Почему Борис вдруг мой? Почему в разряд личных дел Макса это попало только сейчас? Не после того, как Арлинова… Сердце вскрывается, как консервная банка, острыми краями наружу, ранит окружающие ткани, дышать больно, перед глазами кровавая каша. Разнервничалась, так их и так. Перестала себя контролировать. Нашла повод – и понеслось.
– Знаешь что, Максим? Я жалею, жалею, что согласилась с вами работать. Сейчас главное не опозориться, не разреветься.
– Да умолкнете вы оба или нет?! – кипятится Гера.
Макс почти перегибается через него, и я инстинктивно вжимаюсь в дверь.
– Деконструировать. Нам. С тобой. Прямо сейчас. Может, лучше Турова взять? Или Мишку?
Мишка еле заметно дергает головой, уверенно несясь с какой-то невероятной скоростью; Гера делает глубокий вдох, теребит распечатку длинными нервными пальцами – и не выдерживает, швыряет ее куда-то между сидений.
– Оливин, скажи ему уже. Я не могу.
– Да у вас заговор против меня, чуть ли не с дня рождения, – параноидально заявляет Макс.
Я чувствую, что голову тихо ведет в сторону.
– Скажи ему, – терпеливо повторяет Гера.
– Да что сказать-то?!
– Что он совсем с катушек съехал, например. Что ты спасла его жену. Что он должен по гроб жизни быть тебе обязан, а не третировать.
– Я ее не… – начинает было Макс, но Гера резко оборачивается к нему:
– Серьезно?! А в данный конкретный момент чем занимаешься?
Я слегка прихожу в себя, и тут машина резко тормозит.
– Приехали, – виновато заявляет Мишка.
Мы вываливаемся наружу как-то лениво и нехотя.
– Последний раз? – невпопад спрашиваю я.
У Геры отваливается челюсть, да и Макс как-то смягчается, ошарашенный моими словами.
– Из вас никакая команда, – давит, наконец, Гера. – Никакая. Вернетесь – клянусь последним днем творенья, поставлю Розу в пару с нашим журфаковцем, а суперталантливого Гамова – с Ниной.
– «Демон», – синхронно ловим цитату мы, не успев домыслить окончание.
Гера пялится на нас, потом злобно, со всей дури бьет ногой по сугробу:
– Желание загадывайте, хором сказали.
– Какие желания, Герман? – Я пытаюсь не чихнуть, сухой морозный воздух щекочет ноздри. – О чем ты? Деконструкт бы – и ладно.
– Но Туров прав, – отзывается Макс, и я понимаю, что разрушена. Раздавлена. Уничтожена. Ему даже договаривать не надо, но он расставляет все точки над «i»:
– Не срослась команда.
Я деловито смотрю в голубоватый, жуткий прорыв, приглашающий на ту сторону. По ту сторону. Черт его знает, как правильно. Ведь я проиграла, а значит, как правильно – неважно?
– Либо вы сейчас, твари, поклянетесь, что последний прорыв отработаете как надо, либо мне придется идти вместо кого-то из вас, – скрежещет Гера.
– Отработаю. Люблю Гамова. – Я пинаю снег, чувствую, как что-то обжигает шею, и иду к прорыву.
Легче отчего-то не становится. Пусть дальше разбираются сами.
– Стой, Оливин, стой, краткое содержание послушай! – вопит Гера как-то высоковато.
Я оборачиваюсь. К моему невероятному удовольствию, Макс стоит, замерев соляным столпом – и я нахожу точку опоры. Перемудрила, перехитрила великого Макса Гамова. Ну и что, что ценой собственной свободы. Остается закрыть прорыв и дожить день.
Шагая внутрь, я думаю про «глок», удачу и немножко про то, что Гера будет очень и очень хорошим руководителем. Не дорос, конечно, раз пускает двух конфликтующих оперативников вместе, но это пока. Про мир вот разъяснил побуквенно.
Льет дождь. Я курю и смотрю на стадо нелепо одетых овечек, с визгом перебегающих дорогу. Выбирай – не хочу. Даже симпатичный мальчик есть. Мальчик? Что за терминоло… В глазах двоится. Спокойно. Гамов, Туров, Оливинская. Бельвильское трио идиотов.
Зрение фокусируется слишком медленно, и я снова смотрю на овечек, чтобы сконцентрироваться. Овечки замолкают, переглядываются испуганно и вытягиваются по струнке. Мол, выбирай, лев. Я стряхиваю с себя последние крохи мира вместе с пеплом, машу рукой презрительно:
– Валите, валите, нужны как будто.
Овечки испаряются, хотя мальчишка оборачивается на бегу, готовый по щелчку пальцев остановиться, замереть, вернуться. Я чуть мотаю головой, сосредотачиваясь. Макс самым подозрительным образом отсутствует – а ведь шел след в след.
– Борь, – говорю вслух. – Покажись, что ли.
Прекрасный новый мир не откликается, так и остается мешаниной серых и черных оттенков. Я стою под высоченной эстакадой, верхушка которой теряется в непрекращающемся дожде. Очередная антиутопия, очередное разделение общества – и антураж соответствует. Может, раньше в антиутопиях было солнечно, теперь, разумеется, нет. Унификация, стандартизация и игра по правилам.
– Борис! – зову я погромче, убираю руки в карманы и смотрю, как бы мне подняться наверх.
Порыв ветра приносит порядком размокшую газету, и я вздрагиваю, вглядываясь в первую страницу. На ней мы с Максом – но на разных фотографиях. Наследники враждующих семей, два ненавидящих друг друга льва. Гамберотти и Розенблатт.
– Хорошо, не Гильденстерн и Розенкранц, а?
Появившийся из-за стены дождя Макс пинает газету ногой. Он серьезен до крайности. Похож на себя – только чуть порезче (почему он всегда резче чертами лица?), одет, можно сказать, классически, разве только капельку франтовато. Светлая рубашка, очень высокие брюки из сумасшедших денег ткани. Не иначе, автор что-то смыслит в одежде. Я с запозданием понимаю, что выгляжу как обычно. Во всяком случае, на фотографии.
– Олив?
Я поднимаю руку, заткнись, мол. Но шуршание обуви по земле мне, разумеется, мерещится.
– Отличный мир, но я в него не верю. Неправдоподобная модель социального разделения. Давай уже, сматываемся.
– Даже чаю не попьете? – доносится из-за спины голос Бориса.
«Глок» прыгает в руку быстро, Макс управляется со своей «береттой» еще скорее, но Борис не останавливается, подходит к нам, мокрый насквозь, в тонкой рубашке и модных брюках, и не дает причин себя убить:
– Знаете, да, что здесь будет через пять минут?
– Черт, это мы, что ли? – Я мгновенно холодею.
– Ромео и Джульетта тут будет, – фыркает Макс. – Две враждующих семьи, два однополых наследника…
– А неплохой роман, ты зря. – Борис легко встает между нами, почти на той же прямой.
– Еще чего. Бред бредом.
– Нет, – отзываюсь я, глядя, как Борис переводит взгляд с меня на Макса. – Вполне интересная попытка показать, куда приведут эмансипация, феминизм и мужская инфантильность.
– Шутишь, да? – Макс только руками не разводит, и то потому, что держит Бориса на прицеле. – Два пола, независимых от биологического? Львы и овцы? При этом львы номинально выполняют роль мужчин, просто теперь мужчинами могут быть и женщины?
– Давай договорим с Борисом, а?
– Максим, – вдруг вскидывает серые глаза тот. – А чем тебе это не нравится? Ведь в вашей безумной реальности женщины тянут лямку похлеще самых настоящих мужчин. Решения принимают – закачаешься. Все тащат на своих плечах. Чем плохо, что таких людей объединили под названием «львы»?
– Конечно, блин. Я тут сейчас буду выслушивать лекции от сбрендившего еще в семидесятые ученого, прожившего три тысячи лет в выдуманных мирах.
– Он время тянет! – нервно говорю я.
Два льва из враждующих семей полюбили друг друга, и сейчас на место их рандеву приедут обе семьи. Убивать своих блудных детей. А у нас из оружия – «глок», «беретта», и, судя по всему, никакой удачи.
– Я пытаюсь спасти очередной роман. Пока вы ходите по другим и разрушаете человеческое будущее, – спокойно говорит Борис.
Макс делает резкое движение навстречу, но тот поднимает руки в предупреждающем жесте.
– Еще шаг – и Розенблатты приедут на три минуты раньше. А у них полно оружия.
– Не бредь тогда. – Макс расправляет плечи. – Это ты уволок мою жену.
Борис улыбается тонкими бескровными губами:
– А вы деконструируете будущее человечества.
– Это роман, выдумка, понимаешь, роман!
Я отключаюсь от разговора, пытаясь сообразить, как же нам выбираться. У Розенблатт и Гамберотти хоть было что-то, их потом похоронят чуть не как Тристана и Изольду, с деревьями из могил. А наши бренные тела просто закроют прорыв, заземлят его.
– Вы действительно не видите? Действительно не понимаете? – Борис оборачивается ко мне.
Я мотаю головой, не отключаясь от своей темы. По идее, можно открыть выход прямо сейчас, но чем закрывать? Не хотелось бы очередной сексуальной революции в нашем мире.
– Дети, вы же разрушаете романы. Плохие, хорошие, посредственные. Все равно – литературу. Не даете определенному количеству людей прочитать и подумать. Ужаснуться. Переработать информацию, сделать выводы. Не захотеть жить в описанном мире. Или, наоборот, захотеть. Вы убили литературу.
– Пока она не убила нас! – орет Макс. – То, что ты описал – давно в прошлом. Сейчас никто не читает, чтобы сделать выводы. Все читают, чтобы не делать выводов, чтобы забить освободившееся время, понимаешь?! Понимаешь, откуда прорывы?!
