Они призывают проклятия на его голову, И повсюду в этой стране Враги ненавидят нашего короля.
Дух неистовой «Ингомы» передавался звуком, мимикой и модуляциями голоса, а не только словами, которые, будучи сами по себе весьма примитивными и наивными, оставляющими большой простор для воображения, вероятно, могут быть представлены следующим образом. Точный перевод на стихотворный английский едва ли возможен — по крайней мере, в моем исполнении:
Громкий вызов мятежники шлют королю земли Зулуленда. Духи нас к сраженью зовут, обещая битву-легенду. Наливаются кровью глаза бунтарей, но мы не отступим, наша месть сотворит чудеса: пусть падем, но мы не уступим![267]
Второго декабря ранним холодным и ненастным утром, пришедшим с ветром и клочьями тумана, я очутился вместе с амавомба в Индондакусука — широкой холмистой равнине в шести милях от границы с Наталем, от которого ее отделяла река Тугела.
Амавомба был дан приказ в битву по возможности не вступать, поэтому мы заняли позицию приблизительно в миле правее того места, где позже состоялось сражение. Лагерь мы разбили на холме, напоминавшем широченный курган, а ярдах в пятистах от него возвышался похожий холм, но поменьше. За спиной у нас простиралась равнина, покрытая разбросанными там и сям островками зарослей колючей акации, полого сбегающая к берегам Тугелы в четырех милях от лагеря.
В ту ночь я спал, завернувшись в одеяла, под акацией — палаток у нас, разумеется, не было. Вскоре после рассвета меня разбудил посыльный и передал, что меня желают видеть принц Умбелази и белый человек Джон Данн. Я встал, привел, как мог, себя в порядок, поскольку всегда стараюсь появляться перед туземцами бритым. Помню, я уже закончил причесываться, когда прибыл Умбелази.
Словно это было вчера — настолько отчетлива перед моим мысленным взором та почти нереальная картина. Из утреннего тумана соткался могучий воин: что-то сказочное было и в его появлении, и в его облике — гигант, внезапно проявившийся в белесых клубах, и широкий наконечник его самого большого в Зулуленде копья, словно отобравший весь свет у тусклой зари, и крученое медное ожерелье у горла.
Умбелази стоял, вращая глазами и кутаясь от холода в плащ. Обеспокоенное и двусмысленное выражение лица принца сразу навело меня на мысль, что он сам сознает, насколько страшная опасность ему грозит. За его спиной, мрачный и погруженный в раздумья, со сложенными на груди руками и опущенным в землю взглядом, показавшийся моему взволнованному воображению злым гением, замер стройный и величавый Садуко. По левую его руку стоял белый крепыш с винтовкой в одной руке и курительной трубкой — в другой. Джон Данн, догадался я, — джентльмен, встречать которого мне прежде не приходилось. С этими тремя пришел отряд правительственных зулусских войск Наталя численностью тридцать-сорок человек, облаченных в подобие мундиров и вооруженных ружьями. Также подошел отряд туземцев в двести-триста кафров из Наталя, вооруженных ассегаями. Один из них вел под уздцы лошадь Данна.
Я пожал Умбелази руку и пожелал доброго дня.
— Если с утра солнце прячется, не бывать дню добрым, Макумазан, — ответил он, а мне стало не по себе от его слов — они показались мне зловещими. Затем Умбелази представил мне Джона Данна, который как будто был рад встретить другого белого человека. Не зная, что сказать, я спросил о цели их приезда, и Данн стал рассказывать. Он поведал, что днем ранее его отправил сюда офицер пограничного отряда Наталя капитан Уэлмсли с целью попытаться примирить враждующие стороны. Но когда Данн заговорил о мире с одним из братьев Умбелази — думаю, это был Мантанташийя, — тот высмеял его и заявил, что они достаточно сильны, чтобы справиться с партией Кечвайо. Мало того, рассказывал Данн, когда он предложил, чтобы несколько тысяч женщин и детей, а также скот этой ночью переправили через брод за реку и далее — в безопасный Наталь, Мантанташийя даже не стал слушать. Умбелази при разговоре не присутствовал — он ездил просить помощи у правительства Наталя, — и Данн ничего сделать не смог.
— «Quem Deus vult perdere prius dementat»[268], — тихонько прошептал я.
Эту избитую латинскую цитату я слышал от своего отца, большого эрудита, и в тот момент она пришла мне на ум. Однако я сомневался, что Джон Данн знает латынь, и лишь сказал вслух:
— Чертов болван! — (Мы говорили на английском.) — А вы можете уговорить Умбелази сделать это сейчас? — (Я имел в виду — переправить женщин и детей за реку.)
— Боюсь, слишком поздно, Квотермейн, — ответил он. — Узуту наступают. Взгляните сами. — Данн передал мне свою подзорную трубу.
Я вскарабкался на камни и стал внимательно рассматривать равнину перед нами — как раз к этому моменту проснувшийся ветерок разогнал туман. Равнина была черна от наступавших! Пока они находились достаточно далеко — полагаю, в доброй паре миль — и приближались очень медленно гигантским полумесяцем: узкие рога-фланги и широкий мощный центр. Неожиданно сквозь тучи пробился солнечный луч и сверкнул, отразившись в наконечниках неисчислимых копий. На мой взгляд, наступавших в центре было двадцать или тридцать тысяч, поделенных на три дивизии, под командованием Кечвайо, Узимелы и молодого бура по имени Грёнинг.
— Верно, идут, — сказал я, слезая с камней. — Что намерены делать, мистер Данн?
