помню, что только что ел за обедом. Я ужасно не хочу, чтобы ты услышала от меня «а ты кто?», и поэтому хочу попрощаться с тобой сейчас. А о себе я уж сам как-нибудь решу, до того, как это сделает недуг. Недуг, который я всегда стремился побороть, с которым я иногда заключал союз, и вот сейчас он меня одолел. Я расстаюсь с тобой, но мне хотелось бы оставить тебе на память стихи, не знаю, правда, чьи, но, слава богу, у меня есть силы их еще помнить:
Не режьте, ножницы, тот лик
Из памяти, как из листа картона,
И не рисуй на слух ее лицо,
Туман мой вечный.
Синьора пошатнулась, и я инстинктивно придержал ее за спину. Эта боль была, вероятно, той тяжкой ношей, от которой она так хотела бы избавиться, но ее угли еще пылали, и она была из тех, что не устают любить до самой до смерти.
О, как бы я хотел пылать, как она, но у меня, вероятно, не хватило бы характера. Я стоял в замешательстве. Мне ужасно хотелось узнать, как же все было на самом деле.
29
Я становился все безутешнее.
Два дня проливного дождя — настоящее проклятие для того, кому нужно солнце, чтобы вновь обрести свою любовь. А может, это и не любовь вовсе, а только отчаянная попытка вновь почувствовать себя кому-то нужным или же просто желание обнять чье-то тело.
Попытка провалилась: Джулия не появилась в баре и на следующий день, хотя я в этом и не был уверен на сто процентов, поскольку не решился зайти в бар. Я раза три прошел мимо его дверей, напрягая зрение, но мне удалось разглядеть только ее сестричек-мегер. А Джулия явно отсутствовала. Я решил было послоняться возле домов в конце улицы, где, как она мне говорила, жила ее семья, но мне не хотелось ловить любопытные взгляды через щелки жалюзи.
Я вернулся к нашей изгороди и решил, оказавшись на этом плацдарме, ответить наконец на послание Аниты. Сам знаю, я трус, раз уж позволил ей так с мной поступить, но отчего бы не сообщить ей, что я жив, здоров и что она мне больше не нужна? Мне понадобилось, не знаю, по меньшей мере полчаса, чтобы составить правильный текст, потому что я не хотел казаться ни излишне холодным, ни тряпкой — ведь написанные слова, как известно, всегда можно понять и так, и эдак. Кроме того, Аниту всегда раздражали смайлики из скобок и двоеточий, поэтому я особо тщательно выбирал тон послания, обращая внимание на восклицательные знаки и вообще на пунктуацию. Послание я закончил так: «Я сейчас на сборе винограда в Тоскане! Место очень красивое, дикое, и я уверен, что тебе бы здесь понравилось… ЛСД». Никаких «целую» или там «чмоки-чмоки», не говоря уже об удушающем «обнимаю». Один-единственный восклицательный знак, чтобы продемонстрировать мое очевидное спокойствие, и троеточие, чтобы одновременно сказать все и ничего. Потом я сразу же отключил телефон, чтобы тишина не превратилась в навязчивую тревогу.
В Колле я вернулся с уверенностью местного жителя, небрежно двигаясь среди этих холмов прямиком, как сказала бы хозяйка бензоколонки. Я залил у нее полный бак.
И еще я закупил в киоске интернациональный ворох газет, решив залечь в своей комнате, почитать, что там, в конце концов, происходит в мире, хотя по большому счету мне на все это было наплевать. Я просто не знал, чем заняться, а газеты замечательно подходили под дождливое настроение, хотя, думаю, сбить какую-нибудь тетку на дороге тоже было бы недурственно.
Но в комнате мне не удалось просмотреть даже заголовки, настолько мешал сильный шум, доносившийся с нижнего этажа. Эрос Рамаззотти, говорю, да расстрелять тебя мало, блин, да как же так можно? Да еще и на испанском. Надеваю куртку и решаю показать, кто в этом доме хозяин, особенно после откровений донны Лавинии. Рикардо открыл не сразу, настолько громко была включена музыка, но мои удары в дверь заставили его пошевелить задницей. Когда я увидел его горящие глаза, гнев переполнил меня.
— Леон, какой сюрприз… Прошу, заходи, сегодня у меня выходной. Похоже, тебя беспокоит моя музыка…
— Беспокоит? Да ты чего, блин, глухой?
— Когда мне грустно, я всегда слушаю Эроса. Я чувствую его амор синсеро… Я плачу, и мне становится лучше. A Piedra pequena — моя самая любимая… те густа?
— М-м-м…
— Ты всегда ведешь себя, как сноб… Наверное, ты и Лауру с Тициано не любишь.
— Кто такие Лаура и Тициано?
— Лаура Паузини и Тициано Ферро. Ты когда-нибудь слышал их No me puedo explicar?
— Что ты несешь?
— Будешь Bucanero?
— Что это?
— Пиво. Это крепкое пиво из моей страны… Завязываем с вином! Заходи… фиг с ними, с грязными ботинками.
Чего угодно ожидал, только не этого. Помещение, где жил Рикардо, было двухъярусным: внизу прихожая и ванная комната, потом, через несколько ступенек вверх, кухня в стиле кич и гостиная. В гостиной стояли черные кресла, над неразожженным камином висел флаг Кубы. Комната выглядела в точности как моя, хотя обстановочка напоминала скорее избу крепостного крестьянина. Я уселся в одно из кресел, а Рикардо вежливо притушил голосище Эроса, который заглушал даже шум ливня за окном. Я понял, что скрывалось за тупыми, хотя и искренними улыбками Рикардо: его глаза излучали свет, но он страдал из-за отсутствия своих близких, своей семьи, своей родины.
Рикардо поведал мне о причине, заставившей его позавчера погрузиться в озлобленное молчание: оказывается, крестили его племянницу Ольгиту, его принцессу. Хорхе, брат Рикардо, очень хотел, чтобы крестным стал сам Рикардо, но поскольку тот находился очень далеко, выбор пал на его двоюродного брата Марчело. Именно из-за этого Рикардо сейчас так убивался, переживал нешуточно, и я почему-то вдруг развеселился.
— Да не фиг-то с ним, с твоим двоюродным братом? И потом, знаешь, какие нудные эти церемонии, так что, радуйся, что избежал…
— …
— Шучу, Рикардо, шучу… У меня дурацкие шутки, я знаю, ты не обращай внимания.
— Да нет, я и посмеяться могу, если я в настроении. Но я ценю твою реакцию, энтьендес? А еще мне написали, что начались приготовления к карнавалу. Знаешь, карнавал Святого Духа — одна из самых замечательных вещей в жизни.
— Сентябрьский карнавал?
— Карнавал проводят в июле, а репетиции начинаются за много месяцев до начала. Я начал готовиться, когда мне было лет семь, я так хотел быть одним из компарсас… а знаешь, почему я так страстно этого
