спор дожидался решения, однако не палицами за забором крааля Нодвенгу, но копьями в грядущем большом сражении, к которому они сейчас расходились готовиться.
В течение двух дней в Нодвенгу не осталось ни одного воина, за исключением полков, которые Панда держал для своей личной охраны и охраны семьи. Оба брата также разъехались устраивать смотр силам своих сторонников. Кечвайо разбил лагерь в стане племени мандхлакази, которым командовал. Умбелази же вернулся в крааль Умбези, который по случаю находился почти в центре той части страны, что поддерживала его.
Не припомню, взял ли Умбелази с собой Мамину, но полагаю, что, опасаясь не слишком любезного приема в отцовском доме, Мамина поселилась на отшибе, в каком-нибудь уединенном краале по соседству, и там дожидалась перелома в своей судьбе. Во всяком случае, какое-то время я совсем не видел ее — она была крайне осторожна и не попадалась мне на глаза.
Однако с Умбелази и Садуко встретиться мне удалось. Перед отъездом из Нодвенгу они зашли ко мне вместе — по-видимому, пребывая в хороших отношениях. Оба выразили надежду на мою поддержку в надвигающейся войне. Я ответил, что, мол, люблю их обоих, но гражданская война зулусов меня абсолютно не касается и в интересах собственной безопасности мне будет лучше уехать отсюда немедля.
Они долго уговаривали меня, сулили щедрую награду. Наконец Умбелази, видя, что решение мое непоколебимо, сказал:
— Идем, Садуко, хватит унижаться перед этим белым человеком. В конце концов, он прав: не его ума это дело, и не след нам просить его рисковать своей жизнью в нашей распре. Ведь белые люди не такие, как мы: они очень дорожат своей жизнью. Прощай, Макумазан. Если я выйду победителем и стану великим, тебе всегда будут рады в Зулуленде. Если же проиграю, — быть может, тебе будет лучше оставаться на том берегу Тугелы.
В его словах я уловил скрытую насмешку. Однако, твердо для себя решив хоть раз в жизни поступить благоразумно в ущерб врожденной любознательности и любви к приключениям и не вовлекать себя в серьезные опасности, ответил:
— Принц утверждает, что я не отличаюсь храбростью и дорожу своей жизнью, и он прав. Я с опаской отношусь к открытой борьбе, ведь по натуре я торговец с сердцем торговца, и никак не воин с сердцем воина, как великий Индхлову-эне-Сихлонти. — Заслышав мои слова, мрачный Садуко чуть заметно улыбнулся. — Так что прощай и ты, принц, и будь счастлив.
Разумеется, назвать принца в лицо его прозвищем, намекавшим на незначительный изъян в его внешности, было равносильно оскорблению, однако оскорбили и меня самого, и я обязан был дать своему обидчику достойный ответ. Впрочем, принят он был без всякой обиды.
— Счастлив? А что такое счастье, Макумазан? — Умбелази ухватил меня за руку. — Иногда я думаю, что счастье — это жить и процветать, а иногда — умереть и забыться счастливым сном, ведь в этом сне нет ни голода, ни жажды, тело твое и дух не томятся. И забот никаких нет во сне. Во сне спит тело, и спят честолюбивые замыслы; спят те, кто больше не видит солнца и не страдает от измен неверных жен либо неверных друзей. Если отвернется от меня удача в бою — не беда, по крайней мере, я обрету это счастье, потому что никогда не соглашусь жить под пятой Кечвайо.
С этими словами Умбелази ушел. Садуко проводил его немного, но затем под каким-то предлогом оставил его и, вернувшись ко мне, сказал:
— Друг мой Макумазан, мне кажется, что расстаемся мы навсегда, и поэтому у меня есть к тебе просьба. Она касается той, которая для меня умерла. Макумазан, я верю, что этот вор Умбелази, — слова сорвались с его губ злобным шипением, — дал ей много голов скота и спрятал ее либо в ущелье Зикали Мудрого, либо где-то от него поблизости, оставив на его попечение. Если дела в войне обернутся против Умбелази и я буду убит, думаю, женщине этой придется худо, так как со временем я понял: настоящей колдуньей была она, а не Масапо Боров. Она связалась с Умбелази и помогала ему в его кознях, поэтому если ее схватят, то непременно убьют. Выслушай меня, Макумазан. Скажу тебе правду. Мое сердце все еще пылает любовью к этой женщине. Она околдовала меня, ее глаза следуют за мной во сне, и в каждом дуновении ветра я слышу ее голос. Она для меня дороже всего на этом свете, дороже земли и неба, и, хотя она причинила мне боль, я не желаю ей зла. Макумазан, молю тебя, если я погибну, поддержи Мамину, даже если сделаешь ее просто служанкой в твоем доме, ведь к тебе, по-моему, она относится лучше, чем к кому бы то ни было. А с ним, — он показал в том направлении, куда ушел Умбелази, — она убежала, потому что он сын короля, а она в своем безумии верит, будто и он станет королем. Хотя бы увези ее в Наталь, Макумазан, а там, если захочешь освободиться от нее, она сможет выйти замуж за кого хочет и станет жить в безопасности до конца своих дней. Панда очень любит тебя, и, кто бы ни победил в этой войне, король подарит тебе ее жизнь, если ты его об этом попросишь.
Затем этот странный человек провел тыльной стороной ладони по глазам, и я понял, что он плачет.
— И если счастье выпадет тебе, вспомни о моей просьбе, — пробормотал Садуко, повернулся и ушел, прежде чем я успел вымолвит слово.
Я же уселся на термитник и стал насвистывать мелодию гимна, которой меня когда-то научила мать. Вот же придумал. Взять Мамину к себе в дом служанкой, сделаться ее опекуном — зная то, что знал я про нее! Нет уж, я скорее разделю «счастье», которое Умбелази пророчил в земле сырой. Впрочем, такая альтернатива казалась невероятной, и я утешил себя мыслью о том, что обстоятельства ее возможного появления не возникнут никогда. В душе, однако, таилась уверенность: если все же они возникнут, мне придется действовать в соответствии с
