветер позволяет. Фанфароны средней элегантности, не могут удержаться, чтоб не взбаламутить своей иронией воду в ведре ордийской неосведомленности.
— Вы, конечно, решите, что я чокнутый, уважаемый контр-адмирал, — прозвучал вдруг голос Голгота. Он как раз встал и подошел к борту посмотреть на поле ветряков, повернувшись, намеренно то было или нет, спиной ко всем присутствующим.
— Я вас слушаю.
Ребятишки зааплодировали учительнице, а Голгот и Пьетро замерли как зачарованные. Урок был выше всяких похвал и в плане педагогики, и в плане душевной теплоты. Если бы меня учили с такой же любовью в Аберлаасе! Я не помню, чтоб меня когда-нибудь хвалили, подбадривали. «Каллироя! А ну бегом руки в угли!», вот это я помню, или как нас запускали в полдень в сухую, как стог сена, прерию, и пускали на нас огненную стену, а в руках одно негодное ведро, тоже помню. «Так, давайте не робейте!»…
«Сов, пойдем, там уже все собрались. Нужно определить Трассу, выяснить, что нас ждет дальше. Весь летный экипаж уже на месте», — настаивал Пьетро. «А мне что с того?» — отчеканил я в ответ. Нушка без труда заполняла всю мою душу, и ничего другого не могло в нее проникнуть в этот момент. Но ноги сами меня туда отвели… Я гулял по верхней палубе и, словно ведомый звуком голосов, оказался в маленьком амфитеатре. Он был как бы врезан в палубу, спуск в него шел под легким уклоном, и предназначался он главным образом для музыкальных мероприятий. Человек сорок расселись по рядам из полированного дерева. Коммодор изложил ряд трудностей, с которыми нам предстояло столкнуться, мало-помалу ему удалось подцепить меня на крючок, а потом и вовсе утащить за своей удочкой, и вот уже через каких-то полчаса от моего сплина не осталось и следа и я с головой нырнул в собрание.
Я подмигнул посмеивающемуся Караколю. Тальвег нахмурил свои и без того глубокие морщины.
Как обычно, эта бесконечная фреольская надменность, пораздували тут свои паруса, это их вечное чувство превосходства, из любви поиграть на публику, из чувства сознательной свободы, которое сегодня меня скорее веселит, нежели питает: я слишком долго был таким же… Что эти Фрелики из себя вообще представляют? Да ребятня просто, хоть и подвижные, конечно, ловкие, никто не спорит, насколько ветер позволяет. Фанфароны средней элегантности, не могут удержаться, чтоб не взбаламутить своей иронией воду в ведре ордийской неосведомленности.