Раппопорт молча забрал из рук Степана Трофимовича статью и сразу, не заходя к себе, отправился в справочную библиотеку. Там сидел Ивлев.
— Клюнули?! — воскликнул Ивлев и перешел на шепот. — Им просто нечего делать. Разобраться в политике или экономике образование не позволяет. А субботник — тут они при деле. Но потомки… Потомки будут вас презирать, Тавров, за эту подлость.
— Потомкам, поскольку вы моложе и у вас есть шанс с ними встретиться, передайте, что в статьях членов Политбюро я использовал только нацистскую терминологию: «борьба за наши идеалы», «великая победа» и прочая. Пустячок, а приятно.
— Вот они где! — раздался крик на весь читальный зал.
В дверях красовалась борода Максима Петровича.
— Тише, Макс, — урезонил его Тавров, — что за оргия?
— Оргия впереди.
— Уже знаешь?
— «День тот был пятница, и настала суббота». Евангелие от Луки. С вас причитается…
— Но ты же не пьешь, завязал.
— Я бросил не пить. Пошли!
Закаморный, Раппопорт и Ивлев гуськом вылезли из двери библиотеки и направились в отдел коммунистического воспитания. Яков Маркович изнутри повернул ключ, чтобы не ломились посторонние, и тут же на столе оказалась бутылка водки, извлеченная Максимом из кармана потрепанного пальто.
— Какая оперативность! — восхитился Раппопорт. — Ну-с, распределим обязанности: я разливаю, вы — пьете.
Он выплеснул остатки чая из одного стакана под стол, взял с подоконника еще стакан и наполнил оба.
— Налейте и себе глоток, Яков Маркыч, — попросил Вячеслав.
Тавров посмотрел на часы.
— Как говорил мой друг Миша Светлов, от без пяти четыре до четырех я не пью.
Максим поднял стакан и почесал им кончик носа.
— Ну, выпьем за то, во имя чего мы, несмотря ни на что…
— И чтоб мы всегда гуляли на именинах, а наши враги гуляли на костылях, — подхватил Раппопорт.
Это был ритуал, молитва и дань времени в одночасье. Ивлев не допил, поперхнулся, на дне немного осталось. Он оторвал кусок чистой бумаги на столе у Якова Марковича, пожевал и сплюнул в угол. Закаморный, хлебнув одним глотком до дна, задышал усиленно и глубоко, по системе йогов, закусывая кислородом.
— Ну что? Заводная лягушка запрыгала? — спросил Максим.
— Разве может быть иначе? — удивился Яков Маркович. — Три этапа выпуска газеты по закону Раппопорта. Первый этап — всеобщий бардак и неразбериха. Второй — избиение невиновных. Третий — награждение непричастных.
— Мы непричастные?! — возмутился Ивлев. — Не вы ли втянули нас в авантюру с субботником?
— Я никого никуда не втягиваю, Славочка. Я плыву по течению, обходя омуты. В данном случае я просто назвал вещь своим именем. — Раппопорт указал пальцем на телефон и договорил шепотом. — Я открыто сказал, что труд у нас рабский, а они почему-то орут «ура».
— Это же надо! — пробормотал Ивлев. — Заставить двухсотпятидесятимиллионный народ вкалывать задарма, да еще в субботу, когда по всем еврейским законам работать грех! И это сделал наш простой советский Раппопорт!
— В Библии сказано, — заметил Максим, — не человек для субботы, а суббота для человека. Рап исправил Библию: человек — для субботы!
— Погодите, еще не то будет! — мрачно сказал Тавров. — По субботам будут субботники, по воскресеньям воскресники. Праздники присоединим к отпуску, отпуск — к пенсии. Пенсию потратим на лечение.
— Как тебя народ терпит, Рап? — спросил Закаморный.
— Народ? Народ меня любит, — он ласково погладил телефон.
— Гвозди бы делать из этих людей, больше бы было в продаже гвоздей! — продекламировал Ивлев.
— Вы повторяетесь, Вячеслав Сергеич, — заметил Закаморный. — Я налью еще, если позволите…
Он поднес к глазам бутылку, прикинул объем и двумя резкими наклонами горлышка точно разделил оставшееся содержимое между Ивлевым и собой.
— Субботник — ограбление века! — театрально произнес Максим. — Выпьем же, Славик, за автора дерзновенного проекта, который скоро вытащит из народного кармана миллиарды. Жаль, не для себя. Сам он останется нищим. Ему даже нечем заплатить партвзносы. За Якова Марковича Тавропорта, нашего вождя и учителя!
Он выпил, послонялся по комнате. Ивлев отглотнул, закурил.
— Не будешь допивать? — спросил Максим у Ивлева. — Тогда я…
Он допил остаток из ивлевского стакана.
— Быть алкоголиком — это тебе не идет, Макс, — заметил Раппопорт. — Опускаешься…
— Чепуха! Я делаю то же, что и вы, Яков Маркыч, только в другой форме. Мы, алкоголики, ускоряем агонию и, значит, способствуем прогрессу.
— Прервись, Макс! — попросил Яков Маркович. — Уж больно настойчиво звонит.
Тавров перегнулся через стол и, сделав знак рукой, чтобы все умолкли, снял трубку.
— Это Яков Маркович? — спросил грудной женский голос.
— Ну и что? — ответил он несколько раздраженно.
— Я Макарцева.
— Кто?
— Зинаида Андреевна, жена Игоря Иваныча…
— Ах, простите… Я сразу немножко не сообразил… Тут у нас небольшое совещание… Как себя чувствует?..
Он чуть не назвал имя, но прикусил язык.
— Ему лучше. Уже разрешили разговаривать. Он просил, чтобы вы заехали к нему. Он просил, чтобы в редакции не знали… Зачем-то вы ему очень нужны. Его сегодня перевезли с Грановского на Рублевское шоссе…
— Ясно! Завтра буду.
— Спасибо. Пропуск уже заказан. Машина вам нужна?
— Нет уж, сам как-нибудь…
Раппопорт некоторое время стоял в раздумье.
— Макарцевская жена? — спросил Ивлев.
— С чего вы взяли?
— Допереть нетрудно… Что ей нужно?
— Шеф хочет меня поздравить.
— Только-то!
— Разве этого мало? По коням, чекисты! По-русски говоря, шабаш!
— «Шабаш» — русское слово? — удивился Максим Петрович. — Ничего подобного! Это слово древнееврейское и означает «суббота».
— А в словарях — оно русское. И это скрывают от народа.
— С твоей помощью, Рап, оно обрусело.
— Давайте расходиться, дети, пока пьянку не застукал Кашин.
Закаморный взял со стола пустую бутылку и сунул во внутренний карман пальто.
30. ХОЛОДНОЕ СТЕКЛО
В тот вечер «свежей головой» была Сироткина. Дежурить по номеру было для нее мучением. Надежда была общительна, а редакция к вечеру пустела. Приходилось накапливать информацию внутри себя, держать новости до следующего дня. И потому ей было скучно. После того как Ягубов подписал номер в печать, все уехали, и в редакции осталась Надя одна.
На подписанных полосах в цехе кое-что доисправляли, потом полосы увозили снимать матрицы. Полосы, теперь уже ненужные (если не произойдет ЧП), привозили обратно и наутро, когда они уже не могли понадобиться, рассыпали. Матрицы шли в стереотипный цех. Чумазые стереотиперы отливали в металле полукруглые щиты, и написанное на хлипкой бумаге хлипкое слово обретало металлический звон. Крюки транспортера несли стереотипы в ротационный цех. Там их ставили в ротации, подгоняли, просовывали между валами бумагу, пробовали пускать машины. Краска ложилась неровно. Машины останавливали, стереотипы снимали, подкладывали обрывки газеты под те места, где краска легла плохо, снова ставили стереотипы на место и опять пускали машины. Потом начиналась возня с совпадением второй, красной краски, которой был помечен лозунг или рамка вокруг особо важного сообщения. А драгоценное ночное время, когда надо видеть розовые сны или веселиться, пропадало.
Сироткина сидела в пустом ожидании. Даже позвонить некому, излить душу. Все давно спят. Она сидела в просторном кресле за столом редактора. Демократ Макарцев считал, что такое доверие «свежей голове» увеличивает чувство ответственности сотрудника. Двери во второй, личный, кабинет Макарцева и его комнату для отдыха с отдельным выходом были, естественно, заперты. Слева стоял мертвый пульт селектора: какой отдел ни нажимай, хотя и раздастся сейчас пронзительный звонок в отделе, но там никого нет. Маятник часов медленно толкался то в одну сторону, то в другую. Надежда старилась в кабинете, и никому не было до этого дела.
Она стала выдвигать из стола ящики. В них лежали телефонные справочники ЦК, горкома, Моссовета с грифом «Для служебного пользования», будто нашелся бы на свете человек, который читал их для личного наслаждения. Пачки буклетов и рекламных проспектов туристских фирм многих стран, в которые ездил редактор, лежали тут, и Надежда без особого интереса полистала их. Потом пошли копии отчетов бухгалтерии о расходовании газетой средств, перемежаясь с поздравлениями редактору к Новому году и Дню Советской армии, еще не выброшенные Анной Семеновной. Это все Надежда отложила целой пачкой.
Вдруг взгляд ее упал на толстый конверт, который она вынула из стола. Узнать, о чем редактор хочет советоваться в КГБ, она решила немедленно. Она извлекла маркиза де Кюстина и тут же начала читать его, позабыв обо всем остальном. Оторвалась она, когда было около часу. До пуска ротационных машин оставалось чуть-чуть. Надины мысли вернулись к Ивлеву. Она покраснела, вспомнив, сколько глупостей наделала днем, и твердо сказала себе, что этого больше не повторится.
