— Что такое натворил Карл? — воскликнула Фейт.
— Ну, говорят… обратите внимание, я только передаю вам, что другие говорят… так что меня тут винить не в чем… говорят, будто на прошлой неделе Карл и целая ватага других мальчишек ловили вечером угрей с моста. Миссис Карр проезжала мимо в своей старой дребезжащей бричке с открытым задком. А Карл… он взял да и зашвырнул в задок брички большущего угря. И потом, когда бедная старая миссис Карр въезжала на холм возле Инглсайда, этот угорь выполз, извиваясь, прямо у нее между ступней. Она решила, что это змея, один раз ужасно взвизгнула, вскочила на ноги и выпрыгнула на дорогу прямо через колеса. Лошадь рванула, но потом вернулась домой, так что никакого ущерба никто не понес. Но миссис Карр ужасно расшибла ноги, и с тех пор у нее нервные судороги всякий раз, как она вспомнит того угря. Ей-ей, это была подлая шутка! Так поступить с бедной старушкой! Она неплохая тетка, хоть и чудаковатая.
Фейт и Уна снова переглянулись. Это дело предстояло разобрать на заседании клуба «Хорошее поведение». Обсуждать его с Мэри они не собирались.
— Вот идет ваш папаша, — сказала Мэри, когда мимо них прошел мистер Мередит, — идет и нас в упор не видит. Что ж, я, похоже, уже перестала на это обижаться. Но некоторые обижаются.
Мистер Мередит не видел девочек, но, против обыкновения, он не был задумчив и рассеян. Он поднимался на холм в глубоком волнении и тревоге. Вдова Алека Дейвиса только что рассказала ему историю о закинутом в бричку угре. Миссис Дейвис была ужасно возмущена. Старая миссис Карр приходилась ей дальней родственницей. Сам мистер Мередит был более чем возмущен. Он был огорчен и потрясен. Ему никогда не приходило в голову, что Карл способен на такой поступок. Мистер Мередит был склонен снисходительно относиться к проступкам, причиной которых становились беспечность или забывчивость, но здесь было нечто совсем другое. Эта история имела дурной привкус. Вернувшись домой, он нашел Карла на лужайке, где тот терпеливо изучал нравы и обычаи колонии ос. Мистер Мередит позвал сына к себе в кабинет и, остановившись перед ним с таким суровым выражением лица, какого не видел прежде ни один из его детей, спросил, правдива ли услышанная им история.
— Да, — сказал Карл, краснея, но смело глядя в глаза отцу.
Мистер Мередит застонал. Он надеялся, что миссис Дейвис по меньшей мере преувеличила.
— Расскажи мне, как все произошло, — сказал он.
— Мальчишки ловили угрей с моста, — начал Карл. — Линк Дрю поймал здоровенного… ужасно большого, я хотел сказать… я такого большого прежде никогда не видел. Он поймал его в самом начале, и тот лежал у него в корзинке долго-предолго и даже не шевелился. Я думал, он уже дохлый. Честное слово, я так думал. А потом старая миссис Карр проехала по мосту, и обозвала нас маленькими мерзавцами, и велела нам убираться домой. Мы сами ей ни словечка, не сказали, папа, честное слово. А когда она ехала назад из магазина, мальчишки подбили меня на то, чтобы я закинул того большущего угря Линка в ее бричку. Я думал, что он совсем дохлый и ничем ей не повредит, и закинул его. А потом, когда она уже въехала на холм, угорь ожил, и мы услышали ее визг и увидели, как она выпрыгнула. Мне было ужасно жаль, что я так поступил. Вот и все, папа.
Дело обстояло не настолько скверно, как того опасался мистер Мередит, но все же довольно скверно.
— Я должен наказать тебя, Карл, — сказал он печально.
— Да, папа, я знаю.
— Я… я должен тебя высечь.
Карл вздрогнул. Его еще никогда не секли. Затем, заметив, как тяжело отцу, он бодро добавил:
— Хорошо, папа.
Мистер Мередит неверно истолковал его бодрый тон и решил, что мальчик просто бесчувственный. Он велел Карлу явиться в кабинет после ужина, а когда за сыном закрылась дверь, бросился в кресло и снова застонал. Он боялся наступления вечера гораздо больше, чем Карл. Бедный священник даже не знал, чем ему высечь сына. Чем секут мальчиков? Розгой? Тростью? Нет, это было бы слишком жестоко. Тогда березовым прутом? И он, Джон Мередит, должен пойти в лес и срезать такой прут. Сама эта мысль вызывала отвращение. И тут воображение нарисовало ему забавную картину. Ему казалось, он видит морщинистое лицо миссис Карр в ту минуту, когда она заметила оживающего угря… видит, как она прыгает, точно ведьма, через колеса брички. Он невольно рассмеялся. Но сразу же рассердился на себя, а еще больше на Карла. Он принесет этот прут немедленно… и прут все же должен быть не слишком тонким.
Тем временем Карл на кладбище обсуждал предстоящие события с Фейт и Уной, только что вернувшимися домой. Всех их привела в ужас мысль о том, что он будет высечен… и к тому же папой, который никогда никого из них не сек! Но по размышлении они сошлись во мнении, что наказание будет справедливым.
— Ты сам знаешь, что это был ужасный поступок, — вздохнула Фейт. — И ты даже не рассказал о нем ни на одном заседании клуба.
— Я забыл, — сказал Карл. — К тому же я считал, что никому никакого вреда от этого не было. Я не знал, что она ушибла ноги. Но меня высекут, и мы с ней будем в расчете.
— Это будет больно… очень? — спросила Уна, тихонько вложив руку в ладонь Карла.
— Думаю, не очень, — сказал Карл храбро. — Во всяком случае, плакать я не собираюсь, как бы больно ни было. Папе стало бы так тяжело, если бы я заревел. Он и сейчас ужасно страдает. Я бы охотно сам себя высек посильнее, только бы избавить его от необходимости этим заниматься.
После ужина, за которым Карл ел мало, а мистер Мередит — вообще ничего, оба молча направились в кабинет. Прут лежал на столе. Мистеру Мередиту пришлось нелегко, пока удалось найти прут, который его устроил. Он срезал один, но затем решил, что тот слишком тонок. Карл совершил поистине непростительный поступок. Тогда он срезал другой… тот был слишком тяжел. Все же Карл считал угря мертвым. Третий больше подошел мистеру Мередиту, но теперь, когда он поднял его со стола, прут показался ему очень тяжелым и толстым… это была скорее палка, чем прут.
— Протяни руку, — сказал он Карлу.
Карл откинул голову и решительно вытянул вперед руку. Но он был слишком юн и не сумел до конца скрыть свой страх. Мистер Мередит взглянул в его глаза… да это же были глаза Сесилии… и в них то самое выражение, какое он однажды видел в ее глазах, когда она пришла, чтобы рассказать ему о чем-то таком, в чем немного боялась признаться. И вот они, ее глаза, на маленьком бледном лице Карла… а всего шесть недель назад, в одну ужасную, бесконечную ночь, он ходил по кабинету, думая, что его маленький сын умирает. Джон Мередит отбросил прут.
— Уходи, — сказал он, — я не могу тебя высечь.
Карл бросился на кладбище, чувствуя, что выражение лица папы хуже любой порки.
— Все позади? Так быстро? — спросила Фейт.
Она и Уна все это время сидели на надгробии мистера Поллока, держась за руки и стиснув зубы.
— Он… он совсем не стал меня сечь, — сказал Карл, всхлипнув, — и… уж лучше бы высек… и он остался там… и чувствует себя ужасно.
Уна тихонько вернулась в дом. Ее сердце горело желанием утешить отца. Бесшумно, точно серая мышка, она открыла дверь кабинета и проскользнула в нее. Уже смеркалось, в комнате было темно. Отец сидел за письменным столом. Она видела его спину… голову он обхватил руками. Он говорил сам с собой… но Уна услышала его прерывающиеся страдальческие слова… услышала и поняла. Это было то неожиданное прозрение, которое приходит к впечатлительным детям, растущим без матери. Так же молча, как вошла, она выскользнула за дверь и закрыла ее за собой. А Джон Мередит продолжал изливать вслух свое страдание, не подозревая о том, что его уединение было кем-то нарушено.
ГЛАВА 34
Уна приходит в дом на холме
Уна поднялась на второй этаж. Карл и Фейт уже шагали под первыми лучами взошедшей луны в Долину Радуг — оттуда до них доносились волшебные звуки варгана Джерри, и можно было легко догадаться, что Блайты тоже там и веселье в полном разгаре. Уне совсем не хотелось идти вместе с ними. Сначала она бросилась в свою комнату, где села на кровать и немного поплакала. Ей не хотелось, чтобы кто-то чужой занял место ее любимой матери… не хотелось, чтобы в доме появилась мачеха, которая будет враждебно относиться к ней и заставит отца ненавидеть собственную дочь. Но отец был так невыносимо несчастен… и, если она может сделать что-нибудь, чтобы он стал счастливее, она должна это сделать. Сделать она могла только одно и, покидая кабинет отца, она уже знала, что должна это сделать. Но сделать это было очень трудно.
Выплакавшись, Уна вытерла глаза и пошла в комнату для гостей. Там было темно и стоял довольно затхлый запах, так как окна всегда оставались закрытыми. Тетушка Марта не была любительницей свежего воздуха. Впрочем, так как никто никогда даже не думал закрывать входную дверь дома, от духоты в нем не страдали — если не считать тех случаев, когда какого-нибудь несчастного приезжего священника укладывали спать в комнате для гостей и ему приходилось дышать ее спертым воздухом.
