Голос у нее дрожал, как и пальцы, но она упорно держала спицу, надеясь, что он не заметит.
— Почему, Мина? — все так же ласково спросил он. — Расстроилась из-за того, что я отменил нашу встречу? Разве ты не получила мою записку?
Пальто обвивалось вокруг его ног, голос — вокруг ее сердца.
— Получила. Большое тебе спасибо за сумочку, но сейчас не самое подходящее время…
— Позволишь войти? Я звонил, но ты не брала трубку.
Мина сглотнула. Если он в самом деле князь тьмы, то рано или поздно узнает правду — почему бы не сказать ему сразу?
— И не могла взять. У меня в гостиной сидит палатинец, который разломал все мои телефоны.
Лучан замер, и ей показалось, что все вокруг замерло вместе с ним: небо, молния, гром, ее сердцебиение, даже ветер. Тучи, только что мчавшиеся стремглав, громоздились одна на другую, надежно закрывая луну и оставляя во мраке лицо Лучана.
— Мина. — Эти два слога сказали ей все, словно недостаточно было одного метеорологического спектакля. Они взывали к ее состраданию… и таили в себе угрозу.
Живущий в Мине романтик уже несколько часов надеялся, что Лучан будет все отрицать. Вампир? Да что ты! Это же просто смешно. Всем известно, что вампиров не существует.
Сейчас она поняла, что надеялась тщетно.
— Я пытался тебе сказать, — произнес он. — В музее.
— Уходи. — Мина говорила шепотом, чтобы ее не услышали из гостиной, но своего ужаса и своей боли скрыть не могла. — Уходи, Лучан, и больше не возвращайся.
— Мина. — Луна все так же скрывалась за тучами, но его голос сделался уже не таким страдальческим, почти что нетерпеливым. Как будто у него есть какое-то право проявлять нетерпение.
— Какой же я была идиоткой, просто не верится. — Горло сдавило. Она прижимала спицу к груди, как амулет для защиты от темных сил. — Мне мерещилось, что нас соединяют какие-то необычайные узы, не знаю уж почему. Может, из-за того, что ты спас мне жизнь у собора Святого Георгия. Тогда я, правда, не знала, что объектом нападения был ты, а не я. Не знала, что ты…
Нет, не выговаривалось у нее это слово.
— Мина, я все могу объяснить.
Объяснить? Он это серьезно?
— Кто они были, Лучан? Ты их знаешь, не так ли?
— В некотором роде, — скорбно признал он.
— И все это время ты читал мои мысли, да? — Собственный голос казался Мине чужим. — Именно так ты узнал, где я живу. И сумочка! Дурацкая сумка! Надо было сказать, чтобы он выкинул из окна не телефон, а ее. «Ты убила дракона!» Не могу поверить, что купилась на это. Ты, часом, не пробовал писать диалоги для мыльных опер? А то я подберу тебе работенку у нас в конторе.
— Он до сих пор здесь, Мина? — Как резко это прозвучало… какие у него, должно быть, острые зубы. Хотя она даже не почувствовала, как они вонзились в нее. — Палатинский гвардеец?
— В чем проблема? — Она сознавала, что в ее тоне больше истерики, чем сарказма. — Мысли плохо читаются?
Налетевший непонятно откуда ветер сбил бы ее с ног, не ухватись она за перила. Спицу пришлось бросить, чтобы другой рукой защитить глаза.
Вокруг завертелся торнадо из пыли вместе с сухими лепестками растущей на балконе герани, но Мина тем не менее различила фигуру наподобие крупной летучей мыши, парящую между ней и террасой Антонеску. Она заслоняла даже тот слабый свет, что шел с неба и из окон квартир. Совсем как в тот раз, когда такие же твари ринулись на нее с Джеком Бауэром…
Нет, не на них. На Лучана.
Теперь понятно, почему он нисколько не пострадал — он ведь не человек. Зубы, когти и все остальное ему не страшно. Он умрет лишь в том случае, если ему — по словам Аларика Вульфа — отсекут мечом голову или вгонят в сердце заостренную деревяшку.
А она, дура, свою деревяшку бросила.
Когда ветер улегся и Мина отвела руку от глаз, Лучан стоял на балконе в паре футов от нее.
Сердце определенно вознамерилось выскочить из груди. Мина запрокинула голову. Знакомое лицо, такое красивое и одухотворенное, выражало крайнее недовольство.
Только теперь она поняла, отчего ее пульс так участился: это был страх.
Не за Джона и палатинца — за свою жизнь.
— Откровенно говоря, твои мысли никогда не давались мне, Мина, — спокойно сказал Лучан. — Из-за путаницы у тебя в голове.
Она держалась трясущимися пальцами за перила. Что она натворила? Что происходит? Что он здесь делает? Хочет ее убить?
— Я д-думала, вампиры не могут войти в дом без приглашения. — Ну вот, теперь еще и зубы стучат. Чудится ей, или зрачки Лучана действительно зажглись на миг красным огнем?
— Раньше так и было. — Гром раскатился снова, да так, что перила под ее рукой дрогнули. Гроза стремилась к своей наивысшей точке. — Когда-то люди — и христиане, и евреи — первым делом освящали свои дома. Теперь этого больше не делают, и все стало намного проще.
— Ясно. — Мина, не сводя с него глаз, переступала босыми ногами по полу в поисках упущенной спицы. Если найдет, хватит ли у нее мужества — и сил — вонзить это орудие в сердце Лучана? (Или в то место, где некогда было сердце.)
Не прыгнуть ли вниз? Лучше уж смерть, чем это.
— Даже освященный дом не так уж и недоступен, — продолжал Лучан тем же, почти светским, тоном. — Можно загипнотизировать наименее волевого из обитателей, чтобы он пригласил нас войти. Или, для пущей конспирации, превратиться в туман и проникнуть в замочную скважину.
— Ты умеешь превращаться в туман?
Глаза с красными искрами в глубине уставились на нее.
— Да, умею. И в волка тоже. Вязальной спицей ты меня не убьешь, с балкона не прыгнешь — даже палатинца не станешь звать, какое бы отвращение я тебе ни внушал. — Темные брови сошлись на переносице. — Откуда у тебя это чувство?
Он солгал. Он способен читать ее мысли. Не совсем, но почти.
Мир вдруг перекосился: Лучан обхватил ее за талию и рывком притянул к себе. От соприкосновения с его твердыми мускулами сквозь тонкую ткань рубашки вселенная выправилась было, но ненадолго.
— Я могу понять, отчего ты расстроена… — промурлыкал ласковый голос.
— Вряд ли. — Мина вывернула шею, чтобы взглянуть на него. Она стыдилась навернувшихся на глаза слез, но не могла удержать их. — Несколько часов назад я думала, что ты — лучшее, что со мной было. А теперь понимаю, что совсем не знала тебя. Положим, ты меня тоже, — сказала она, ощутив укол совести, — но ведь ты даже не человек.
Вслед за одинокой молнией, с грохотом разодравшей небо, начался дождь. По голове и плечам застучали капли.
— Когда-то я был человеком, Мина. — Безразличие как рукой сняло: Лучан говорил гневно, с отчаянием. Держа Мину в сомнительном укрытии дверной ниши, он закрывал ее от дождя. Мир все так же тошнотворно кренился. Джек Бауэр рычал как одержимый, но подойти не осмеливался. — Думаешь, мне не хочется вернуть себе все то, что чувствует человек?
