Дембеля спали на своих боковых полках плацкартного вагона, медленно трясущегося между Тихвином и Волховстроем. Сергей Викторович, улыбаясь, посматривал то на них, то в окно. А там, за окном, медленно плыли кривые и корявые деревья болот Приладожья. Вот и Волхов. А деревья не изменились. Такие же – кривые и корявые. И дембеля не изменились – храпят пьяными глотками на весь вагон.
Сергей Викторович опять улыбнулся. И начал одеваться. Делал он это не спеша и со вкусом. До Ленинграда еще два часа – куда спешить? Но… Ему не терпелось. Он должен войти в город как подобает. Впрочем… Еще пара лет и пара болезней – начать придется переобмундирование еще за Тихвином. Иначе просто можно не успеть.
Вы никогда не были стариком? Ничего. Еще успеете. Если успеете. Когда Сергей Викторович застегнул последнюю пуговицу – мимо прошел проводник с криком: «Туалеты закрываю! Подъем!»
Изверг, честное слово. Один из дембелей поднял похмельную головушку и с изумлением увидал… А потом треснулся лысой башкой о верхнюю полку.
– Товарищ…
Сергей Викторович обернулся. Второй дембель приоткрыл левый глаз и едва не сверзился с верхней полки:
– О, бляха муха, виноват, тащ…
Гвардии подполковник запаса Сергей Москвичев осторожно сел на свою нижнюю полку:
– Вольно, ребятки. Собирайтесь уже. Город-то – вот он уже.
И откуда у парней силы взялись? Ведь так вчера нажрались, рассказывая Москвичеву о тяготах военной службы в полку внутренних войск под Череповцом. Ведь целый год караулы несли! Понял, дед? Дед кивал и отнекивался от очередного стакана водяры:
– Сердце, знаете ли.
– Дед, ты че, не служил, что ли?
– Было маленько…
– А мы целый год!
Гвардии подполковник – запаса, конечно – звякнул орденами на очередном толчке вагона. Дембеля же, спешно вернувшись из прокуренного тамбура, торопливо натягивали свои ботфорты, кителя и прочие белые сопли с аксельбантами, с уважением поглядывая на «Отечественную войну», на «Красную Звезду» и даже на «Богдана Хмельницкого».
«Чисто павлины», – усмехнулся про себя подполковник Москвичев. Целый год, да…
А вещи они помогли ему вынести. А что там тех вещей-то? Чемоданчик один. Это нынешние привыкли с баулами ездить, а старому служаке и чемоданчика хватает. Жаль, что прибыли на Ладожский вокзал. Теперь придется долго подниматься, потом долго спускаться разными кривулями. Вот то ли дело на Московском… Вышел – и сразу в городе. А тут еще и в метро надо…
Дембеля помчались к киоску с пивом, а Сергей Викторович спустился в зев метро. На самобеглой лесенке, прямо перед ним, стояли четверо парней с большими рюкзаками на спинах. От парней неуловимо пахло… Молодостью. Да, молодостью Сергея Викторовича. Порохом и тленом.
Один из парней зачем-то вертелся из стороны в сторону, и Москвичев едва успевал уворачиваться от его рюкзака. Один раз по носу все-таки прилетело. Сергей Викторович не выдержал и придержал вертуна в камуфляже за плечо. Тот резко обернулся, приоткрыв рот, но осекся и покраснел:
– Извините, товарищ гвардии подполковник…
Потом парень захотел было еще что-то сказать, но эскалатор внезапно закончился, и толпа, бегущая к вагонам, их разминула. Глаза у него были… Словно он вчера потерял друга. Какое-то время Москвичев даже спиной чувствовал больной и отчаянный взгляд этого парня, но вот он вошел в вагон, и вагон тронулся, и вот уже ласковый голос сообщает: «Станция метро «Достоевская» Следующая станция «Садовая». Переход на станцию…» Ласковый голос не успел договорить, как Сергея Викторовича опять вынесло толпой на перрон станции. Вообще-то Москвичев любил именно здесь выходить. Чтобы пройти до Невского по Марата, а оттуда уже на площадь Восстания. Чтобы… Его вдруг толкнули, и он, не удержавшись, толкнул плечом какую-то девочку лет семидесяти. Да, именно так. Девочку. А вы не знали, что у девочек возраста не бывает?
Виктория Павловна оперлась на трость, чтобы не упасть.
– Умоляю, простите, – неловко улыбнулся ей какой-то гвардии подполковник.
Она сухо, совершенно по-ленинградски, кивнула ему в ответ и тяжело захромала дальше.
Ноги… После Блокады ее ноги так и не восстановились. Каждую весну и каждую осень они опухали, и она с трудом шла в свою библиотеку – выдавать детям Жюля Верна и Конан Дойля. Врачи ей еще в пятидесятых советовали сменить климат. Но как она могла сменить его, когда тут, в Ленинграде, остались Юта и мама?
И четыре раза в год – в день смерти Юты, в день ухода мамы, в день снятия Блокады и в День Победы – она шла по своему маршруту. От старого своего дома по улице Марата до Пискаревского кладбища. Виктория Павловна не знала – там ли Юта? Но там точно лежала мама. Шли годы, и девочка старела, но ходила и ходила вдоль Невы сквозь промозглый город, меняющий имена быстрее человеческой жизни.
Потом она ходила три раза в год – прости, Юта! потом два раза – мамочка, извини! – после один раз – простите, ленинградцы. Все простите! Сил больше нет… Но в День Победы – обязательно. Как бы тебе трудно ни было – пройти тебе, Вика, надо. Ведь тогда ты смогла? Значит – сможешь и сейчас!
– ПОБЕДААААА! – заорал кто-то прямо над головой.
Виктория Павловна вздрогнула – она так и не перестала бояться резких звуков. Может быть, поэтому она выучилась на библиотекаря? Или потому, что так и не успела дочитать «Приключения капитана Гаттераса»? А ведь она так и не смогла ту книжку прочитать… Слишком явственно Вика слышала хруст разрываемых страниц и шелест огня в печке… Слишком жесток был холод, веявший от перелистываемых страниц.
А тот мальчик с погонами подполковника… Как он похож… Да, мальчик. И пусть ему восемьдесят или около того. А вы не знали, что у мальчиков возраста не бывает?
Вика медленно, переваливаясь, словно утка, неспешно перешла Невский проспект. Ровно по тем следам, невидимо впечатавшимся в Ленинград. И пусть память подводит, но следы-то остаются. Они на стенах. Они на душах. Они остаются в глазах детей и внуков. Уцелевших детей и выживших внуков.
Вот словно у тех пареньков в камуфляже и с рюкзаками за спинами. Глаза у них… Как у наших… Такие же… Отчаянно-огнедышащие.
Она слегка улыбнулась – по-девичьи небрежно, и задела одного из них плечом – по-старчески осторожно. Тот вежливо отшагнул в сторону и чуть кивнул, мимолетом глянув.
Парень, возвышаясь над веселящейся толпой на голову, смотрел… Да, Юди больным взглядом смотрел на людей, празднующих Победу. Они – имеют право. Ведь это и их Победа. Да, вот этих вот менеджеров и работяг, журналистов и кассиров, банкиров и сантехников. Это – их Победа. Ведь они – дети, внуки и правнуки пацанов, которые победили. Это наша Победа. Она всегда будет нашей. Но…
– Это не моя Победа, Андрюх, – внезапно сказал Юди. – Я свою войну еще не закончил. И моя Победа – еще впереди.
Бабушка, опершаяся было на поисковика рукой и грустно улыбнувшаяся, уже исчезла в глубине Литейного.
Еж помолчал и хрипло ответил:
– Помолчи, Жень. Пойдем. Присядем.
Парни сели на лавочке, скинув тяжеленные рюкзаки. Змей отцепил фляжку. Нагло глядя в глаза полицаям, отвинтил крышку и глотнул. Потом молча передал Юдинцеву. Тот – Буденному, потом хлебнул Дембель и протянул Ежу. Тот помолчал.
– За Победу, мужики! – крикнул кто-то из толпы, шедшей на парад.
Еж кивнул и сделал большой глоток, звякнув металлической пробкой.
За Победу. И за Белоснежку. Конечно. А как же? Пора. На вокзал, на поезд. И они пошли навстречу толпе, радостно шагающей с георгиевскими ленточками на штанах и шариками в руках на Дворцовую.
Хватит думать. Не надо больше думать. Надо быть в одиночестве. Челюсти сжимаются так, что зубам больно. Идут, расталкивая плечами толпу. Господи, как же нам повезло, что у нас такие деды! Как же нам повезло, что мы живы! Какие же радостные у нас лица сегодня! И какие мелочные проблемы нас ждут завтра. Как же нас еще много! И все благодаря тому подполковнику, которого я задел рюкзаком на эскалаторе «Ладожской» станции. Эх, знать бы… Как он воевал тогда? Где он воевал? А ведь он воевал. Одни нашивки за ранения чего стоят. Вот и площадь Восстания. Вот и Московский вокзал. Пора домой. Пора домой…
Нет, еще надо посидеть. Посидеть, покурить, посмотреть на людей – всем Ленинградом идущих на главную площадь. Праздновать. Да. Праздновать. И правильно.
Парни сели на корточки, закуривая по предпоследней сигарете. Крайняя – будет на перроне. Когда Степка, Васька, Сашка, Захар, Юрка, Уксус и дядьВова привезут «груз двести».
А рядом стоят три старика и обнимаются. Да какие они старики? Мужики! Просто немножко постарели. Вот этот, например, подполковник, который…
О! Так это ж… Еж бросил взгляд на часы. Еще есть время, и он встал, подойдя ближе, чтобы услышать. Рев толпы и грохот музыки перебивают ветеранов, но он попытался слышать, и хоть что-то услышал:
– Серега! А помнишь!
Подполковник, гремя медалями, хлопает по плечам капитана:
