— Я никогда не использую слов «гуманный» и «гуманитарный». Они означают «человечный» и пытаются внушить, что человек по природе добр, а я убеждена, что злее существа нет на всем свете.
— Опять ты увиливаешь от ответа.
— Это моя работа. Вот тебе и подсказка, дорогой Фьеро.
— Поясни.
— Я ушла в подполье, — тихо сказала она. — Ты первый, кто произнес мое имя с тех пор, как я попрощалась с Глиндой. Теперь понимаешь, почему я не могу о себе рассказывать и почему тебе нельзя больше меня видеть? Вдруг ты донесешь штурмовикам?
— Этим полицейским крысам? Хорошо же ты обо мне думаешь, если решила…
— Как я вообще могу что-то о тебе думать, если я ничего толком не знаю? — Эльфаба лихорадочно переплетала свои длинные зеленые пальцы. — Они все ходят в черных сапогах, топчут бедных и слабых, появляются невесть откуда посреди ночи, вытаскивают людей из постели, крушат топорами печатные станки, судят за измену, пока не рассвело, и тут же исполняют смертный приговор. Они прочищают каждую улицу нашего лживого города, планомерно выкашивают всех порядочных людей. Самая настоящая власть террора. Может, они уже собираются под окном. Меня им выследить не удавалось, но что, если они пришли вслед за тобой?
— Тебя не так уж сложно выследить, — усмехнулся Фьеро. — Я мог бы кое-чему тебя научить.
— Не сомневаюсь, но не научишь, потому что мы больше не встретимся. Слишком это опасно для нас обоих. Понимаешь теперь, почему я сказала, что слишком вами дорожила? Думаешь, штурмовики перед чем-нибудь остановятся, если захотят выпытать нужные сведения? У тебя жена и дети, а я всего лишь давняя институтская подруга, с которой ты случайно столкнулся. Ты выследил меня до дома? Считай, что тебе повезло. Но больше за мной не ходи, слышишь? Еще раз увижу тебя — и исчезну, клянусь. Я за полминуты могу собраться и навсегда бросить этот сарай. Меня так учили.
— Зачем ты меня гонишь?
— Мы институтские товарищи. Не друзья даже — товарищи. Не превращай нашу встречу в сентиментальное свидание. Было приятно тебя увидеть, но больше я с тобой видеться не хочу. Бывай здоров и не очень-то знайся с высокородной сволочью, потому что, когда грянет революция, пощады Гудвиновым прихвостням не будет.
— В свои-то двадцать три года ты уже играешь в революцию? Тебе не идет.
— Не идет, — откликнулась Эльфаба. — Как раз описание моей нынешней жизни. «Если гора сама к тебе не идет…» Да что там говорить! Ты вот не старше меня, а вертишься при дворе — чем это лучше? Ну как, поел? Пора прощаться.
— Нет, — решительно сказал Фьеро. Он хотел взять девушку за руку, но не помнил, чтобы прежде ее касался. Вернее, нет, не так, поправил он себя, он хорошо помнил, что никогда еще не прикасался к ней.
Эльфаба как будто прочла его мысли.
— Сам подумай: кто ты и кто я. Не смей, я не разрешаю. Доброго пути, если так у вас говорят, если это не проклятие. Доброго пути, Фьеро, и не приходи сюда больше. Прощай.
Она подала ему его нарядный, плащ и протянула руку на прощание. Он жадно схватил руку и заглянул в глаза. То, что Фьеро в них увидел, бросило его одновременно и в жар, и в холод.
— Что слышно о Боке? — спросила она Фьеро при их следующей встрече.
— Значит, о себе так и не расскажешь? — Он сидел, оперевшись спиной о стену и закинув ноги на стол. — Зачем же ты согласилась со мной встретиться?
— Решила, раз уж ты все равно пришел. Дай, думаю, спрошу о Боке. Мы ведь с ним были хорошими друзьями. Ну и об остальных тоже.
Фьеро рассказал ей, что знал. К всеобщему удивлению, Бок женился на Миле и увез ее в Нестову пустошь, откуда она каждую Лурлиниаду слала слезные письма и обещала покончить с собой.
— Что-то подобное пережила моя мама, — сказала Эльфаба. — Тоже балованная девушка, которую из-под родительского крылышка забросило невесть куда: из Кольвенского замка сначала в Закамышье, а потом в болота Квадлинии. Самое страшное, наверное, испытание на свете.
— Яблочко от яблони, — хмыкнул Фьеро. — Ты вон тоже распрощалась с приличным обществом. Спряталась здесь, живешь как улитка в раковине.
— Помню, когда я в первый раз тебя увидела, — Эльфаба брызнула уксусом на салат, который готовила к ужину, — на лекции у профессора… как бишь его?
— Никидика.
— Вот-вот. Меня поразили твои татуировки. Ты специально так вошел, чтобы произвести на нас впечатление?
— Что ты! Ты даже не представляешь, как бы я рад был войти в другую дверь! Эти рога! Они меня до смерти перепугали; я думал, все, погиб. И кто меня спас? Весельчак Тиббет и балагур Кроп.
— Тиббет и Кроп! Кроп и Тиббет! Я совсем про них забыла. Как они?
— Тиббет очень изменился после той нашей поездки в «Приют философа», а Кроп… Кроп работает аукционистом, торгует живописью и такой же клоун, как всегда. Я иногда его вижу, но мы почти не разговариваем.
Эльфаба рассмеялась.
— Да ты брюзга! А ведь я тогда тоже интересовалась «Приютом философа». Знаешь, я бы так хотела снова с ними встретиться в следующей жизни: и с Боком, и с Кропом, и с Тиббетом, и с Глиндой, конечно, с Глиндой. Даже с Эвриком. С ним-то что?
— С ним я общаюсь. Он все больше сидит в своем маркграфстве, но иногда приезжает в Шиз — там у него собственный дом. А когда он наведывается в Изумрудный город, то ходит в тот же клуб, что и я.
— Он все такой же самовлюбленный грубиян?
— Ба! Да ты и сама брюзга!
— Может быть, может быть.
Они сели ужинать. Фьеро все боялся, что Эльфаба начнет расспрашивать его про семью, но, видно, им обоим не хотелось говорить о своих близких. Она не спрашивала его о жене и детях, а он ее — о друзьях из подполья.
В следующий раз, думал Фьеро, надену рубашку без воротника. Пусть увидит, что моя татуировка спускается на шею и дальше на грудь. Раз ей нравится.
— Неужели ты собираешься провести здесь всю осень? — спросила в один из первых холодных вечеров Эльфаба.
— Я написал Сариме, что задерживаюсь по делам на неопределенный срок. Ей все равно. Да и как может быть иначе, когда ее, дочь вождя маленького кочевого племени, девочкой выдали за арджиканского княжича. Родители Саримы все верно рассчитали: теперь у нее есть еда, слуги и прочные стены Киамо-Ко для защиты от враждебных народов. После рождения третьего ребенка она располнела. Она почти не замечает, Дома я или нет, и уж точно не будет скучать: в замке живут пять ее сестер. Женившись на одной, я приобрел целый гарем.
— Не может быть! — удивилась и даже слегка смутилась Эльфаба.
— Почему не может? Сарима пару раз намекала, что ее младшие сестры с удовольствием проведут со мной ночь. И нечего на меня так смотреть: по нашу сторону Великих Кельских гор запрет на подобную близость не столь силен, как в остальной стране Оз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
