Глава II ОТЪЕЗД
1
Громов ходит быстро вдоль вагона,Нервно щиплет жесткие усыИ все чаще смотрит на часы,Что сияют в глубине перрона.
Как нескладно все выходит, право,Стрелки так стремительно бегут..Вот до отправления составаОстается только семь минут.
Он понять не может: в чем причина?Что случилось? Ведь не может быть,Чтоб Галина, верная Галина,Не примчалась мужа проводить!
До сих пор все складывалось славно:Он. Андрей, окончил институт.— Ну, жена, Галина Николавна,Вот диплом, а вот уж и маршрут.
Я геолог! Неплохое званье!Ну не хмурься… Я ж приеду скоро.Значит, Лешка, я и Бойко ТаняЕдем под командой Христофора.
Христофор Иваныч! Сказка прямо!Автор добрых тридцати трудовНас берет на поиски вольфрама.«Самых, — говорит, — беру орлов».
Есть речушка со смешным названьем…Вспомнил: «Каква»… Знаешь: лес… Урал…Наших трое: Лешка, я и Таня.Впрочем, это я уже сказал…
Нам на вс» три месяца даны.— Эх, Андрюша, мне ли привыкать!Тот, кто ждал любимого с войны,Уж, поверь мне, научился ждать.
У Галины крыльями ресницы,А глаза — два темных василька.Улыбнется Галя — и река,Улицы, деревья, облака —Все в глазах смеется и дробится…
Вышло так: вдруг кем-то почему-тоБыл маршрут «проверен», «уточнен»,И отъезд в последнюю минутуНа день раньше был перенесен.
Как тут быть? Галинки нету дома,А сегодня ехать… Вот задача!Он поспешно позвонил знакомым,На работу — всюду неудача!
Вещи все уложены давноНежными стараниями Гали.Он письмо оставит. Решено.И жену дождется на вокзале.
И сейчас вот быстро вдоль вагонаОн шагает, теребя усы,То и дело глядя на часы,Что сияют в глубине перрона.
Пять минут… Ведь это очень мало…А Галины до сих пор все нет.Может быть, письма не прочитала?Где-то задержалась? В чем секрет?
— Эй, Андрюша, погоди немножко! —И с площадки, прожевав галету,Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка —Знаешь, есть счастливая примета:
Эта вот платформа — номер три.И вагон наш третий… Нет, серьезно…Место третье у тебя, смотри!Поезд тоже третий… Грандиозно!
Стой! И три минуты до отхода!Ты счастливец! Вот взгляни, сейчасИз гудящей сутолки народаВспыхнет пара темно-синих глаз…
Я ведь знаю, будет все в порядке.Галя — это ж золотник урана! —В это время вышла на площадкуСтатная, высокая Татьяна.
На друзей спокойно погляделаИ сказала: — Граждане, в вагон!Христофор Иваныч возмущен.Был свисток, и тут стоять не дело.
Взгляд похож нередко на людей:Тот в улыбке доброй расплывется,Этот строг и важен, как музей,Тот сердит, а этот вон смеется…
Танин взгляд был чем-то вроде лорда:Не смеялся он и не страдал,А при встрече холодно и гордоСловно б вам два пальца подавал.
2
Мчит состав, по стеклам бьют дождинки,Канул в ночь вокзала яркий свет…Эх, Галинка, милая Галинка!Прибежит, а поезда уж нет…
Впрочем, ладно. И не так случалось —Был состав, и с Галей был Андрей.Но хотя прощанье состоялось,А на сердце было тяжелей.
* * *
Сорок первый. Грохот эшелонов.В новенькой пилотке, в сапогах,В толкотне стоял Андрюша Громов,Ветку липы теребя в руках.
Видел он, как старшина кого-тоРаспекал за смятый котелок,Как супруга командира ротыВсе совала мужу узелок.
Тот не брал: — Оставь, снеси ребятам…Ну не плачь, Маруся… ничего… —И смущался, видя, что солдатыИз вагонов смотрят на него.
Десять лет Андрей учился с Галей.Галя — друг. Да мало ли друзей?Почему же нынче на вокзалеОн с тоскою думает о ней?
Как вчера он с Галей попрощался?«Не забудь… Пиши мне…» Эх, дубина!Лжешь, что дружба, лжешь, а не признался,Испугался синих глаз Галины.
«Не забудь, пиши мне…» Ну и пусть!Так тебе и надо, жалкий трус!Забирай теперь в дорогу грусть,Увози неразделенный груз!
Но когда Андрей шагнул к вагону,Каблуком притопнув по окурку,То увидел вдруг в конце перронаЛегкую знакомую фигурку.
Галя шла, бежала все быстрее,Словно что-то потерять боясь,И, когда увидела Андрея,Вдруг густым румянцем залилась.
Грудь ее порывисто вздымалась,Руки были холодны как лед.— Знаешь, я как раз не собиралась…Впрочем, нет… Совсем наоборот…
Был таким рубиновым закат,Что хоть кисть макни в него, и вотНа стене бы запылал плакат:«Комсомольцы, дружно все на фронт!»
Лязгал штык, команды раздавались,Где-то под гармошку напевали…Возле эшелона на вокзалеВ первый раз они поцеловались.
И увез он марш военных труб,Полный горя синий взгляд Галинки,Вкус ее сухих горячих губИ солоноватый вкус слезинки…
Про любовь Галина не сказала.Взгляд на все ответил откровенно.Ну а писем разве было мало?Два письма в неделю непременно.
Что письмо?! Но если приглядеться,Это ж ведь и есть любовь сама.Ровно триста сорок два письма.Триста сорок две частицы сердца!..
* * *
Это было десять лет назад…И сдается, что совсем недавно…Эх, жена, Галина Николавна,Где же нынче был твой синий взгляд?
Что могло с тобою приключиться?За окошком полночь. Холодок…Сел Андрей. Не хочется, не спится!— Лешка, брось мне спичек коробок.
Таня спички со стола взяла,Кинула Андрею, усмехнулась:— Что, геолог, нелегки дела? —И, локтями хрустнув, потянулась.
Хороша Татьяна, что скрывать:Строгий профиль, как из-под резца,Мягкая каштановая прядь,Блеск зубов и матовость лица.
Только это ни к чему Андрею,Он спокойно на нее глядит.Таня — это статуя в музее.Хороша, а сердце не болит…
За окошком черною лисицейНочь несется, к травам припадая.Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!Надо спать. Да вот никак не спится.
— Это скверно: ждать и не дождаться, —Таня вдруг сурово изрекла. —Я вот тоже как-то раз, признаться,Милого напрасно прождала.
Первый курс… девчонка… дура дурой.И взбрело ж мне в голову тогда,Что с моим лицом, с моей фигуройПокорю я парня без труда.
Он был славный, добрый, беззаботный,С полуслова друга понимал.А со мной хоть и шутил охотно,Но любви моей не замечал,
Да, любви, но мне открылось этоСлишком поздно. Так-то, побратимы.В этом нет уже теперь секрета,Все ушло и пролетело мимо…
Но тогда мне, помню, показалось,Что вздыхать, робея, ни к чемуИ что, коль со счастьем повстречалась,Взять его должна я и возьму.
По каким неписаным законамС давних пор уж так заведено,Что о чувствах девушкам влюбленнымПервым говорить запрещено?!
Любит парень — парню все возможно!Признавайся, смотришь — и поймут…А девчонка — лютик придорожный:Жди, когда отыщут и сорвут.
Только я не робкого десятка.Что мне было понапрасну ждать?Для чего играть со счастьем в прятки?Он молчит, так я должна сказать!
Помню шумный институтский вечер.Хриплые раскаты радиолы.Я решила: нынче эта встречаБудет не бездумной и веселой.
Пусть она не в парке состоится,А вот здесь, под меди завыванья.Что ж, так даже легче объясниться;Хоть не будет тяжкого молчанья.
Тот пришел с подружкой, тот с женою,Танцы, смех, веселый тарарам…Я ж застыла, будто перед боем,Взгляд и душу устремив к дверям.
Лешка приподнялся моментальноИ спросил нетерпеливо: — Ну?Что же дальше? — Дальше все печально,Дальше мой фрегат пошел ко дну.
Мой герой явился, только рядом,Рядом с ним, сияя, шла другая,Щурилась подслеповатым взглядом…Рыжая, толстенная, косая…
— Ну а как же он? — воскликнул Лешка.— Он? — Татьяна зло скривила губы, —Он блестел, как новая гармошка,А в душе небось гремели трубы!
Он смотрел ей в очи, ей же богу,Как дворняга, преданно и верно.Ну а я, я двинулась к порогу.Что скрывать, мне очень было скверно.
Сразу стал ничтожным, как букашка,Разговор наш. Он влюблен. Он с нею!Да, Андрюша, не дождаться — тяжко,Потерять же — вдвое тяжелее…
— Таня, брось! — вздохнув, промолвил Лешка. —Что прошло, того уж не вернешь.Грусть ли, снег — все тает понемножку.А виски вот ты напрасно трешь.
Есть примета — постареешь рано.А для женщин это ж — сущий ад! —И, поймав его беспечный взгляд,Улыбнулась строгая Татьяна.
— Слушай, Лешка, — вдруг сказал Андрей. —Ты приметы сыплешь, будто дождик.Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?Ты же комсомолец и безбожник.
Лешка прыснул: — Вот ведь чудачина!Не во мне таится корень зла.Просто моя бабка АкулинаБез примет минуты не жила.
И, от бед оберегая внука,Без сомнений и без долгих думБабка той мудреною наукойНабивала мой зеленый ум.
Мне плевать на бога и чертей!Стану ли я глупости страшиться!Только надо ж как-то разгрузитьсяМне от ноши бабушки моей!
Вдруг профессор приоткрыл ресницыИ сквозь сон сердито пробурчал:— Что вам, полуночники, не спится?Ночь давно. Кончайте свой кагал!
Он еще побормотал немножко,Сонно потянулся и зевнул.Щелкнул выключатель у окошка,И вагон во мраке потонул.
— Есть примета, Христофор Иваныч, —Улыбнулся Лешка. — Верьте мне:Никогда нельзя сердиться на ночь —Домовой пригрезится во сне…
Глава III НОВЫЙ ДРУГ
