Глава VII
ПРАЗДНИЧНАЯ НОЧЬ В МОСКВЕ
Ветер, будто выжав тормоза,Взвыл и стих устало под балконом.У витрин слипаются глаза,Фонари мигают полусонно.
И под каждым дремлющим окномВдоль домов, подобно темным рекам,Льется ночь, разбавленная снегом,Будто черный кофе с молоком.
Спят деревья в лунных балахонах,Синий свет качается в окне,И солдаты в дальних гарнизонахСмотрят нынче фильмы о войне.
Сталь от жара на экранах плавится,Бьют «катюши» в зареве огней,Мне ж сегодня почему-то кажется,Что сквозь полночь движется и катитсяТихо-тихо множество людей…
Те, с кем шли в походе и в бою,С кем шутили под налетом шквальным,Поименно, лично, персональноЯ их всех сегодня узнаю.
Узнаю и говорю ребятамОбо всем до нынешнего дня,Кто назад вернулся в сорок пятом,А про тех, кто не пришел когда-то,Им и так известно без меня.
Время, будто штору опуская,Делит мир бесстрастно пополам.И, былое нынче вспоминая,Шурка, Шурка, так я и не знаю,Здесь ты в этот вечер или «там»?
Если ходишь, думаешь и дышишь,Если так же искренен твой взор,Я уверен, ты меня услышишьИ простишь наш горький разговор.
Тот последний, августовским летом…Помнишь, ты пыталась предсказать?..Впрочем, если начал вспоминать,Что ж, давай же вспомним и об этом.
ВСТРЕЧА
1
Летний вечер, госпиталь, палата.Тумбочки, лекарства, тишина.Где-то бьются в пламени солдаты.Здесь же скальпель вместо автомата,Здесь бинты и белые халатыИ своя нелегкая война.
И боец, спеленатый бинтом,Пусть кому-то это будет странно,Говорил с соседом обо всем:О простом, о мудром, о смешном,Обо всем, но только не о ранах.
Кто впервые приходил сюда,Может, даже и решал подспудно,Что не так ребятам уж и трудно,Вон ведь как смеются иногда!
Да, смеялись, как это ни странно!И никто почти что не стонал.Только тот, кто был здесь постоянно,Это все, пожалуй, понимал.
Пусть непросто было воевать,Но куда, наверное, сложней,Потеряв, не дрогнув, осознатьИ затем упрямо привыкатьК ней, к дороге будущей своей.
Делать снова первые шаги,Веря в то, что песнь не отзвенела,Без руки, без глаз или ноги, —Не совсем простое это дело…
Пусть дорога будет неплохой,Пусть с любою радостью-удачей,Только быть ей все-таки иной,Потрудней, погорше, не такой,И не надо говорить иначе!
И чтоб в сердце не тревожить раны,Хлопцы, истомленные жарой,Так шутили солоно порой,Что валились с тумбочек стаканы!
Лишь когда во тьме за тополямиГород тихо забывался сном,Кто-нибудь бессонными ночамиДолго-долго думал о своем,
Думал молча, сердца не жалея.Сколько чувств металось и рвалось!..Мне, пожалуй, было посложнее,Потому всех чаще не спалось.
Горем я делиться не любил.И лишь с Борей — другом по палате,Что сидел бессонно у кровати,Молча сердце надвое делил.
Шурка, Шурка! Милый человек,Где сейчас лежит твоя дорога?За окном торжественно и строгоПадает, покачиваясь, снег…
2
Ах, как я сегодня дорожуНашим прошлым, песнею согретым!Но пора. И вот я подхожу,Только дай мне руку, я прошу,К нашей встрече августовским летом.
Будни. Тихий госпитальный вечер.Кто-то струны щиплет в тишине,Нет, ничто не подсказало мне,Что сейчас случится эта встреча.
Как добилась, вырвалась, смогла —Никому того не объясняла.Может, это сердце помогало,Но меня ты все-таки нашла.
Увидав, не дрогнула, не вскрикнула,Подлетела тоненькой стрелой,Крепко-крепко пальцы мои стиснулаИ к бинтам припала головой.
Первые бессвязные слова,Под рукою дрогнувшие плечи,Скомканные, сбивчивые речиИ в сплошном угаре голова…
— Я же знала, знала, что найду! —Улыбнулась. Нервно закурила. —— Ты же помнишь… Я же говорила:Разыщу хоть в чертовом аду!
Сожалеть бессмысленно и поздно.Это так, но выслушай, постой,Как бы это ни было серьезно,Все равно я рядом и с тобой!
А ребята, знаешь как страдали,Все тобой отчаянно горды.Говорят, что, если бы не ты,Никакого залпа бы не дали!
А начмед мне только что сказал,И в глазах — торжественная радость,Что тебе недавно благодарностьМаршал Жуков в госпиталь прислал.
Господи, да что я говорю!Слава, благодарности, приветы…Не об этом надо, не об этом!Ты прости, что глупости порю!
Смолкла и вздохнула глубоко.— Шурка, Шурка, посидим-ка рядом,Только ты не нервничай, не надо…Мне и вправду очень нелегко…
Как мне дальше жить и для чего?Сам себя же сутками терзаю.Только ничего еще не знаю,Ничего, ну просто ничего.
— Нет, неправда. Превосходно знаешь!Знаешь с самых босоногих лет,Ты же от рождения поэт.Как же ты такое отметаешь?!
Вечер красноперою жар-птицейМягко сел на ветку под окном.То ли ветер в форточку стучится,То ли птица радужным крылом?
— Знаешь, Шура, улыбнись-ка, что ли!Что нам вправду разговор вестиОбо всех там сложностях и болях,Их и так довольно впереди!
— Да, конечно, милый человече.Ну давай о чем-нибудь другом.Знаешь, там, в приемной, перед встречейМожно все услышать обо всем.
Ждешь халата в строгой тишине,Ну а сестры… Им же все известно…— Вот так штука. Это интересно…Что ж тебе сказали обо мне?
— Да сказали, очень было плохо,Раз решили даже, что конец…Только ты не дрогнул и не охнул,В общем, был взаправду молодец.
— А еще о чем порассказали?— А еще, пожалуй, о друзьях,Что на фронт всегда тебе писалиИ сидят тут у тебя едва лиМенее, чем в собственных домах.
Видно, что отличные друзья.Кто они? — Да большей частью школьные,— И при этом скажем, не тая,Что средь них есть даже и влюбленные…
Прибегут в наглаженной красеС теплотой и ласковым приветом.— Кто тебе рассказывал об этом? —Улыбнулась: — Да буквально все.
От врача и до швейцара дедушки!Говорят, не помнят никогда,Чтобы одному четыре девушкиПредложили сердце навсегда!
А какая я, уж и не знаю. —Замолчала, за руку взяла.— Шурка, Шурка, что ты за дурная!Да сейчас я просто отметаюВсе эти сердечные дела.
Может, и наделаю ошибок,Но в бинтах, в сомненьях и кровиМне сейчас не очень до улыбокИ, прости, совсем не до любви!
Что мне шепот и уста влюбленные,Если столько раз еще шагатьВ дверь с табличкой «Операционная»,Э, да что там долго объяснять!
Закурили. Оба помолчали.— Да, конечно, — выдавила ты, —Я пойму, наверное, едва ли,Что такое раны и бинты.
Это страшно, если хочешь, жутко,Даже я как в пламени горю.Только я же вырвалась на сутки,Потому вот так и говорю!
Может быть, я в чем-то ошибаюсь,Только знаю, знаю все равно:Одному, сквозь ветер пробиваясь,Тяжело. А я не пригибаюсь,Наплевать, светло или темно!
Если б знать мне, если б только знать,Что вернусь из пламени обратно, —Никому на свете, вероятно,У меня тебя бы не отнять!
Нет, ты веришь, я же не боюсь,Только сам ведь знаешь, как предчувствую,И теперь вот, ну, как будто чувствую,Что легко обратно не вернусь…
Ты не спорь, но поимей в виду:Хоть безвестна буду, хоть прославлена,Только, если крепко буду ранена,Я к тебе такою не приду.
Если уж сражаться, то сражатьсяЗа любовь, которая б смоглаДать тебе действительное счастье,А не грусть от шкафа до стола!
Помню, как, поднявшись на постели,Я сказал в звенящей тишине:— Ну чего ты, Шурка, в самом деле,Мучишь душу и себе и мне!
— Это верно. И давай забудем!Я и вправду нервов не щажу.А писать-то хоть друг другу будем?— Как же без письма хорошим людям?! —Я махнул рукой! — Да напишу!
Шура, Шура, через много летТы сними с души моей каменьяИ прости за это раздраженьеИ за тот бесчувственный ответ.
Если можешь, вычеркни, прошу.Мне сказать бы мягко и сердечно:— Что ты, Шурка, напишу, конечно! —Я же как отбрил: — Да напишу!
Был я весь как бьющийся костер.Встреться мы хоть чуточку попозже —Может быть, сердечнее и прощеПолучился б этот разговор.
Долго-долго словно бы во снеМы сидели рядом и молчали.Вдруг в какой-то тягостной печалиТы прильнула бережно ко мне.
— Завтра я уеду. И не знаюНичего о собственной судьбе.Но тебе, ты слышишь, но тебеЯ. как жизни, светлого желаю!
Я хочу, чтоб было впередиЧто-то удивительно большоеИ душа, звенящая в груди,Вечно знала, что бороться стоит!
Пусть тебе сейчас не до любви,Но в бинтах не вечно же солдаты!И зови ее иль не зови,А любовь придет к тебе когда-то!
И тебе я от души желаю,Впрочем, нет… Прости меня… Постой…Я ведь тех, кто ждет тебя, не знаю,Кроме, кроме, может быть, одной.
Той, что мне халат свой отдала.Сразу ведь меня не пропустили.Но потом, когда она сошла,Мы с ней на ходу поговорили.
Кажется, она-то вот и главная… —Вдруг на сердце набежала тень.— Ничего… Молоденькая. Славная,А приходит часто? — Каждый день.
— Что же, это трогает, признаться! —Потонула в папиросной мгле.— Мне, конечно, трудно разбираться,Но не знаю, много ли в семнадцатьМожно знать о жизни на земле?
Быть женой поэта и бойца —Значит сквозь любые испытаньяВерить до последнего дыханьяИ любить до самого конца!
Вот и все. Прости, коль взволновала.Просто недомолвок не терплю.Всякого я в жизни повидала,Потому так прямо и рублю.
Да, вот если знать бы, если б знать,Что живой притопаю обратно,Никому на свете, вероятно,У меня бы счастья не отнять!
Ну прощай, мой светлый человек…До чего же трудно расставаться!Ты прости, но только может статься,Что сейчас прощаемся навек…
Нет, не бойся, рук не заломлю.Нам, бойцам, ведь и нельзя иначе.Ну а то, что вот стою и плачу,Так ведь это я тебя люблю…
И пускай ты о невзгоды бьешься,Ты обязан. Слышишь? Ты такой,Все равно ты встанешь и добьешься,И до звезд дотянешься рукой!
Нет дороже для меня награды,Чем твоя улыбка. Ну, прощай!И прошу, пожалуйста, не надо,Никогда меня не забывай!
Крепко-крепко пальцы мои сжалаИ почти с тоскою пополамВдруг с каким-то трепетом припалаК пересохшим, дрогнувшим губам,
— Повторяю без высоких фраз,Что душой навек к тебе припаянаИ люблю без памяти, отчаянноВ самый первый и в последний раз!
Ну а если вдруг судьба мне хмуроГде-то влепит порцию свинца,Помни, что жила на свете Шура,Что была твоею до конца!
Глава VIII
