полк за полком или же все три разом, и если последнее, значит ума у них хватает.
Офицер велел им соблюдать тишину, и разговор прервался. Мапута прошел по рядам, раздавая приказы командирам. Издалека своим высохшим телом, полузакрытым боевым щитом, который он держал перед собой, Мапута напоминал большого черного муравья, тащившего что-то в челюстях. Он подошел к тому месту, где верхом на лошадях сидели мы со Скоулом.
— А, вижу, ты готов к бою, Макумазан! — воскликнул он бодро. — Я же говорил, что ты не уйдешь отсюда голодным, не так ли?
— Мапута, — попытался урезонить его я, — какой от всего этого прок? Умбелази разбит, твой полк не принадлежит его войску, зачем посылать всех этих людей, — я показал рукой, — на верную гибель? Почему бы не отойти к реке и не попытаться спасти женщин и детей?
— Потому, Макумазан, что мы с тобой должны отправить на верную гибель побольше вон тех. — И он вытянул руку в сторону плотных рядов наступавших узуту. — Однако, — добавил он с оттенком раскаяния, — что тебе до наших распрей. У тебя и твоего слуги есть лошади — скачите что есть духу к нижнему броду и спасайте свои жизни.
Тут на помощь мне пришло чувство собственного достоинства белого человека.
— Нет, — был мой ответ. — Я не сбегу, когда другие остаются биться.
— Я и не сомневался, Макумазан, ведь ты наверняка не хочешь, чтобы тебе дали новое и скверное прозвище. Что ж, амавомба тоже не побегут и не станут предметом насмешек в народе. Король приказал нам попытаться помочь Умбелази, если он будет терпеть поражение. Мы подчиняемся приказам короля и умрем, сражаясь на своем посту… Макумазан, как полагаешь, можешь попасть вон в того здорового парня, который скоро глотку сорвет, осыпая нас оскорблениями? Буду тебе весьма признателен, потому что он мне совсем не нравится. — И старик показал мне на командира, который с важным видом расхаживал перед фронтом первого полка узуту ярдах в шестистах от нас.
— Попробую, — ответил я. — Правда, далековато… — Я слез с лошади, забрался на груду камней и, положив цевье на самый верхний из них, сделал глубокий вздох, тщательно прицелился, задержал дыхание и нажал на спуск. Секундой позже наш обидчик широко раскинул руки, выронил копье и упал ничком.
В рядах амавомба послышались одобрительные возгласы, а старый Мапута похлопал коричневыми ладонями и улыбнулся до ушей:
— Спасибо тебе, Макумазан! Это очень добрый знак! Теперь я уверен, что бы ни делали эти собаки-узуту, мы, люди короля, умрем с честью, это все, на что нам осталось надеяться. О, что за прекрасный выстрел! О нем я поразмышляю, когда стану идхлози, духом-змеей, и буду ползать вокруг своего крааля. Прощай, Макумазан. — Он взял мою руку и крепко сжал ее. — Мне пора. Я поведу полк в атаку. Амавомба приказано защищать тебя до последнего, потому что я хочу, чтобы ты видел финал этой битвы. Прощай.
И он поспешил прочь в сопровождении своих ординарцев и офицеров.
Живым я Мапуту больше не видел, хотя, думаю, как-то раз впоследствии встречал того самого идхлози в его краале при довольно странных обстоятельствах. Однако к настоящему повествованию это не имеет никакого отношения.
Итак, я перезарядил ружье и вновь взобрался в седло, опасаясь, что если продолжу стрелять, то промажу и подпорчу себе репутацию. К тому же какой смысл убивать еще, если я не обязан этого делать? Вокруг было много желающих, готовых этим заняться.
Минула еще минута, и первый полк противника двинулся на нас, в то время как остальные два, сохраняя строй, уселись на землю — будто давали понять, что не хотят портить удовольствия другим. Сражение должно было начаться схваткой почти шести тысяч человек.
— Отлично, — пробормотал стоявший радом со мной воин. — Сейчас они получат сполна.
— Точно, — откликнулся другой и добавил презрительно: — Проучим этих сопляков!
Несколько секунд висела напряженная тишина: в длинных шеренгах воины чуть наклонились вперед под частоколом смертоносных копий. Шепот пробежал по шеренге, похожий на шелест листьев на ветру: то был сигнал изготовиться к бою. Следующий приказ прилетел издалека — какое-то одно слово, подхваченное и передаваемое воинами впереди, затем — позади меня. До меня вдруг дошло, что мы движемся, сначала очень медленно, затем быстрее. Я оставался в седле, возвышаясь над полком, и вся картина наступления видна была как на ладони: грозные валы трех черных волн, каждая будто увенчанная пеной — белыми перьями на головах и белыми щитами амавомба, — и освещаемая яркими вспышками света — отблесками широких наконечников копий.
Вот и мы перешли в атаку. О жуткое и славное упоение атакой! О стремительный полет развевающихся белых перьев и глухой топот восьми тысяч ног! Узуту поднимались по склону холма нам навстречу. Мы наступали в полном молчании, и в полном же молчании шли они. Мы были все ближе и ближе друг к другу. Уже можно было разглядеть лица врагов поверх пестрых щитов и бешеный взгляд свирепо вытаращенных глаз.
Затем раздался грохот, оглушающий раскатистый удар, подобного которому мне слышать не приходилось, — это встретились щиты первых линий, и тотчас последовала вспышка — смертельная молния одновременно сверкнувших колющих и метательных копий.
— Рази, амавомба, убивай! — проревел боевой клич.
— Мечи копья, узуту, коли! — летело в ответ.
Что же произошло потом? Знает одно лишь Небо… во всяком случае, не я. Много позже о сражении мне рассказывал мистер Осборн, во время описываемых событий числившийся магистратским судьей в Натале. Так вот, он поведал, что в тот день, будучи молодым и несмышленым, он переплыл на своей лошади Тугелу и спрятался на маленьком скалистом холмике совсем недалеко от нашей позиции, чтобы понаблюдать за сражением. Со стороны, рассказывал он, все выглядело так, будто мощный океанский вал — он имел в виду великолепных амавомба — накатился на берег, ударился о прибрежный
