А для еврея так было всегда. Шла история поголовно грамотного, на 100 % книжного народа. Накапливалась, с каждым годом становилась все богаче культурная традиция. Что-то забывалось, что-то навеки оставалось в копилке народной памяти. Записанным, между прочим! В виде текстов.
Люди, умершие невероятно давно, становились как бы современниками еврея и X, и XX веков. Различия игнорировались, потому что оставалось главное — жизнь в одной культурной традиции. А сделанное этими людьми оказывалось востребовано и «сейчас».
Герои еврейской истории незримо присутствовали в сознании если не всякого — то почти всякого еврея. Не особенно люблю Бабеля — но как хорошо у него видно и это! То в вещах умирающего революционера «все было свалено вместе… Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шелк портретов Маймонида».{200}
То бредет еле живой герой, приехавший в Петроград: «Невский млечным путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко. Раскрытые животы их были чисты и блестели». И герой вспоминает: кто это из знаменитых евреев погиб на самом пороге цели? И вспомнил: Маймонид.{201}
Многие ли русские парни вспомнят в такой момент смерть Пржевальского на пороге новых великих открытий? Французы — Бальзака, который женился на любимой женщине уже умирающим? Англичане — лорда Байрона, умершего от холеры в Греции, куда он привел трехтысячный отряд добровольцев, на пороге великих дел? Европейцу очень даже есть кого вспомнить — но наши культурные герои живут в нашем сознании иначе, чем в сознании евреев.
Герои еврейской культуры
Александр Сергеевич Пушкин — традиционно, с середины XIX в. — культовая фигура в русской культуре. Все народы Российской империи — тоже традиционно — воспринимают эту фигуру как культовую. Сейчас не место выяснять, насколько это разумно или справедливо; сейчас важнее, что сама трактовка образа А. С. Пушкина, понимание его личности очень различны в русской и еврейской среде.
Это тем более поразительно, что еврейские интеллигенты, как правило, настолько ассимилированы, что уже и сами не отделяют себя от русской среды, и русские никак не видят в них «чужаков». Пушкина воспринимают по-разному люди, сказавшие первое «мама» на русском языке и жившие в едином культурном поле русской-российской, русскоязычной культуры. Эти люди слабо различают, а порой и вообще не различают «своих» и «чужих» в этом поле. Их вкусы, интересы и взгляды сформированы одним и тем же языком, культурными ценностями, образом жизни и правилами жизни в одной исполинской империи. Но оценки Пушкина, сами подходы к трактовке образа — различны.
Легко заметить, что «классическая» трактовка образа Пушкина всегда включает некоторую ретушь. С XIX в. типично «не замечать» того, что может «принизить» образ великого поэта.
Например, принадлежность Пушкина к масонской ложе упорно «не замечается» и даже отрицается. В официальных биографиях Пушкина бессмысленно искать упоминания о том, что в 1820 году поэт вступил в масонскую ложу. Никто и не отрицает этого очевидного факта. На памятнике на могиле поэта, поставленном в 1893 году в Святых Горах, хорошо просматривается масонская символика: всевидящее око, перевязанные лентами снопы (как на советском гербе).
Бессмысленно и ссылаться на «ошибки молодости» — поэт до самой смерти посещал масонские собрания. Но об этом не пишут, не говорят. Не буду рассуждать на животрепещущую тему: «хорошо или плохо быть масоном». Сейчас важно другое: с точки зрения официальных биографов Пушкина масоном быть плохо — а потому обойдем, осторожно замолчим «опасную» тему.
Точно так же не пишут о психологической неустойчивости А. С. Пушкина, его постоянных метаниях из стороны в сторону, его способности передавать приватные разговоры, его невероятном снобизме. То есть все очевидно, но та… Давайте сделаем вид, что этого никогда не было.
Общество предпочитало верить (или делать вид, что верит) в царское происхождение «арапа Петра Великого», чем знать — Пушкин сам придумал предку «достойную» его биографию. К тому же происхождение от абиссинских царей возвышало Пушкина не только в его глазах, но и в глазах общества. Наивная ложь сделалась как бы истиной, частью народных легенд.
Или вот тема карточных долгов поэта. Если и пишут о долгах — то как-то стараются не упоминать их происхождения. Тут типично обвинение в долгах Натальи Николаевны: мол, Пушкин был вынужден платить за ее наряды, оплачивать развлечения.
Это неверно по факту — дорогие придворные наряды Н. Н. Гончаровой оплачивала ее тетка, фрейлина Н. К. Загряжская (как относился к этому Пушкин — второй вопрос). Но ведь и тут — стремление «обелить» великого поэта, перевести стрелки на другого человека. Пусть хорошо известно — Александр Сергеевич не раз проигрывал по тысяче и более рублей, ставил семью в трудное положение… Но давайте сделаем вид, что виноваты другие! Жена, «проклятый царизм», условия жизни… Только никак не сам Пушкин.
Даже если «позволяется» замечать какие-то черты Пушкина, которые считаются не очень почтенными (например, его исключительное, на грани патологии, любвеобилие), но и тогда говорить об этих чертах полагается строго ритуальными словами, стараясь избежать любого «снижения» образа.
Произнести: «У Пушкина было много женщин» — это еще вполне можно. «Пушкин постоянно имел параллельные романы» — уже хуже. А: «Пушкина с 14 лет невозможно было за уши оттащить от баб»? Нет, так говорить никак нельзя! Тут уже вопрос несоответствия фактам — это вопрос интонации. Так говорить о Пушкине никак нельзя.
Не случайно часть русского общества встретила «Прогулки с Пушкиным»{202} почти как мусульманские фанатики «Сатанинские стихи» Салмана Рушди. Абраму Терцу бросили в лицо обвинения именно в кощунстве, и эти обвинения воспринимались крайне серьезно: как покушение на национальную святыню.
Все это свидетельствует: образ Пушкина, живущий в коллективном русском сознании, довольно далек от реальности. В целом формируется скорее житие, чем биография, и скорее икона, чем портрет.
Такой способ «культурной канонизации» великого человека показывает: русское общество относится к гигантам культуры вполне в средневековом духе, в смысле, в духе средневековой христианской культуры. Христианский святой — центральный культурный герой Средневековья. Очень долгое время ученые, интеллектуалы и даже политические деятели в глазах общества остаются «как бы немного святыми». Это хорошо прослеживается на Западе в историографии Р. Бэкона и Карла Великого, даже в XVII в. Применительно к Ришелье и лорду Кларендону. В России — в «канонизации» образов Петра I, Ивана IV, даже Екатерины II.
Давно известно, что ушедшие культурные эпохи переживаются долго, если не вечно. В работах современных греческих филологов прослеживаются подходы, типичные для Византии{203}. Ю. Лотман много раз отмечал, что в петербургский период русской истории культура московского периода вовсе не исчезает, ценности и представления этой эпохи продолжают жить в новых формах и чаще всего скрыто.{204}
О русской интеллигенции как людях с очень архаичным мировоззрением писалось, по крайней мере, со времен «Вех»{205}. В наши дни о «возвращении» старомосковской средневековой традиции в среде народовольческой интеллигенции писали такие гиганты, как Ю. Лотман и Б. А. Успенский.{206}
Еврейскую культурную традицию тоже можно назвать средневековой, но и в этом случае она совершенно иная. Благодаря завету «познай Бога своего» в этой традиции не очень разделены святой и интеллектуал — причем невозможно стать святым, не будучи интеллектуалом.
Чтение, интерпретация, сравнение, понимание религиозных текстов стали такой важной частью еврейской культурной (и религиозной) традиции, что интеллектуал стал центральной фигурой, основным героем еврейской истории. Естественно, к таким людям приковано огромное внимание. Добавьте к этому древность самой письменной культурной традиции. Одна из самых симпатичных черт евреев — способность вступать в диалог с интеллектуалами, жившими века и тысячелетия назад. В текстах, написанных в XX в., можно встретить отсылки к именам Маймонида и Симхи из Витри (XIII в.) — причем в текстах на политически актуальные темы.{207}
Можно сказать, что культурные герои еврейской истории не канонизируются — то есть не погружаются в церковный, отрешенный от реальности «отсек» культуры. Они запоминаются, и запомнить интеллектуала, сохранить о нем как можно больше сведений такая же часть культуры евреев, как любая другая. Диалог с человеком давно прошедших времен, как с современником и как с личностью, вполне возможен и для христиан, но у евреев:
