Вскоре закончилась и морковка, и, пока длился вынужденный пост, он занимался лишь тем, что разглядывал потолок, подобно голодному псу, ожидающему прихода своего хозяина. В какой-то момент он настолько отчаялся, что подумал, а вдруг Хуан оставит его умирать с голоду; но потом он вновь обрел спокойствие, оценил ситуацию – опасность, которой подвергался юноша, договор в пять тысяч долларов – и продолжал ждать. Пока наконец к нему не вернулся его ангел-хранитель.
С помощью веревки Хуан опустил помимо воды еще два котелка. Дон Педро залез в них рукой: яблоки и морковки, больше ничего. Он не смог сдержать раздражение, и на какое-то мгновение его голос приобрел авторитарный тон владельца отеля: «Так что же, в этом благословенном доме даже хлеба нет? Нет сыра? Нет копченого мяса? И яиц тоже нет?» Длинный список продуктов довершил его жалобу. «Вы закончили? – сухо сказал ему Хуан. – За вами гоняются как бешеные. Мы не должны терять голову». Дон Педро вздохнул: «Товий с помощью архангела Рафаила поймал рыбу. Затем они извлекли из нее желчный пузырь, печень и сердце и зажарили его, чтобы потом съесть». Он говорил сам с собой, осознавая, что вел себя неразумно. «Когда мы приедем во Францию, я лично приглашу вас отведать омара», – сказал Хуан сверху. Он собирался поставить на место заглушку. «Фуа-гра во Франции тоже очень неплохое», – сказал дон Педро. «Мне не доводилось пробовать». – «Могу я попросить тебя об одолжении?» – «Еды я вам больше не принесу, дон Педро. Не настаивайте», – ответил Хуан самым суровым тоном. «Ну, тогда немного света. Если ты раздвинешь занавески на окне и немного передвинешь шкаф, сюда проникнет свет». – «В комнате два окна», – сказал Хуан. «Тем лучше». – «Не волнуйтесь и постарайтесь как можно больше двигаться и заниматься гимнастикой. Если не будете этого делать, то потом разогнуться не сможете». – «Еще одно, – сказал дон Педро. – Почему бы тебе не принести мне наваху и немного мыла? У меня от щетины кожа зудит». – «Побреетесь во Франции перед тем, как попробовать омара», – ответил Хуан, прилаживая заглушку. Спустя несколько мгновений дон Педро услышал шорох занавесок. На потолке убежища возникли четыре полоски света.
Полоски света оказали ему большую помощь в течение последующих дней. Он взял в привычку рассматривать их и высчитывать по их яркости не только время дня – это была, как он тут же убедился, самая простая задача, – но также и то, какая стоит погода, солнечный день или пасмурный, если да, то до какой степени, каков риск дождя. Свои наблюдения он записывал в блокнот маленьким карандашиком: «Сегодня моросит дождь. Внешние полоски почти не видимы, а средние очень слабые», «Сегодня ливневые дожди с прояснениями. Когда проясняется, свет очень яркий. Вижу очертания шляпы на котелке», «Сегодня синее небо, прекрасный летний день». Когда он был занят, груз времени становился легче.
Он стал брать в качестве оси тот момент, когда солнце располагалось посередине неба, и выстраивать все вокруг этого момента: еду, отдых, сон и гимнастические упражнения, которые ему посоветовал Хуан. Из всего этого больше всего ему нравилась гимнастика, и в конце концов он стал заниматься ею постоянно, как по утрам, так и по вечерам. Помимо собственно гимнастических упражнений он еще без устали ходил по своему убежищу из конца в конец, пять шагов туда, пять шагов сюда, снова и снова. И вдохновенно записывал в блокнот сведения: «Утром 475 шагов. Вечером 350». Сведения о еде, напротив, приводили его в отчаяние: «Завтрак: 1 яблоко, 2 морковки. Обед: 3, 4. Ужин: 2, 4». Когда котелки почти опустели, он не выдержал и решил. ничего не есть, пока не вернется Хуан. «Завтрак: 0 яблок, 0 морковок. Обед: 0, 0. Ужин: 0, 0». Он яростно записывал нули, словно яблоки и морковка были способны понять всю глубину его презрения.
Когда Хуан снова появился с котелками, у дона Педро вырвался стон. Он хотел, чтобы его мысли вырвались за пределы убежища, чтобы его душа выскользнула из этой дыры и убедилась, что существует путь к его спасению; но разум не подчинялся ему и намекал, что лучше бы ему было пустить себе пулю в лоб. Теперь у него не оставалось даже такого выбора, поскольку Хуан отнял у него пистолет, чтобы спрятать его, как он сказал, в дупле одного из деревьев в лесу. Он вновь застонал. Ему было непонятно поведение Хуана. Он не мог объяснить себе его упрямство. Как это парень мог заставлять его есть яблоки и морковку? Это было невозможно. Для него они воняли так же, как экскременты в широком котелке. Как и отросшая борода, волоски которой прежде были твердыми и жесткими, а теперь стали вялыми, вонючими. Его тошнило от них. Хуан заметил его смятение «Скоро мы отправимся во Францию, – сказал он. – Мужайтесь, осталось совсем немного».
Он погрузился в безмолвие. У него было впечатление, что пол тайника провалился и он снова оказался под землей, как в молодости. Но в этой проклятой дыре не было ни золота, ни серебра; только яблоки и морковка. Как это уже случилось с ним несколько дней назад, в голове у него начали роиться имена, люди из прошлых времен, умершие люди: его брат, индейский вождь Йолиншуа из Виннипега, учителя Маурисио, Бернардино. Особенно Бернардино, его несчастный друг, который не сделал ничего дурного, кроме того, что писал стихи, и за это его убили прямо у него на глазах. «Еще одна неделя здесь, и я сойду с ума», – сказал он Хуану. «Еще три дня, и мы отправимся во Францию», – пообещал ему юноша.
Хуан принес лестницу и помог ему выбраться из убежища. Затем при свете свечи они спустились на кухню и сели за стол. Хуан приготовил ему горячую кукурузную похлебку, и он принялся за еду, неспешно орудуя деревянной ложкой. «Я получил приказ отвести двадцать коров в зону фронта, и мне выдали два пропуска. Один для меня, а второй для погонщика. Вы будете погонщиком. Но не волнуйтесь. Вы сможете проделать почти весь путь верхом на коне».
Дон Педро выразил согласие и отодвинул подальше свечу, стоявшую на столе, потому что ему мешал свет. Он продолжал поглощать кукурузную похлебку. «Я рассчитываю, что с коровами и всем прочим нам понадобится часов десять, чтобы добраться до того места, куда меня просили прибыть, – объяснил ему Хуан. – Так что если мы выйдем рано, то к ночи будем уже свободны. И французская граница оттуда в двух шагах. На следующий день вы сбреете бороду, и мы пойдем есть омара». – «И о банке не забудем», – добавил дон Педро. «Заканчивайте побыстрее, нужно собираться», – сказал Хуан. «Я ем. Подожди немного». – «Уже давно пробило четыре часа утра, а нам еще много что надо сделать». Снаружи донеслось мычание коровы. «Я не встану, пока не доем похлебку», – упорствовал дон Педро.
Когда они вышли из дома, Хуан заставил его обойти загон для коров, чтобы посмотреть, может ли он идти. Затем отвел его к излучине речушки. «В этом месте вода будет вам по пояс. Помойтесь как следует», – сказал он, протягивая ему хозяйственное мыло и полотенце. «Ты сделаешь большие деньги, когда поедешь в Америку. Ты очень организованный человек». – «То же самое говорит мне моя сестра». – «А где она сейчас?» – «Останется до моего возвращения в доме у нашей двоюродной бабушки. Она устроилась в швейную мастерскую. Будет портнихой».
«Интересно, вода холодная?» – спросил дон Педро, глядя на речушку. «Да уж, дядя. Но если быстро двигаться, то и не заметите». Хуан казался очень спокойным. «Дядя? Что же, теперь я буду твоим дядей?» Хуан кивнул головой. Он смеялся. «Моим дядей и погонщиком волов», – добавил он. «Скажи мне, племянничек, что тебя так веселит?» – спросил дон Педро. Он постепенно приходил в себя. «Извините, что я вам это говорю, но меня смешит ваш вид. Сами скажете, когда посмотритесь в зеркало».
Он несколько раз намылился и несколько раз погрузился в воду. Выйдя из речушки, он почувствовал себя совершенно обновленным и направился к дому почти совсем голый. Пройдя несколько шагов, он остановился: впервые за долгое время, впервые с тех пор, как его попытались убить, его уши были открыты. Он мог слышать шум южного ветра в лесной листве, а также служившее ему аккомпанементом, своеобразной приправой пение жаб. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, повторяли они снова, но на этот раз энергично, в охотку. Жизнь, вне всякого сомнения, была прекрасна.
Хуан привел ему в порядок бороду и подстриг волосы ножницами своей сестры. Затем попросил отдать ему одежду, которая была на нем, «чтобы сжечь ее как можно быстрее», а вместо нее дал ему рабочую одежду крестьянина. «Больше всего мне жаль шляпы», – сказал дон Педро. «Погонщику больше подойдет старый берет. Но вы не волнуйтесь. Я оставлю ее в тайнике как воспоминание, – ответил Хуан. Потом с другим выражением лица добавил: – Пришло время взглянуть на себя в зеркало, дон Педро. Уже достаточно светло». Действительно светало.
Он не узнал себя. Из зеркала на него смотрел мужчина с усталым лицом и белой бородой, не худой и не толстый, казавшийся старше его. «Патрули ищут толстого, хорошо одетого мужчину. Но такого мужчины уже не существует», – сказал, улыбаясь, Хуан. Дон Педро продолжал смотреть в зеркало, стараясь привыкнуть к тому, что он видит. «Теперь я понимаю, почему яблоки и морковка. Все прекрасно продумано. Но ты безжалостный человек. От небольшого отступления от диеты я бы не растолстел». Он вновь внимательно осмотрел старика, отражение которого было перед ним. «У вас в доме есть весы?» – спросил он. «Возле конюшни есть старые. Думаю, они еще работают».
