— Все хорошо, — внезапно охрипнув, отозвался он.
И это была правда. Все было хорошо. Эвелин — само совершенство. Он держал в объятиях женщину, которая была создана для него. Проживи сто лет, он не встретит другую любовь.
Грэм заглянул ей в лицо. Ему хотелось сохранить в памяти этот миг, когда он осознал, как много для него значит Эвелин. Такая маленькая и хрупкая, она сумела без штурма захватить крепость его души. Это пугало, и это было прекрасно.
Грэм вновь бросился в атаку, двигаясь медленно и ритмично, чтобы продлить наслаждение для обоих. Его охватило чувство бесконечной нежности, желание защищать ее, лелеять и холить. Как объяснить, что она для него значит? Как найти такие слова?
Зато он может показать это. Показать то, что не может описать словами. Пусть он не в состоянии объяснить, что у него в сердце, но действия и поступки будут говорить за него.
Грэм обнял ее и погрузился в самую глубь ее женского естества. Приподнялся и снова рванулся вниз.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким уязвимым и незащищенным, но, как ни странно, это ему нравилось. Его не пугало, что он открывает ей сердце и тем подвергает его опасности. Напротив, Грэму хотелось, чтобы Эвелин его завоевала.
Эвелин обхватила его за шею и ближе притянула к себе. Он кожей чувствовал шевеление ее губ. Она что-то шептала ему, потом слегка укусила за мочку, игриво и в то же время страстно. Ее неумелые ласки привели его в умиление — ведь она так старалась показать ему свои чувства. Может быть, даже любовь? Грэм мог только надеяться. Нельзя было придумать ничего хуже, чем то, что Эвелин не ответит на его любовь. Она просто должна полюбить его! О другом Грэм не хотел даже думать.
Прикрыв глаза, он зарылся лицом в ее волосы, мечтая полностью погрузиться в мир своего нового чувства, чтобы Эвелин обволакивала его со всех сторон и чтобы ничего, кроме нее, не было. Этот внезапный порыв испугал Грэма. Нельзя отдаваться столь всепоглощающей страсти. В ней было нечто большее, чем вожделение и жажда обладать красивой женщиной. Само его сердце оказалось в плену, и Грэм чувствовал, что это прекрасно.
— Я люблю тебя, — прошептал он в душистые пряди волос, зная, что Эвелин его не услышит, но желая на вкус попробовать эти слова. — Я люблю тебя, — повторил он и удивился, как легко оказалось это произнести.
Его тело полностью покрывало ее тоненькую фигурку, но именно Эвелин держала его в своих маленьких руках. Это она им владела, а не наоборот.
Наконец подошла кульминация. Разрядка была такой мощной, что он не сдержал крик. Высвобождение пришло откуда-то из самой глубины его существа. Его тело вознеслось над Эвелин, потом он снова вонзил в нее окаменевший стержень и ощутил, как плотно обхватило его ее лоно, горячее, влажное, шелковистое. Он совершил новый бросок и содрогнулся от хлынувшей на свободу страсти. Грэм так сильно стиснул Эвелин в объятиях, что боялся сломать ей ребра, но расцепить рук не мог.
Ему хотелось как можно глубже проникнуть в нее, чтобы ничто не могло их разъединить, чтобы она запомнила миг, когда они были одним целым.
Чресла его дрожали от последних судорог страсти, он все тянул время, наслаждаясь этим новым чувством полного единения, потом перекатился на бок, увлекая за собой Эвелин. Их ноги сплелись, тела все еще были неразлучны.
Эвелин что-то шептала, уткнувшись ему в шею, но грохот в ушах Грэма все не стихал, и он не мог разобрать ее слов. Он погладил ее по волосам, по спине, положил ладонь на ягодицы и прижал к себе так, чтобы его связь с Эвелин сохранилась как можно дольше.
Грэм не сразу заметил, что Эвелин крепко спит, сунув голову под его подбородок и прижав губы к тому месту, где колотилось его сердце. Удовлетворенная улыбка разлилась по его губам — никогда в жизни он не чувствовал подобной гармонии.
Рука Эвелин лежала вдоль тела. Грэм потянулся к ней, чтобы сплести с ней пальцы, но, коснувшись ладони, нахмурился, приподнял голову и в тусклом мерцании нескольких свечей стал ее разглядывать. Ладонь и даже подушечки пальцев были сплошь покрыты мелкими ранками. Рука покраснела, кое-где были заметны синяки и засохшие ссадины. Грэм повернул ее тыльной стороной и выругался про себя.
Вместо полного удовлетворения он сейчас испытывал дикий гнев. Он больше не будет молчать, несмотря на все уговоры сестры. Эвелин не должна страдать, а клан может идти к черту! Если они не способны понять, какое сокровище к ним попало, значит, вокруг одни дураки, а дураков он терпеть не станет. С него хватит! Завтра он с этим покончит.
Глава 32
Проснувшись, Эвелин улыбнулась, обнаружив, что лежит, крепко прижатая к телу мужа. Его рука не позволяла ей шевельнуться.
Она снова прикрыла глаза и вдохнула его запах. После первых тяжелых дней в замке ей было нужно именно то, что Грэм дал ей этой ночью, — нежность, любовь. Его поведение сказало больше, чем могли бы сказать слова. Эвелин почувствовала, что он ценит ее, что она для него не просто женщина, навязанная в жены.
Возможно, однажды… Она с грустью вздохнула. Возможно, однажды она сумеет завоевать его любовь. Или даже услышит слова любви. По-настоящему услышит. От этой мысли у нее защемило сердце. Боль была почти невыносимой.
В последнее время она не особенно задумывалась над потерей слуха. В самом начале Эвелин много размышляла об этом и даже решила, что Бог наказал ее за грехи. Но потом привыкла к своему положению, к тому, что больше никогда не будет слышать. Никогда не станет нормальной, не услышит звуки, которые раньше воспринимала как должное, — музыку, голос матери, поддразнивание братьев, ворчание отца, покорно терпевшего все выходки своей свободолюбивой дочери.
Сейчас она отдала бы все на свете за то, чтобы услышать слова любви из уст мужа. А если не любви, то хотя бы привязанности. Ей хотелось слышать то, что она читала в его глазах и чувствовала в прикосновениях.
Возможно, Грэм никогда не будет любить Эвелин так, как отец любит ее мать. Наверное, такая любовь вообще большая редкость. Раньше мать рассказывала, что ее отношения с отцом Эвелин не всегда были такими безоблачными. Их поженили по уговору родителей, и вначале оба не хотели этого брака.
Со временем они полюбили друг друга так, как только могут любить люди, и Эвелин выросла с ощущением, что она желанный плод этой любви. Такого же брака она хотела и для себя, хотела страстно, почти яростно. Именно поэтому она так непреклонно возражала против свадьбы с Йеном Макхью, твердо зная, что он не тот человек, который будет хорошо обращаться с женой, а тем более любить и ценить ее.
