падали, покуда Макар не перерубил существу позвоночник. Опухшее лицо уткнулось в пол, тело застыло в нелепой позе – колени подтянуты к груди, задница отклячена кверху. Но так заразительно громок оказался этот истеричный смех, что его тут же подхватили все стоящие рядом психи.
Тыча в Скворцова пальцами, они веселились отчаянно-неумело, но искренне. Грубый смех, хриплый, отрывистый, походил на лай. Они окружали Макара со всех сторон, двуногие безмозглые существа, и лаяли на него, лаяли, лаяли, лаяли, а он пятился, перепуганный, размахивая тяжелеющим с каждой секундой топором. Скворцов боялся, что потные ладони не удержат оружие и оно выскользнет, улетит в толпу двуногих псов, стягивающих кольцо вокруг жертвы. И тогда, с голыми руками, один против стаи, он не выстоит. Он будет смят, раздавлен, разодран скрюченными пальцами и тупыми зубами…
* * *
Только память о том, что этого не было, никогда не было, перезагружала утомленный мозг, словно на другой канал переключала. В этот момент Макар обычно просыпался, покрытый липким от пережитого ужаса потом. Бутылку с водой он загодя ставил в изголовье. Крышку откручивал тоже заранее. После кошмарных снов (а с недавних пор все его сны стали кошмарными) трясущиеся руки не всегда могли справиться с тугой резьбой.
Просыпаясь, он пил долго и жадно, восполняя потерю жидкости. Зимой такие пробуждения были хуже всего. Очнуться в промокшем едва ли не насквозь спальнике в холодной, не отапливаемой квартире – удовольствие не из приятных. Летом, когда донимала жара, спасали открытые настежь окна. От снов, к сожалению, не спасало ничего. Макар пробовал снотворное, но быстро отказался от этой затеи. Малые дозы не избавляли от кошмаров и при этом не давали вырваться в реальность, заставляли просматривать сон до самого конца, порой несколько раз за ночь. А от больших Макар впадал в тягучее черное беспамятство, после которого просыпался полностью разбитым. Хуже всего было то, что от снотворного он выпадал из жизни. Точно какое-то божество с извращенным чувством юмора ржавыми ножницами отрезало большую часть отведенного на сон времени. Ночь перестала существовать, став призрачным промежутком между закатом и рассветом. И ночью кто угодно мог сделать с Макаром что угодно. Прирезать. Поджечь. Замуровать.
Так что от таблеток Скворцов отказался, вернув себе относительное спокойствие за свою шкуру. Это пошло в плюс. В минус же пошло то, что кошмары, словно наверстывая упущенное время, навалились с утроенной силой. Они терзали Макара зубами и пальцами давно мертвых сумасшедших, рвали его на части, еще живого, сопротивляющегося. И даже после пробуждения не уходили далеко. Залегали в густых тенях незнакомых квартир, вдоль плинтусов скользили за Макаром, куда бы он ни пошел. Только это были уже не кошмары, а воспоминания. Реальные, как и все, что он сделал.
* * *
Нынешняя ночь не стала исключением. Стоя на балконе третьего этажа в одних трусах, ежась от утренней свежести, Макар встречал постылый рассвет и страшно жалел, что не курит. Сигарета помогла бы убить время. Возможно, отвлекла бы от мыслей, от воспоминаний. В последнее время Макар предпочитал не думать и не помнить. После обретения цели вся его жизнь превратилась в набор функций и правил, точно у какого-то не слишком мудреного автомата. Даже сам он не мог сказать, в какой момент это произошло. Просто однажды механическая жизнь стала проще и понятнее. Вместо мысли – действия, вместо размышления – правила. Ни одного шанса сомнениям.
Следуя правилам, в последнее время он выбирал для ночевки только квартиры на третьем этаже. Не забраться по приставной лестнице, как на второй, да и с крыши спуститься проблематично. Ну а если вдруг… если вдруг однажды, стоя в трусах на балконе, внезапно почувствуешь жгучее желание шагнуть навстречу асфальту, можно просто опустить взгляд, чтобы понять, насколько глупо прыгать с такой незначительной высоты.
– Ты бы попробовал хоть раз, теоретик хренов, – глумливо посоветовал Енот. – А то все «глупо», «глупо». – Он сидел по-пацански, «на кортах», каким-то чудом балансируя на узких перилах. – Если щучкой нырнуть, тебе третьего этажа за глаза хватит. Зацени!
Енот раскинул руки, легонько качнулся назад и камнем ухнул вниз. Макар поспешно отвернулся. Все ждал глухого удара, но вместо этого из-за спины донеслось разочарованное:
– Ну, как знаешь, как знаешь…
Макар давно продрог и покрылся гусиной кожей, но возвращаться под одеяло не спешил. Пневмонии он не боялся. Чувствовал: тот, кто подарил ему Смысл, позаботится о такой мелочи, как незапланированная болезнь. Его незримая опека ощущалась время от времени, ненавязчиво, но вполне внятно. Так что, наплевав на холод, Макар упрямо стоял на балконе, вдыхая чуть приправленный весенним солнцем воздух. Он надеялся, что прохладный ветер, заставляющий его вздрагивать от каждого порыва, очистит голову от неприятных воспоминаний.
– Нет! – прогудел Енот. – И не надейся.
* * *
…После бесполого существа была седеющая женщина с узкими глазами и плоским, как дно сковородки, лицом. Она первая бросилась к выходу, широко раззявив рот в неслышном крике. Кажется, она хотела обойти Макара сбоку. Она походила на кореянку или даже была ею. Все это перестало иметь значение, когда Скворцов остановил ее неуклюжий косолапый бег, с размаху врубив топор ей в живот чуть повыше лобка…
Он вспомнил. Теперь, бодрствуя, он вспомнил, что сны лгут. Тем зимним днем шершавая красная рукоять пожарного топора не скользила в руках. Ладони оставались образцово сухими до самого конца. Немного крови попало на костяшки пальцев и тыльную сторону ладони, но она нисколько не мешала. Напротив, тогда вид этих крошечных брызг впрыснул в мозг Макара ударную дозу адреналина. Толика старого доброго боевого безумия была ему просто необходима.
Макар до хруста стиснул пальцы на рассохшемся дереве перил.
…еще трое, кажется, или четверо. Да, четверо. Они тоже попытались проскочить мимо Макара, то ли понадеявшись на свою удачу, то ли просто в силу природной глупости. Первому, бородатому детине, похожему на молодого Распутина, он до кости распорол бедро. Продолжая начатый полукруг, снес полбашки маленькой кучерявой старушке. Ударом ноги в живот сбил на пол тощагу-очкарика с перекошенным лицом. Ничуть не стесняясь, добил лежачего, развалив ему грудную клетку на две половины одним мощным ударом.
Четвертую жертву, толстую тетку в замызганном халате, Скворцов убил ударом в спину возле самой двери. С топором между лопаток та пробежала еще несколько шагов, врезалась в стену и сползла по ней, царапая ногтями желтую побелку. Вырвав подрагивающее топорище из рыхлого тела, Макар вернулся к бородачу, отрешенно баюкающему разрубленную ногу. Кровь из бедра толчками лилась на пол, перекрашивая доски
