— Любит выпить. Но знает свою слабость и по-этому воздерживается. Если же выпьет достаточно, то потом теряет контроль и пьет до полного опьянения. Но, я думаю, что, в данной ситуации он не притронется к бутылке.
— Еще что?
— Ну, неравнодушен к красивым женщинам. Но, это все такие, кто к ним равнодушен? — майор засмеялся. — Да! Тщеславен. Переживает, что не стал генералом. Это тоже не характерно. Все военные такие.
— Разве сейчас это имеет какое-то значение?
— Для армейских это всегда имеет значение. Тем более, что там еще не поняли всей глубины нашей катастрофы. Покровский носится с идеей восстановления государства, армии. У него даже по этому поводу есть теория, которую он называет теорией опережения развития.
— Опережения чего?
— Других стран. Покровский говорит, что те страны, которые раньше других смогут восстановить армию, будут диктовать свою волю всему миру.
— Серьезно?
— В том-то и дело, что — да! И надо сказать, что поначалу его идеи увлекли многих офицеров. Это еще тогда, когда размеры катастрофы не были ясны. Теперь же над ним посмеиваются.
— А как Голубев?
— Кто его знает? Он редко бывает откровенен. Мне кажется, что его больше всего волнует личное благополучие. Сегодняшнее положение его вполне устраивает. Что будет завтра — не знаю.
— Так вы говорите, что он крайне подозрителен?
— Я этого не говорил, но это так.
— В таком случае вот что! В сценарии можно оставить все почти без изменений, но надо все сделать так чтобы у Голубева сложилось впечатление, будто мы скрываем свои истинные силы, стараемся показать, что мы слабее, чем на самом деле. Вы меня понимаете?
— Вполне. Мысль ясна, а детали додумаем сами.
— Но это надо сделать достаточно тонко.
— Само собой. Только вот что.. — майор заколебался.
— Вы хотите что-то возразить? Пожалуйста.
— Дело в том, что, получив такую информацию, Покровский сделает все, чтобы усилиться.
— Это входит в мои планы.
— Не совсем понимаю.
— Во-первых, мы выиграем время.
— Вы хотите сказать, оттянем. Но потом?
— Я все понял, — Паскевич снял очки и протер их стекла.
Это был явный признак, что сейчас он произнесет речь.
— Усиливаясь в военном отношении, Покровский, — Паскевич поднялся и прошелся по кабинету, — вынужден будет ослабить хозяйственную деятельность, которая, как я понял, и так находится в плачевном состоянии. Солдат надо кормить. Не так ли? Следовательно, усилятся поборы с крепостных хозяйств. Это, в свою очередь, вызовет еще больший распад в хозяйстве, что неизбежно приведет к недовольству в самой армии. Учитывая малые размеры системы, это недовольство разовьется в ближайшее время. Я правильно тебя понял?
— Абсолютно. И теперь, поскольку границ не существует, люди будут бежать к нам. Таким образом, пытаясь усилиться, Покровский будет усиливать нас. Причем, я думаю, процесс этот будет идти с ускорением. Если генерал сообразит, в чем дело, то вынужден будет перейти к демократической системе. И, как говорится, на здоровье. Он тогда не будет нам ничем угрожать, и мы с ним станем мирными соседями. Если же нет — то эта организация скоро развалится.
— Теперь мне все ясно! — майор вытащил сигареты в вопросительно посмотрел на меня.
— Курите, — я достал трубку и стал набивать ее.
— При таком положении, — майор протянул мне зажженную спичку, — мы, в любом случае, избегаем вооруженного конфликта.
— Могут быть случайности. Это надо учитывать. У него должна сложиться твердая уверенность в нашем миролюбии, что полностью соответствует истине. Иначе на нас могут напасть просто из-за страха, рассчитывая на преимущество неожиданного удара.
Майор сделал еще две глубокие затяжки и затушил окурок.
— Многое зависит от окружения Покровского.
— Что оно собой представляет?
— Разные люди. Есть такие, вроде меня, а есть и те, которым все «до лампочки». Лишь бы им было хорошо. Они дорожат теми преимуществами и благами, которыми сейчас располагают.
— Что за блага?
— Питание, обслуживание.
— Ваша жена что-то такое говорила. Домработница, что-ли?
— И не одна. Молодых девушек объявляют мобилизованными для работы в штабе. На самом же деле их используют для обслуживания старших офицеров и их семей. Начиная с полковника все содержат целый штат слуг. Ну, конечно, питание. Солдаты и младшие офицеры едят в основном кашу и консервы. По праздникам дают мясо. Все «деликатесы» поступают на стол высшего командного состава. Это, конечно, не афишируется, но все знают. Пожалуй, ничто так не вызывает недовольства, как этот прискорбный факт. У вас, я тут уже насмотрелся, все питаются одинаково. Разве что мужчинам перепадает больше. Но это и понятно! Они выполняют основную физическую работу. И, вообще, отношения между людьми другие, доброжелательные. Непривычно, но, скажу откровенно, приятно видеть.
— Значит, вам у нас нравится? — Сашка подошел сзади к сидящему в кресле майору и положил ему руки на плечи.
— Конечно, Александр Иванович! Я вот думаю, много ли надо человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Немного любви, уважения, доброжелательности…
— И, в первую очередь, чтобы человек не чувствовал над собой власть другого человека.
— Разве это возможно?
— Стараемся, — я поднялся, давая знать, что совещание закончено.
Ко мне должен был еще зайти Виктор, а потом — Наталья. Я не хотел, чтобы она встречалась здесь с Паскевичем.
— Так я еду сегодня, с Алексеем, — напомнил мне Паскевич.
— Вынужден тебя огорчить! Вместо тебя поедет Николай.
— Что такое?
— Саша, ты у нас единственный хирург. Я не могу рисковать тобой.
Паскевич успокоился. Он очень любил, когда ему говорили приятное, безразлично, была ли это правда или нет. Но в данном случае его незаменимость не вызывала сомнения. За прошедшие два года Саша подготовил трех человек, которые могли сделать несложные операции, но, естественно, не могли заменить его.
— И, вообще, Саша, ты должен беречь себя и свое здоровье.
Поначалу Паскевич расплылся в улыбке, но потом посмотрел на меня с подозрением.
— Что это ты второй раз беспокоишься о моем здоровье?
— Как же мне не проявлять беспокойство о единственном хирурге, да еще накануне таких событий?
Александр Иванович удовлетворенно улыбнулся и направился к выходу. У самой двери он вдруг остановился, внимательно и, как мне показалось, подозрительно посмотрел на меня, но, ничего не сказав, вышел.
Глава XXIX
ДУШЕСПАСИТЕЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ
— Ты знаешь, что сегодня у нас на обед? — встретила меня Евгения.
Стоял жаркий день. На ней был легкий ситцевый сарафан. Она сняла косынку и тряхнула головой. Волна светлых волос рассыпалась по плечам.
— Не знаю, но голоден как волк.
— А волки едят раков?!
— Ого! Чем же я заслужил?
— Не ты, а Беата. Вчера она захотела раков. И вот сегодня ее соотечественники принесли нам целый мешок. Поляки боготворят ее.
В гостиной посреди обеденного стола стояло большое блюдо, на котором возвышалась гора вареных раков.
— Так это тебе мы обязаны? — я подошел к Беате и поцеловал ее, — как ты себя чувствуешь?
— Теперь уже скоро.
— А где Елена? — я заметил, что сестры ее нет за столом.
— Она пообедала и гуляет у озера с Оленькой, — ответила Катя, — я их только что видела. Играют на песке.
— Как она подросла…
— Она будет красивее меня, — сказала Беата.
— Да, Елена очень похожа на тебя, — согласилась Евгения, — она станет повыше тебя, уже сейчас, обрати внимание, ноги какие длинные.
— Худощавая…
— Ребенок еще… Я вот тоже была как щепка, — усмехнулась Катя, — были бы ровные кости, а мясо нарастет.
— Ты видел Виктора? — Беата взяла крупного рака и стала лениво его чистить.
— Да, он сегодня заходил.
— Ильга родила?
— Девочку.
— Еще не переехали?
— Дом достроен, идет внутренняя отделка.
— Я скучаю по Ильге. Почему Виктор не хочет переселиться сюда?
— Ты же знаешь. На него до сих пор косятся. Особенно подруги Оксаны.
— Приходил снова этот поп, — Евгения протянула мне большущего рака, — я ему сказала, чтобы зашел часов в пять. Беата, а ты что не ешь? Вчера умирала из-за них!
— Уже не хочется. Пойду, отдохну.
— Подожди-ка, — Катя сходила на кухню и вернулась с блюдом, полным вареников.
— Кто желает?
— После раков? — я поднялся из-за стола, — нет уж, спасибо!
— С черникой!
— Уже поспела?
— Поспевает, ешьте. Что я, напрасно комаров кормила? — обиделась Катя.
— Если с черникой, то устоять трудно…
— Грибы появились…
— Вы в лес далеко не ходите одни.
