— Что случилось, Шарль?
Деклер отвел в сторону взгляд. Пришел он с двумя недобрыми известиями и не решался, о каком из них доложить первым.
— Говори, Шарль, — потребовал Киевиц, — Не щади меня, даже если причинить боль.
Деклер достал из внутреннего кармана пиджака газету, развернул ее и передал Киевицу.
— Вот, смотри, Анри.
На ее первой полосе была помещена фотокарточка Киевица в форме полковника бельгийской армии.
— Немцы дорого оценили твою голову. Двадцать пять тысяч оккупационных марок обещают.
Киевиц прочел под фотокарточкой текст и лицо его недовольно вытянулось, покрылось красными пятнами. Не отрывая взгляда от газеты, он возмущенно проговорил:
— Фотокарточка из моего офицерского досье, — Помолчал минуту, продолжил презрительным тоном. — Значит, король Леопольд все документы министерства обороны, в том числе и досье офицеров нашей армии, передал немцам. Какое предательство, какое предательство, — заключил он мрачно и, покачав сокрушенно головой, окаменело застыл, уставив на газету ничего невидящий взгляд.
Деклер не нарушал его раздумье, понимая, как нелегко ему переоценивать свое отношение к королю, которому долгие годы бесконечно верил. Годами воспитанная преданность Леопольду хотя и была значительно поколеблена в ночь капитуляции, все же оставила в сознании и сердце Киевица какую-то надежду на порядочность короля. Но пришло время и этой надежде рухнуть. Он поднял на Деклера горечью налитый взгляд, сказал, будто оправдываясь и прося прощение за затянувшееся молчание:
— С королем теперь все, Шарль. Все. Какое, однако, предательство. А? — спросил, ища поддержку.
— Видишь ли, Анри, — ответил Деклер, — мы с вами по-разному воспитаны по отношению к королю и поэтому мне легче сделать вывод о нем. Король меня давно не волнует, — И, переменив тему разговора, потому, что не считал нужным ее продолжать, сказал озабоченно, — Я не о том, Анри, не о том.
— О чем же еще? — спросил Киевиц, ощущая, как от озабоченного голоса Деклера у него недобро сжалось сердце. — Вы чем-то взволнованы? Я это заметил, как только вы оказались в прихожей. Что случилось, Шарль? — уже по-командирски строго спросил Киевиц.
Будто давая ему подготовиться к восприятию страшной вести, после небольшой паузы Деклер ответил поблекшим голосом:
— Я выполнил ваше поручение, Анри.
Предчувствие чего-то неотвратимого, ужасного заставило Киевица внутренне сжаться, выдохнуть кратко, напряженно:
— И что?
Деклер посмотрел на него с искренним сочувствием, и, чтобы смягчить впечатление от того, что должен был сейчас сказать, начал издалека:
— Как мы и договорились, я отправился к вам на квартиру, чтобы встретиться с вашей женой. Но уже на подходе к дому понял, что он находится под наблюдением немцев.
— С женой что-то случилось? — нетерпеливо прервал его Киевиц и, не спуская с него испытывающего взгляда, повторил вопрос. — Что произошло с моей женой? Вы узнали? Да?
Деклер ответил, как мог мягче, участливее:
— Мужайтесь, Анри. Найдите в себе силы. Ваша супруга, мадам Мадлен, сегодня ночью арестована гестапо.
Киевицу показалось, что под ним дрогнула земля. Остановив на Деклере болезненно-кричащий взгляд, он прошептал плохо послушными губами:
— Не может быть! Вы в этом уверены, Шарль?
— К сожалению, да, — прозвучал печальный ответ Деклера.
Киевиц ощутил такую тупую боль в груди, такую невероятную тяжесть, в одно мгновение заполнившую весь его организм, что неуверенным шагом тяжело больного человека подошел к стулу и обессиленно опустился на него. Все в нем онемело, обезмолвилось.
Долгая и счастливая жизнь с любимой Мадлен, давшей ему двух сыновей, которые по семейной традиции стали офицерами и героически погибли в боях с немцами, медленно разворачивалась в его сознании, причиняя мученические страдания и он сдержанно застонал, как стонут воины, мужественно переносящие боль смертельных ран.
Деклер не мог смотреть на страдания Киевица, отошел к окну, но ничего не видел — ни стремительно проносившиеся к центру города немецкие автомашины с эсэсовцами, ни торопившихся в том же направлении бельгийцев с озабоченными печальными лицами. Весь мир с его заботами, печалями и радостями, казалось, отгородился от него какой-то невидимой, непроницаемой стеной, через которую ничего не могло пробиться в его сознание, кроме трагедии семьи Киевица. Даже жизнь заложников и операция по уничтожению немецких офицеров как бы отошли на задний план.
Думая о непостижимости человеческой судьбы, неожиданно и беспощадно обрушившую на Киевица жесточайшее испытание, Деклер смотрел на моментально сникшего и заметно постаревшего своего друга, от которого будто отхлынула жизнь, и думал: «Какой же силой воли должен он обладать, чтобы подавить в себе адскую боль сердца по любимой жене, семье и приступить к руководству боевыми группами?» Он понимал всю глубину трагедии Киевица, и оттого, что не имел возможности чем-то помочь, чувствовал себя как бы виноватым перед ним.
Молчание было тягостным и долгим. Казалось, ничто не могло помешать им вместе до конца пережить постигшее Киевица горе. Но это только казалось.
Настойчивый звонок телефона первым вывел из оцепенения Деклера. Он поднял трубку, услыхал взволнованный голос Мишеля.
— Шарль, вы меня слышите?
— Да, конечно.
— Немцы отменили казнь заложников.
— Что?
— Слушайте радио. Об этом они передают каждые пятнадцать минут. Казнь отменили. Заложников отправляют в Германию, — торопился Мишель, — Как нам быть?
— Позвони несколько позже, — ответил Деклер и положил трубку.
— Кто звонил? — глухо, болезненно-измученным голосом спросил Киевиц, с трудом освобождаясь от мучительной боли. — Какие новости, Шарль?
Лицо его несколько просветлело, но еще не потеряло прежней суровости, в темных глазах не угасла боль, и они остановились на Деклере повелительно и строго.
— Мишель доложил, что немцы отменили казнь заложников.
— Отменили казнь? — недоуменно спросил Киевиц и смотрел на Деклера недоверчиво, будто подозревая в чем-то.
— Да, отменили.
— Что это значит? Противник отступает? Капитулирует?
Деклер неопределенно пожал плечами, не находя ответа. Глупо, конечно, было полагать, что Фолькенхаузен и Нагель капитулировали. Они были слишком опытными, сильными и коварными противниками, чтобы при первом же ультимативном требовании выбросить белый флаг. И все же отмена казни заложников, отправка их в Германию в конечном итоге выглядели уступкой, компромиссом.
— Что ты об этом думаешь? — спросил Киевиц с нервной нетерпеливостью.
— Думаю, здесь можно сделать два вывода, — пытался Деклер объективно оценить действия Фолькенхаузена и Нагеля, постигнуть суть их решения. — Первое — противник капитулирует и заменяет казнь заложников их отправкой на работы в Германию. Второе — вынужденный маневр.
— В чем его смысл?
— Фолькенхаузен и Нагель боятся открытого выступления брюссельцев против казни заложников и, чтобы сбить накал протеста, решили отправить пленных бельгийцев в Германию и там их уничтожить. Иных выводов сделать трудно.
В рассуждении Деклера Киевиц обнаружил убедительную логичность и поэтому спорить или высказывать иное мнение не стал. Спросил:
— Как быть с боевыми группами?
Деклер помедлил с ответом.
— Их надо снять, — сказал он, — Операцию отложить.
Киевиц почувствовал, как где-то внутри у него зарождалась малярийная дрожь, которая набирала силу, постепенно овладевала всем его существом.
— Нет! — простонал он, — Нет! Возмездие за заложников, за мою Мадлен должно наступить! Без этого я не уйду из Брюсселя.
Он тяжело поднялся со стула и медленными, отяжелевшими шагами подошел к столику, где стоял графин с водой. Дрожащими руками налил воды в стакан, и до слуха Деклера дошла мелкая дробь его зубов о стекло стакана. Жадно выпив, он продолжал оставаться у столика, пытаясь овладеть собой.
— И все же операцию придется отложить, — мягко настаивал Деклер голосом, в котором слышался тон увещевания и дружеского сочувствия.
Киевиц потемнел лицом, в его ссуженных щелках глаз зажегся пугающий своей яростью огонь. Весь он был во власти гнева, жажды мести, и поэтому не мог воспринять ни тона разговора, ни слов Деклера.
— Надо драться! — кратко, с болезненным упрямством отрезал он, как о бесповоротно решенном деле.
Деклер вновь помолчал, предпочитая длительную паузу немедленному ответу, который мог больше навредить, чем помочь решению вопроса.
— Прежде всего надо успокоиться, — осторожно посоветовал он. — Я хорошо понимаю ваши чувства, Анри, и полностью разделяю их, но в этой ситуации надо быть благоразумным.
— Благоразумным? — вспылил Киевиц, — Вы предлагаете быть благоразумным, когда немцы уничтожают мою Родину, когда гестапо подвергает нечеловеческим пыткам мою Мадлен, когда война унесла из жизни двух моих сыновей? Вы предлагаете быть благоразумным мне? — сделал он упор на последнем слове «мне» и остановил ошалелый взгляд на Деклере.
