На площади воцарилась тишина. Голос Симона-пекаря звучал громко и призывно.
— Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покойся. Если же не будешь бодрствовать, то я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя. Впрочем, есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со мною в белых одеждах, ибо они достойны. Побеждающий облечется в белые одежды, и не изглажу имени его из книги жизни.
— Селя! — выкрикнул высокий женский голос.
— Это Лива Бергхаммер, — сказала фру Скэллинг, — та, жених которой…
Редактор тихонько подтолкнул жену локтем. Этот толчок словно явился последней каплей. Майя разразилась нервными рыданиями.
— Ну-ну, — сказал доктор, несколько раздосадованный тем, что его наблюдениям мешают.
— Майя! — раздраженно сказал редактор.
— Да, я знаю, — послушно ответила она, — я ничего не могла с собой поделать. Я сейчас…
Новый приступ рыданий. Доктор покачал головой:
— Вот видите, лучшего доказательства не надо, чистейшая зараза.
Он подошел к фру Скэллинг:
— Вы тоже ярко выраженный человек настроения, не так ли? Послушайте моего совета и держитесь подальше от таких зрелищ. Читайте хорошие книги, слушайте хорошую, здоровую музыку.
— Да, господин доктор! — ответила фру, приседая и тихонько вытирая глаза.
Редактор покраснел. Не хватало еще, чтоб его жену отчитывали.
— Селя! — прозвучало снова с площади. Японский флаг подняли и опустили. Симон-пекарь сошел на берег в сопровождении Ливы и трех моряков.
Толпа людей в черных одеждах пришла в движение, запела.
— Их не так мало, — заметил редактор.
— Среди них есть просто любопытные, — сказал доктор, — но нет никакого сомнения в том, что эпидемия распространяется, причем с невероятной быстротой. — Доктор зажег свою потухшую трубку. — Чисто психологически это интересно, — сказал он, — в малом масштабе это то же самое, что происходит в Италии и в Германии, — массовый гипноз и демагогия. Это характерно для всей нашей эпохи. Но на практике это черт знает что… что нам делать, редактор?
— Напишите статью в газету, доктор! — предложил редактор.
— Гм, да. — Доктор задумался. — Что-то вроде предупреждения. С медицинской точки зрения. «Гигиена ума». Но я опасаюсь, что это не поможет. Нужна более сильно действующая вакцина. Что-нибудь вроде религиозного контрдвижения. Но только не Оксфордское движение.
Он бросил искоса суровый взгляд на редактора.
— Да, ваше Оксфордское движение окончило свое существование в помойке! — заклохтала фру Шиббю и удовлетворенная отложила бинокль.
Редактор невольно снова покраснел.
— Вот видишь, Майя, — сказал он, — доктор подтвердил то, что я тебе постоянно внушал, дорогой друг: хорошие книги, хорошая музыка. Достоевский, Моцарт.
— Моцарт — пожалуйста, но не Достоевский! — поправил доктор, обнажив два неприятных клыка, которые вообще-то редко бывали видны.
Редактор снова покраснел.
— Have a drink?[26] — предложила фру Шиббю, громко зевнув.
— Нет, спасибо. — И доктор, и редактор спешили.
— Постарайся пореже закатывать истерики при мне, — резко сказал редактор жене по дороге домой. — Культурный человек должен уметь управлять своими чувствами.
— Зато ты очень хорошо умеешь ими управлять, — огрызнулась она, выдернув свою руку из его.
— Давай, начинай снова… это удивительно приятно.
Она громко вздохнула:
— Вы все словно не понимаете, что это серьезно.
— Что ты хочешь этим сказать? Серьезно?
— Вот именно. Это совсем не то, что ваше дурацкое Оксфордское движение.
— Ах, вот ты о чем, — презрительно проговорил редактор.
— Да, — продолжала фру, — ведь здесь люди гибнут!
Редактор просунул руку под руку жены.
— Ты, в сущности, права, Майя, — сказал он. — Люди гибнут.
— Правда ведь? — оживившись, сказала она. И вдруг сжала ему руку. — Никодемус! Смотри! Нет, туда… Под памятником!
— Под памятником?..
Редактор резко остановился. Вверху, под памятником погибшим морякам, собралась большая толпа, среди нее возвышался крест… гигантский крест Маркуса.
— Нет, это уж слишком! — простонал он. — Что за безвкусица! Майя, ни с места! Слышишь! Майя!
Но Майя уже мчалась туда, ее невозможно было остановить. И… он сам почувствовал, что должен торопиться туда, к холму. Массовый гипноз, да. Гипноз толпы. Против него не устоять. Проснулся первобытный инстинкт. Это смешно. Это ужасно.
Под позолоченным крестом было черно от людей. Книготорговец Хеймдаль тоже был здесь. Он дернул редактора за рукав и сказал:
— Знаете, что мне это напоминает? Фреску Синьорелли «Воскресение мертвых»! Только все эти люди должны были бы быть обнаженными… в физическом смысле слова, как они обнажены в духовном!
Редактор нашел свою жену. Она прижималась к плечу старика Верландсена. Толстые стекла очков учителя выражали предел ужаса.
— Смотрите! — сказал он. — Смотрите, что написано вверху на кресте! Ну и ну!
— Религиозный маскарад! — сказал редактор. Его злило, что он не мог владеть своим голосом и говорить спокойно. Он взял жену за руку и строго посмотрел на нее.
— Смерть, где твое жало? — прозвучал полный экстаза женский голос.
Это была Лива Бергхаммер, девушка с хутора Кванхус, о которой так много говорили. Прелестная девушка. Она встала у подножия креста и в диком экстазе обращалась к толпе… Ее речь приводила в волнение, поистине проникала до мозга костей…
— Ибо если кто может свидетельствовать о преодолении смерти, то это я. За один месяц я потеряла брата, возлюбленного и деверя… и только что спаслась от смерти на море! Но для спасшего свою душу нет смерти! И в скором времени никто более не сможет говорить о жизни и смерти, только о вечности! О вечной гибели или вечном спасении!
— Селя! — закричала толпа. Будто порыв ветра пронесся.
— Селя! — Редактор услышал шепот и увидел искаженное лицо жены. — Селя! — произнесла она снова, глядя на него округлившимися глазами и вздернув верхнюю губу.
— Майя! Нет, нет… Не смей, слышишь! Иди домой! Я не могу этого вынести! Слышишь!
Он схватил ее за руку и с силой потащил с холма, на дорогу, в чью-то остановившуюся машину.
— Ради бога! — сказал он изумленному водителю. — Ради бога, отвезите нас домой! У моей жены нервный шок!
— Только не к доктору! — умоляла фру Скэллинг. — Я не хочу к доктору! Он ничего в этом не понимает.
— Нет, нет, — успокоил ее редактор. — Не к доктору, домой.
— И немедленно в постель! — приказал редактор, водворив свою жену в дом. — Нет, не буду звонить доктору, будь спокойна. Я сам буду тебя лечить. Сейчас мы оба выпьем, чтобы подкрепиться. А потом ты ляжешь. Да? Тебе ведь уже немного лучше, да, Майя?
— Да-да, конечно, Никодемус.
Майя попыталась улыбнуться:
— Послушай… мы, кажется, устроили скандал?
— Чепуха, ни у кого не было времени, чтобы обратить на это внимание. Но, Майя, дай слово, что отныне мы будем держаться подальше от всяких сборищ. И ты увидишь, все будет хорошо. Ты будешь читать успокоительные книги. Твое здоровье! «Тысячу и одну ночь», например. У меня идея… Ты ляжешь в постель, а я посижу около тебя и почитаю тебе о путешествиях Синдбада Морехода!
Она обвила руками его голову и с благодарностью сказала:
— Какой ты милый, Никодемус. Но уж если ты хочешь почитать мне, то почитай лучше проповеди Ольферта Рикарда… ведь сегодня воскресенье.
— Прекрасно! Конечно! Это же действительно успокаивающее чтение.
Прежде чем редактор дочитал первую проповедь, его жена тихо заснула. Он с легким зевком отложил книгу и вошел в гостиную. Здесь было тепло и уютно. Он испытывал чувство благодарности. Боже ты мой, ведь его самого чуть не увлекло в эту бездну. Вот, значит, как бывает.
Он приготовил себе грогу.
Да, это могло случиться. Его самого чуть не увлекло, не захватило странное безумие. Как волчок, да… волчок, который запускают, и он начинает жужжать. Голос молодой девушки все еще звучал в его ушах. Несомненно, тут сыграл роль и sex appeal[27]. Но к черту. Все, к счастью, обошлось.
Теперь нужно только держаться подальше и даже не смотреть в эту сторону. Пусть эпидемия свирепствует. Однажды она прекратится, как все эпидемии. Как все войны. Короче говоря, как все тяжелые времена. И небо снова прояснеет!
— Во многих отношениях уже сейчас заметен просвет, — сказал он сам себе, пригубив напиток. — Есть кое-какие знаки на Солнце и Луне. Русские быстро приближаются к границе Германии. Тот факт, что второй фронт задерживается, нашел свое естественное объяснение. Это необыкновенно умная и предусмотрительная тактика — пусть Россия и Германия истекут кровью! Тогда только наступит срок пустить в дело огромные свежие превосходящие силы, самую могущественную военную машину из всех известных миру. Предательство по отношению к русским союзникам? Да, но вряд ли стоит проявлять мягкость по отношению к азиатским ордам.
