Автобус тащился все дальше, и Билли считал остановки. На восьмой он вышел. Под моросящим дождем он быстро прошел еще три квартала, как велел ему Джордж, приветливо улыбаясь попадавшимся навстречу прохожим. На углу третьего квартала стояло такси, словно заранее специально для него заказанное. Он удобно устроился на заднем сиденье и с удовольствием доехал до отеля «Амиго».
Когда вошла Моника, он сидел в полутемном баре, где не было никого, кроме двух блондинов за угловым столиком, разговаривавших, по-видимому, на иврите, и допивал свое пиво.
Она забралась на соседний табурет и заказала водку со льдом.
— Тебе Джордж велел сюда прийти? — спросил Билли.
— У меня сейчас потребность пообщаться с людьми.
— Ты Моника или Хейди?
— Заткнись.
— Ты сказала, что хочешь пообщаться с людьми. Но ты же врешь. Тебя послали проверить, выполнил ли я инструкции.
— Здесь все понимают по-английски, — прошептала она. — Говори о погоде.
— О погоде, — повторил он. — Сегодня днем было довольно тепло, как ты считаешь?
— Довольно тепло. — Бармен поставил перед ней стакан, и она улыбнулась ему.
— А что ты будешь делать, если меня отправят обратно в Америку? — Билли вертел в руках кружку, где оставалось еще немного пива.
— Тебя куда-нибудь переводят? — насторожилась Моника. — Ты что-то от меня скрываешь?
— Да нет. Просто мой полковник последнее время разнервничался. Он здесь уже давно. Кроме того, в армии никогда ничего не знаешь заранее…
— Воспользуйся связями, — сказала она. — Устройся где-нибудь в Германии.
— Это не так-то просто, — возразил он.
— Но вполне возможно, — сказала она решительно. — И ты не хуже меня это знаешь.
— Тем не менее, — продолжал он, — ты не ответила на мой вопрос. Что ты тогда будешь делать?
Она пожала плечами.
— Это будет зависеть от многого.
— От чего?
— Я же говорю — от многого. Куда тебя пошлют. Что ты там будешь делать. Где я буду нужна.
— А как же любовь?
— Никак.
— На глупый вопрос получаешь глупый ответ, — засмеялся он.
— Есть более важные вещи, Джон, — сказала она, не без иронии подчеркивая его новое имя. — Мы не должны забывать о своих первоочередных задачах, правда?
— Еще бы. — Он заказал еще кружку пива. — Возможно, на следующей неделе я поеду в Париж.
Она снова внимательно на него посмотрела.
— Возможно? Или точно?
— Почти точно. Полковник считает, что ему надо ехать, и если он поедет, то возьмет и меня с собой.
— Тебе бы пора научиться заранее говорить мне о таких вещах, — сказала она.
— Я сам узнал только сегодня утром.
— Как только будешь знать наверняка, сразу же мне сообщи. Ясно?
— О господи, перестань, пожалуйста, разговаривать со мной как ротный командир!
Она пропустила его замечание мимо ушей.
— Я говорю не просто так. На следующей неделе в Париж надо доставить один пакет. Как ты полетишь? Обычным самолетом?
— Нет. Военным. Начальство летит в Версаль на какую-то церемонию.
— Прекрасно.
— А что будет в этом пакете?
— Узнаешь, когда придет время.
Он вздохнул и выпил еще пива.
— Я всегда был неравнодушен к приятным, простым и неискушенным девушкам.
— Я попробую тебе такую подыскать — лет через пять-шесть.
Он мрачно кивнул. Сидевшие в углу два блондина теперь заговорили громче — по-видимому, начали спорить.
— Это иврит? — спросил он.
Она прислушалась.
— Нет, финский.
— Они что, очень похожи — иврит и финский?
— Нет, не похожи. — Она засмеялась и поцеловала его в щеку. Он понял, что теперь она уже не Хейди, а Моника.
— Итак, — сказал он, — рабочий день окончен.
— На сегодня — да.
— На сегодня, — повторил он и допил пиво. — Ты знаешь, чего бы мне сейчас хотелось?
— Чего?
— Отправиться домой и лечь с тобой в постель.
— О дорогой, — сказала она манерно, — что за солдатские разговоры!
— В результате послеобеденной деятельности мне захотелось любви.
Она засмеялась и прошептала:
— Мне тоже. Расплачивайся и пошли.
Когда они добрались до своей улицы, уже совсем стемнело. Они остановились на углу, чтобы посмотреть, не следят ли за ними. Вроде никого. Они медленно пошли — не по той стороне, где находился дом Билли, а по противоположной. Перед домом Билли стоял какой-то человек и курил сигарету. Дождь моросил по-прежнему, и шляпа у человека была нахлобучена на самый лоб. В темноте они не могли определить, попадался ли он им раньше.
— Не останавливайся, — тихо сказала Моника.
Они прошли мимо дома, завернули за угол и вошли в кафе. Билли очень хотелось выпить еще пива, но Моника заказала два кофе.
Минут через пятнадцать они вышли. Человек стоял на прежнем месте и курил.
— Ты иди дальше, — сказала Моника. — А я пройду мимо него и поднимусь наверх. Через пять минут возвращайся. Если все будет в порядке, я зажгу свет, и ты войдешь.
Билли кивнул, поцеловал ее в щеку, словно прощаясь, и пошел дальше. Дойдя до угла, он оглянулся. Профессиональный риск, подумал он. Вечные подозрения. Человек все еще стоял перед домом, но Моника исчезла. Билли снова зашел в кафе и выпил пива, на которое Моника наложила запрет. Выйдя из кафе, он быстро свернул на свою улицу. Свет в квартире горел. Не останавливаясь и опустив голову, он перешел на другую сторону, где перед домом стоял тот человек, и начал подниматься по ступенькам, доставая из кармана ключи.
— Здравствуй, Билли, — произнес человек.
— Господи! Отец! — От удивления он уронил ключи, и они с Уильямом Эбботом чуть не столкнулись лбами, одновременно нагнувшись, чтобы их поднять. Оба рассмеялись. Отец подал ему ключи, и они обнялись. Билли про себя отметил, что не почувствовал запаха джина, который у него с детства ассоциировался с отцом.
— Ну пошли, — сказал Билли. — Сколько времени ты меня тут ждешь?
— Часа два.
— Наверно, промок насквозь?
— Это неважно, — сказал Эббот. — Зато было время кое о чем поразмыслить.
— Пошли наверх, — сказал Билли, отворяя дверь подъезда. — М-м… только знаешь, отец, мы будем не одни. Там еще девушка, — добавил он, поднимаясь впереди отца по лестнице.
— Постараюсь воздержаться от крепких выражений, — отозвался Эббот.
Билли отпер дверь, они вошли в маленькую переднюю, и он помог отцу сбросить мокрый плащ. Когда Эббот снял шляпу. Билли увидел седеющие волосы и одутловатое, с желтизной лицо. Он вспомнил фотографию отца в форме капитана. Красивый молодой человек, темноволосый и смуглый, весело улыбался какой-то шутке. Теперь красивым его не назовешь. Ссутулился, обмяк, отрастил брюшко. Ни за что не стану таким в его возрасте, думал Билли, вводя отца в гостиную.
В маленькой захламленной гостиной сидела Моника и читала книгу. Она не особенно утруждала себя уборкой и не занималась хозяйством. При виде двух мужчин она встала.
— Моника, — сказал Билли, — это мой отец.
Моника улыбнулась, глаза ее приветливо засияли, и лицо осветилось. Настроение у нее меняется в одну секунду, подумал Билли, глядя, как Моника здоровается с отцом за руку.
— Добро пожаловать, сэр, — сказала она.
— А я видел, как вы входили в подъезд, — заметил Эббот. — Вы на меня так странно посмотрели.
— Моника всегда довольно странно смотрит на мужчин, — вмешался Билли. — Садись, папа. Хочешь чего-нибудь выпить?
— После такого ожидания это не помешает. — Эббот потер руки и поежился.
— Я сейчас принесу стаканы и лед, — сказала Моника и вышла на кухню.
— Уютно, — заметил Эббот, с одобрением оглядев комнату. — Тебе неплохо живется в армии, а. Билли?
— Пожалуй.
— А это временно или постоянно? — Эббот сделал жест в сторону кухни.
— Временно-постоянно.
Эббот засмеялся и сразу словно помолодел, несмотря на седые волосы и отечное лицо.
— Вечная история в семье Эбботов.
— А что привело тебя в Брюссель, папа?
— Да надо кое-что разузнать. — Эббот задумчиво посмотрел на сына. — Поговорим об этом потом, ладно?
— Конечно.
— А чем занимается молодая дама?
— Она переводчица в НАТО, — сказал Билли. Он не считал себя обязанным рассказывать отцу, что Моника также организует заговоры с целью уничтожения капиталистической системы и почти наверняка принимала участие в недавнем убийстве судьи в Гамбурге.
Моника вернулась с тремя стаканами, льдом и бутылкой шотландского виски. Билли заметил, с какой жадностью Эббот посмотрел на бутылку.
— Мне, пожалуйста, немного, — сказал Эббот. — После перелета через океан да еще бесконечного дня, проведенного в хождении по Брюсселю, я чувствую себя так, словно не спал уже несколько недель.
Билли видел, как дрожала отцовская рука, когда он брал у Моники стакан. Сердце его кольнула щемящая жалость к этому маленькому человеку, который, по его воспоминаниям, был и выше, и увереннее в себе.
