— Кто? Кого вы увидели? — всполошился полковник и принялся энергично оглядываться.
— Вон, тот! Серьга теперь диамантовая, а в бюре была зильбер… фу-ты, ну-ты, такая… Из бюры… всю эту берды-белу обтесал… бухты-барханы… Вон на той машине, — показал я на окно, где был виден сверкающий лимузин, из которой этот тип только что выгрузился.
— А, этот… Знаю, из бюро миграции! Зализняк, кажется… Или Оболдихин… Знаю, мой район… А ну подошёл сюда! — громко позвал полковник.
Тип с серьгой вздрогнул:
— Я?
— Да, ты. Меня знаешь?
— Как не знать, Гурам Ильич?
— Почему в рабочее время по ресторанам со шлюхами на лимузинах раскатываем?..
— Это моя жена…
Полковник пропустил это мимо ушей и закричал:
— Ты в декларации сколько дохода показал?.. А это что я в окно вижу?.. А? Марш на службу!
Тип ошарашенно ответил:
— Слушаюсь! — и непонимающе перевёл взгляд с полковника на меня (меня он, конечно, вспомнил и теперь силился увязать нас тут, вдвоем).
— Я кому сказал! Вон отсюда! — Притопнув ногой, полковник пошарил рукой по воздуху, как будто ища камень, чтобы отогнать собаку. — Пошёл на хер! И завтра мне справку, на какие деньги «ягуар» куплен…
— Вась, пшли отсюдова, — сказала блондинка в спину мужу.
— И серьгу дурацкую снял, положил сюда! — Полковник указал на стол. — В рабочее время, в госучреждении… совсем с ума посходили… Педиками все заделались?
— Вась, отдай, пшли, не связывайся! — шептала в спину жена.
Тип нервно выкрутил из уха серьгу и, положив её на стол, молча быстрым шагом удалился, жена возмущенно зацокала за ним. А полковник, не обращая внимания на усиленное внимание с других столиков, взял серьгу и облил её из флакончика:
— Уксус всё чистит… — а я сказал:
— Надо с ухами резать-отрежить… в кино так сделают всегда! — на что он улыбнулся:
— О, вы начинаете понимать предмет! Пока с него достаточно и этого… на «ягуарах», понимаешь ли, разъезжает в рабочее время… — Он протянул серьгу мне: — Вот, сувенир из Москвы, вместо матрешки… Серьга врага из рук друга!.. Геноссе! На память! В залог нашей дружбы! Битте!
Разве я мог не взять? Не мог я взять?.. Взять я не мог?.. Тем более — омытую в уксусе, ушиный панкреатит не грозит… Да я и не собираюсь носить её… так, на стену, на память… Я бросил её в карман.
— А вы, Ильич Гурам, у них всё контролирен? — Вино изрядно грело изнутри, несло по своим лукавым лабиринтам.
Он быстро ответил:
— Тут хаос, тут нет одного контролёра, тут их много, и все в деле… кто успел — тот и съел.
«Кто съел — тот молодец, тому стадо овец» — понял я, вспомнив Сороса из телевизора: «Кто съел — будет жрать и дальше, таков закон».
В ресторане стало редеть. Какие-то люди прощались с полковником, он их напутствовал («удачи», «всё будет хорошо»), шутил («берегите только себя и своих близких, на остальных наплевать, ха-ха»), почтительно привставал («всего самого доброго, Василий Спиридо-нович»). Ему тоже отвечали, а лысое толстое «растение»-депутат, больше похожее на беременное насекомое, пробулькало в ответ что-то маловразумительное (причем из пяти слов три явно содержали корневые сочетания «ёб»-«еб»), на что полковник вскинул руку:
— Хайль, майн фюрер! — отчего я по привычке испугался, но тут же вспомнил, что я тут сижу с милицией и что в Москве это не запрещено, а, наоборот, даже принято, и Гитлеру, кажется, даже где-то в новых районах памятник поставили… да-да… или его именем проспект назвать хотели?.. Не помню, в «Бильде» читал… Виталик же говорил — есть наци, есть фашисты, не такие, как Исидор, а настоящие… Купят место в Думе, внесут закон, поставят, потом не вынесешь…
Лакеи притащили на подносе стаканчики и виноградную водку — «для пищепереваривания», как объяснил полковник. Похоже на наш шнапс, я решил показать, что тоже не лаптем шит, выпил сразу три…
…Сквозь бессловесную пелену до меня в образах стало доходить, что я опьянел, уже трудно адекватно понимать слова, идёт разлад грамматики, потом будет распад фонем, вплоть до мычного молчания, когда нет уже сил издавать членовредительские звуки. Шнапс с вином — это такой-эдакий бином.
— Что, нравится? — радовался полковник. — Пальчики оближешь! А то некоторым не нравится, говорят, что чача вонюча, как моча…
Я попытался взять себя в руки, но эта была сильнейшая водка. Наложившись на вино и вкравшись в душу, она всё гнула и гнала меня куда-то в стороны, а полковник объяснял, что водка называется «жипи-таури», в ней ровно 85 % и гонят её горные сваны-гномы из камня, к которому был прикован Прометей… Я на всё соглашался — как не верить?.. У нас в Баварии тоже во всех домиках — гномики… И если локти не оближешь, пальчики кусать трудно будет!
Еще полковник что-то спрашивал о горах — умею ли я кататься на лыжах, какие курорты в Альпах, сколько там стоит ресторанчик купить, бордельчик открыть и, главное, — поют ли еще тирольским пением: оказывается, что и в Грузии, в горах, это принято, и он очень это пение любит.
Я задумался — чем объяснить, что именно в горах тянет петь фальцетом, а не в пустыне, например, или в саванне, где негры так противно вопят и себя по ртам ладонями щелкают?.. Я слышал на сафари… в сари… Может, в горах мороз и они просто визжат от холода?.. Или от страха?.. Но зачем ему Альпы?
— А зачем вам… Мансур Гурамыч, Германия? — спрашивал я. — Там очень тихо без солнца. Европа — у-у-у… холодно… анемика… аморфика… а русские активные, жизнеобрадованные… в Кении тоже… рогаты… народ весёленький…
Он смеялся:
— Лучше в тихом раю сидеть, чем в громком аду!
Но я заупрямился, стал доказывать, что немцы не только скучны, но и примитивны, поэтому обожают три занятия на свете: ходить в походы по горам, пить пиво — обязательно той земли, где стоит эта гора, — а потом петь на вершине этой горы хором песни, обязательно той земли, где стоит эта гора и где варят это пиво. У меня лично волосы вздыбом встают от таких маршей. По словам Бабани, такие марши вопил иногда пьяный дядя Пауль из подвала, отчего выли собаки во дворе, а соседи закрывали окна и ставни.
Но полковник подвижными руками уложил по краю стола невидимый ряд:
— Всё логично. Все эти три занятия легко укладываются в одну схему: «поход-пиво-песня». Патриотично! Это их национальная идея. У русских тоже есть своя — «бабки-баня-борщ», каждому своё… Ничего, они пусть идут и поют, а я буду сидеть на балконе своего дома и слушать! А не захочу — войду внутрь, закрою жалюзи.
— А, джакузи с жалюзи… Да, но зачем… восток… крестоносцы… крестцы… Гроб Господень… В Альпах всюду вонюет навоз…
Полковник усмехнулся:
— Там хоть только воняет, а тут сидишь в дерьме по горло — разница есть?
Потом я замолк и как будто протрезвел, потому что с ходу напоролся на острую мысль — зачем я его отговариваю?.. Если он отговорится, то ведь и деньги заберёт… А их отдавать очень не хотелось… И не потому, что жадность, а потому, что расчёт — на них можно купить новый ноутбук, с Элизабет куда-нибудь съездить… И не надо папу беспокоить-побеспокоить-обеспокаивать…
На глаза вдруг попалась плушка с баже, я окунул в неё палец, обсосал его и понял, откуда появился боже — боже вылез из баже! Боже жил в баже!
Полковник, внимательно осмотрев меня, подозвал лакея и велел ему запаковать всё, что осталось.
— У меня там конь не кормлен… ждет, — объяснил он. — Если есть нетронутые хинкали с тарелок, их тоже положите в пакет, он потом пожарит…
— Нет, — грозил я ему грязным пальцем в бажевых бежевых разводах, — у вам… с японцем… общая корень… один лингвообъект… ив… — на что полковник широко показывал рукой куда-то под стол:
— Мой корень в три раза длиннее и в два раза толще японского… У японцев алкоголь не расщепляется, а у нас этих глупостей нет — пей каждый тост полным бокалом до дна, делай, что тамада велит, — и всё будет тип-топ!
— А, та-ма-дааа?!.. Хайка?.. Хуйка?.. Окинава?.. Где проблема? — кричал я, а потом стал спрашивать у полковника, как называются детородные органы по-грузински (это главное в языке). Название мужского органа я не смог даже произнести, таким оно было хлестучим и могучим, как меч, горловые резкие абруптивы… А вот от нежного женского названия пришел в восторг, был сражен: оно звучит почти как наше немецкое «Mutter», надо только чуть-чуть окончание па-ла-та-ли-зо-ва-ть… Это совпадением быть не может!.. Здесь явно большая лингвоприцепка!
Вконец отяжелев, я хотел полезть в карман, расплатиться, но полковник сделал строгие глаза и тихо, но отчетливо прошипел, как на сержанта:
— Сссспрятать! Сейчасссс жжже! — и добавил, помягче: — Всё в порядке. Орднунг мус зайн![42] Они еще мне платить должны, что я их гадюшник курирую… Ух!.. — И он сжал кулак, неожиданно увесистый и круглый.
