— Полковник бельгийской армии Киевиц. По агентурным данным, он был на командном пункте короля Леопольда во время капитуляции и выступил против нее с категорическим протестом. Затем он куда-то исчез, а сейчас оказался в Арденнах.
— Надеюсь, он будет арестован?
— Бесспорно. Сегодня ночью я арестовал его жену. Она в тюрьме! Если этот Киевиц не явится в гестапо, уничтожим. Его тоже ожидает казнь! — заявил Нагель с обычной для него решимостью и через минуту-другую продолжил уже спокойно, но требовательно, — Что вы предлагаете? Отменить казнь заложников и продемонстрировать бельгийцам наше бессилие найти убийцу?
— Нет, нет, — запротестовал Фолькенхаузен, — ни за что! Справедливость должна восторжествовать. Заложников следует казнить.
— Так что же вы предлагаете? — еще раз повторил свой вопрос Нагель.
Фолькенхаузен убрал с груди по-наполеоновски сложенные руки, подошел к столу, где сидел Нагель, ответил, несколько растягивая слова, словно осторожно вкладывая их в сознание шефа гестапо.
— Заложников, господин барон, по-моему глубокому убеждению, следует вывезти в Германию.
Нагель обратил на него холодный, недоуменный взгляд.
— Что? Вывезти в Германию? — не понял он генеральской мысли.
Предложение Фолькенхаузена оказалось для него таким неожиданным, что он но смог по достоинству оценить его.
— Да, да, — произнес с особым, настоятельным утверждением Фолькенхаузен, — Их надо немедленно удалить из Брюсселя, из Бельгии.
— Что это даст?
— Прежде всего разрядит напряженную обстановку в городе, что весьма важно в данный момент.
— Но их все равно казнят, — напомнил Нагель, — Казнят.
— И пусть. Но сделают это потом. Позже. Когда на улицах Брюсселя не будет столько озлобленных бельгийцев.
«И вооруженных бельгийских офицеров», — подумал Нагель, постепенно склоняясь к тому, что Фолькенхаузен прав.
— А там, в Германии, можете делать с ними все, что захотите — казнить или миловать. Но сейчас надо спасать положение, — настойчиво развивал свою мысль генерал. — Я думаю, что это является главным и для меня, коменданта, и для вас, шефа гестапо бельгийской столицы. Надеюсь, вам небезразлично, что может произойти в Брюсселе, если вы здесь казните заложников.
Убежденная и аргументированная речь генерала сломила Нагеля.
— Да, конечно, небезразлично, — согласился он.
Воодушевленный этим согласием, Фолькенхаузен продолжал:
— Следует немедленно распространить по городу слух, «что заложники будут отправлены в Германию. Но для какой цели, можно не указывать. Пусть бельгийцы сами ломают головы над эти вопросом. Это охладит их пыл, подаст надежду, что казнь могут отменить, и протестовать сейчас нет смысла.
— Но тогда террористка может не явиться к нам, — усомнился в стройности, непогрешимости мысли генерала Нагель.
— Не думаю, — ответил Фолькенхаузен. — Надо знать, вернее, предполагать ее психологию. К явке к вам ее должно привести сознание вины перед заложниками. Но разве отправка в Германию на работу или на казнь мажет изменить ее положение? Ее вина перед заложниками и их семьями остается прежней и неминуемо приведет к нам, — Фолькенхаузен, довольный собой, вновь по-наполеоновски сложил руки на груди. — Не так ли, господин барон? Или у вас имеются другие соображения?
Нагель сдержанно улыбнулся гибкости ума Фолькенхаузена, проявившего завидную предусмотрительность.
— Я воспользуюсь вашим советом, господин генерал, — выразил он благодарность Фолькенхаузену. — Только доложу об этом в Берлин.
— Да, да, пожалуйста, — ответил польщенный Фолькенхаузен.
* * *
15 декабря 1941 года конспиративная квартира на авеню Ватерлоо для Киевица и Деклера стала штабом, из которого они руководили протестом бельгийцев против казни заложников.
Разложив на столе топографическую карту Брюсселя, Киевиц (в какой уж раз!) рассматривал расстановку боевых групп, прослеживал маршруты их отступления по городу после совершения убийств немецких офицеров. Его взгляд скользил по карте, обозначенным на ней улицам, паркам, каналам, и он мысленно представлял, как восемь боевых групп по два-три человека в каждой, будут отходить в места надежного укрытия, к поджидавшим их автомашинам.
Все было продумано, детально обсуждено с каждым участником операции, но Киевиц волновался, как волновался в первые часы боя с немцами за крепость Льеж. С началом войны он привык вести операцию с применением войск и боевой техники, имея дело с реальным противником, решать сложнейшие задачи современного боя, а вынужден был заниматься организацией террористических актов, чему никогда не обучался. И эта необученность, неопытность вызывали волнение, которое с приближением к назначенному часу все больше возрастало.
Совместно с Деклером они изучили возможные варианты действий Фолькенхаузена и Нагеля после того, как в Брюсселе прогремят выстрелы возмездия, предусмотрели необходимые меры безопасности и, кажется, имели право на спокойное ожидание начала событий, но спокойствия не наступало потому, что невозможно было заранее определить все те неожиданности, которые могут возникнуть в процессе операции. А они, несомненно, будут — в этом Киевиц был убежден.
Его размышления прервал звонок в прихожей. Он поднялся из-за стола, опустил руку в карман с пистолетом. Хотя квартира была конспиративной и о его пребывании здесь знал строго ограниченный круг лиц, все же, руководствуясь чувством осторожности, он приготовился к худшему. Минуту спустя звонок повторился, но уже с условными перерывами, длиннотами.
Киевиц открыл дверь, и в прихожую вошел Деклер, чем-то возбужденный, взволнованный.
— Что-то случилось? — спросил Киевиц, наблюдая за тем, как Деклер нервно снимал пальто, разматывал шарф.
— Нет, нет, — ответил поспешно Деклер. — Все идет хорошо, как мы и планировали. — Избегая настороженного взгляда Киевица, проследовал в гостиную, подошел к камину протянул руки к огню и, удовлетворенно потирая ими, не без гордости, доложил. — Коммунисты вывели на улицы города бельгийцев для демонстрации молчаливого протеста против казни заложников. Нагель и Фолькенхаузен должны понять, что дело имеют с народом! А это сила!
— Честное слово офицера, я никогда не думал, что вы, коммунисты, так тесно связаны с народом Бельгии, — сказал Киевиц, и Деклер, обнаружив в его голосе чувство сдержанного восхищения, ответил уверенно:
— Мы поведем народ Бельгии на открытую борьбу с оккупантами Это наша цель.
— Дай-то Бог, — неопределенно произнес Киевиц и тут же поинтересовался. — Как боевые группы? Немцы их не обнаружили?
— Я еще раз проверил их. Все наши люди настроены решительно расправиться с бошами, показать бельгийцам, что у них есть надежные защитники. Но Фолькенхаузен и Нагель тоже не дремлют, и это дает нам право полагать, что наш ультиматум они восприняли серьезно и с нами вынуждены считаться.
— Есть какие-то сведения на этот счет?
— Есть интересные наблюдения. Наши боевые группы отмечают повышенное внимание немцев к ресторанам, вокзалам, паркам, к военной комендатуре, где обычно бывает много офицеров. У этих мест выставлены дополнительные полицейские посты, усилены офицерские патрули, явно рыскают детективы. Они задерживают и обыскивают всех, кто вызывает подозрение. В городе не видно такого большого количества немцев, как это было раньше. Если они появляются, то группами.
— Значит, вызов противник принял, — оживился Киевиц, — Отлично, дорогой Шарль. Отлично. Правда, сил у нас маловато, но это ведь только первый шаг организованного сопротивления, начало боев, которые ожидают бельгийцев впереди. Я счастлив тем, что поручено мне провести эту операцию, что я буду первым командиром, которому доверено открыть боевую страницу в истории сопротивления фашизму в Бельгии.
Он прошел по комнате, словно хотел успокоиться от переизбытка чувств восторженности, которые владели им, видимо, давно, но которые ему некому или некогда было высказать, счастливо посмотрел на Деклера и продолжил все с той же взволнованностью:
— Знаете, Шарль, я искренне преклоняюсь перед мадам Мариной и до сих пор не могу понять эту простую русскую женщину. Разве у нее больше патриотических чувств к Бельгии, чем у нас, бельгийцев? Ведь по условиям капитуляции бельгийским офицерам сохранено личное оружие — пистолеты. Но никто из нас до сих пор не произвел выстрел и не убил фашиста. А эта русская заколола фашиста ножом, и показала пример, которому мы, бельгийцы, теперь должны следовать. Поразительно, не правда ли? В Бельгии начало вооруженному сопротивлению положила русская женщина!
Деклер впервые услыхал такое откровение Киевица и смотрел на него с восхищением и каким-то затаенным сожалением. Уловив в его взгляде что-то неясное, Киевиц погасил воодушевленный тон, обеспокоенно спросил:
