в петлю на рукоятке мачете и бросился по следу, оставив не нужную теперь машину.
Он мог снять их давным-давно. Остановиться, припасть на колено, точно влюбленный, пытающийся завоевать сердце красавицы. О да! Он бы преподнес им десять граммов свинца каждой, прямо в сердце! Вдох, выдох. Унять пульс. Плавно утопить спусковой крючок карабина. Вот только сучий дождь… Проклятое рыдающее небо! Уймись, хватит лить слезы по этим грешницам! Все надо сделать наверняка.
Отрешенно слушая, как упругие капли разбиваются о широкие поля кожаной шляпы, украшенной крокодильими клыками, Мужчина мчался, не экономя силы. Он был давно уже не молод, но выкладывался, как не снилось и олимпийским чемпионам. Потому что бежал не за жалкими кругляшками из никому не нужного теперь металла. Он бежал за своей душой.
Когда маленькая белая фигурка, споткнувшись, упала, Мужчина понял: больше она не поднимется. Бессонная ночь, тряска в автомобиле, голод, погоня, проклятый дождь измотали ее, выпили все силы. Женщина тоже поняла это. Не теряя времени, она шагнула вперед, заслоняя собой ребенка. Встала, приподняв плечи, по-бычьи нагнув голову, растопырив пальцы с обломанными ногтями. Принимая жалкое подобие боевой стойки. У нее не было оружия, даже пилочки для ногтей, но она не дрогнула, встречая убийцу, на бегу улыбающегося сквозь отросшую бороду. Все, что она могла сделать, – это закричать, отчаянно, зло, как пойманный в капкан зверь.
Она не сдвинулась ни на шаг. Лишь попыталась отклониться, уйти с траектории движения хищного стального клыка. Дохлыми змеями на песок посыпались тонкие косички. Острое лезвие скрежетнуло по серебряному колечку, с мясом выдирая его из полной губы. Кроша зубы и челюстную кость, мачете нарисовало на лице негритянки улыбку Гуинплена. Кажется, Женщина визжала, хотя где там разобрать под этим нескончаемым грохотом – капли, дробящиеся о шляпу, оглушали Мужчину.
Второй удар пришелся сверху. Рассекая падающие с неба струи, клинок упал, впиваясь в шею и перерубая ключицу. Черные пальцы вцепились в ненасытную сталь. Бессильно потухли карие глаза, два крохотных диода, лишившихся источника питания. Мужчина рванул оружие на себя, ощущая, как противно скребет по металлу разрубленная кость. Из открытой раны на волю вырвался ярко алый фонтан, на несколько мгновений превратив обычный дождь в дождь кровавый. Мертвое тело упало изуродованным лицом в песок, и тот принялся жадно лакать вытекающую из Женщины жизнь.
Переступив через неподвижную негритянку, Мужчина шагнул к Девочке. Сжавшийся мокрый комок, беззащитный, безропотный. Пытающийся обмануть его своей кажущейся чистотой. Лицо грешницы было мокрым от дождя. Мужчина мысленно вознес хвалу Небесам за благословенный дождь, который проклинал всего несколько минут назад. Если бы она плакала, сделать дело было бы гораздо сложнее. Мужчина занес клинок над головой.
Через секунду все закончилось.
Тяжеленная винтовка оттягивала плечо, впиваясь в кожу жестким ремешком. Отшвырнув оружие в сторону, Мужчина стянул шляпу, с наслаждением подставляя опрелую лысину свежему прохладному потоку. Усталость навалилась внезапно. Как всегда, когда закончил большое, серьезное дело: уложил последний кирпич в стену нового дома или, например, очистил от скверны целый континент.
Почти очистил.
Чувствуя себя бесконечно старым, Мужчина опустился на колени. Прижимая шляпу к груди, он молился за грешные души, стараясь не смотреть на остывающие тела Женщины и Девочки. Выпростав из-под промокшей насквозь рубашки простой серебряный крестик, Мужчина истово поцеловал его. Мачете – чистое, незапятнанное – легло на левое плечо, едва касаясь скругленным носом пульсирующей вены. Вдох, выдох. Как перед стрельбой. Словно боясь промахнуться. Мужчина задрал к небу выцветшие голубые глаза. Рука, не дрогнув, потянула мачете вниз и в сторону, перерезая дряблое горло. Будто из прорванной дамбы на рубашку хлынула кровь…
* * *
Макар проснулся, задыхаясь и дрожа. Покрытая мурашками кожа все еще чувствовала прикосновение прохладных капель. В воздухе отчетливо пахло озоном. Он распахнул окно, впуская в квартиру, где он остановился на ночь, удушливую летнюю жару. Голову распирало изнутри, казалось, швы черепа трещат и поскрипывают. Шатаясь, Макар добрел до ванной комнаты. Трясущиеся руки потрошили настенный шкафчик, покуда не нашли начатую упаковку аспирина. Макар разжевал шесть таблеток, запил теплой минералкой. Все это время он старался не смотреть в зеркало, боясь увидеть в нем отражение блеклых глаз незнакомого пожилого убийцы. К счастью, грязное зеркало отражало только стоящего за спиной Енота, непривычно молчаливого и задумчивого.
До самого утра Макар провалялся в постели, сбивая влажные простыни в мятый комок. Не в силах уснуть, он с ужасом думал, что когда-нибудь и ему придется сделать нечто подобное. Почти наверняка придется. Нет, не убить себя…
Убить ребенка.
Кормилица
Вологда, июнь
Ночью случилось невероятное – Максим пришел за Лизой. Как ни в чем не бывало отпер дверь своим ключом, повесил на крючок кожаную куртку, будто с работы вернулся. Не снимая обуви, прошел в комнату. Лизе стало стыдно, так стыдно! Пол грязный, на мебели толстый слой пыли, вещи разбросаны. Она даже зажмурилась, сильнее закутываясь в одеяло, ожидая, что вот сейчас Максим схватит ее за волосы, выволочет и… Но нет! Посветлел лицом, улыбается, идет к ней через всю комнату. Господи, дура какая! Они же не виделись больше года, а ее волнуют какие-то немытые полы! Он хочет обнять ее, крепко-крепко, сильно-сильно, сказать, что он теперь рядом, и все проблемы решены, и больше не надо бояться.
– Ну-ну-ну, не надо бояться, – сказал Максим. – Я вернулся. Теперь все будет хорошо.
Стоя у колыбели, он улыбался широко и радостно. Так, как никогда не улыбался ей. Затем поднял сына на руки без колебаний, умело, словно делал это всю жизнь. И ушел. Просто ушел. Чувствуя себя обманутой, Лиза беззвучно заплакала. Он ведь даже не взглянул на нее! Лиза рванулась за уходящим Максимом, но не смогла сдвинуться с места. И голос почему-то пропал. Она могла лишь тянуть руку, по-рыбьи раскрывая рот. Но Максим удалялся, и вместе с ним вытягиваясь, удалялась комната, оставляя Лизу одну, совсем одну. Перед тем как Максим скрылся в коридоре, их сын, этот мелкий гаденыш, приподнял голову над отцовским плечом и показал Лизе язык.
– Ма-а-акс! – закричала она, совладав с непослушным голосом, и от крика заплакал ребенок.
* * *
Ребенок заплакал ровно в четыре часа утра. Как и вчера. И позавчера. Как весь этот проклятый год. Невыносимый, чудовищный звук, вгрызающийся в голову ржавым сверлом! Лиза страдальчески залепила уши ладонями, перевернулась на бок. Под головой скрипнула мятая пластиковая бутылка. Лиза удивленно захлопала глазами и окончательно проснулась.
Тело ломило. Во сне, в погоне за Максимом, она скатилась на
