— Изменник! — вскричал я, пробежав глазами его письмо. — Вероломный предатель!
В десятый раз я перечитывал его оправдания:
Милорд, так получилось, что, прибыв в Париж, я услышал множество историй, кои повергли в великий страх даже меня, а главное, королеву, и она не успокоилась, пока я не дал согласие жениться. В общем, говоря ясно и понятно, я, имея искренние чувства, обвенчался с ней, и наше воссоединение прошло столь бурно, что у меня уже возникли опасения, не ожидает ли она ребенка.
Эти строки врезались мне в память. Больше не имело смысла хранить сей подлый документ. Я швырнул его в огонь, где он быстро съежился, почернел и рассыпался в прах.
— Он украл у меня сестру!
— А по-моему, он поступил… великодушно, — робко возразила Екатерина.
Она редко противоречила, когда меня одолевали приступы ярости.
— В Испании подобные поступки могут сойти за благородство. В Англии они рассматриваются как опасное безрассудство и авантюризм.
— Брэндон спас королеву, которая находилась в бедственном положении, ведь ее честь подвергалась опасности.
— Он украл у меня ценное достояние! Теперь Мария не сможет заключить новый выгодный брак! Кого еще мне использовать как приманку для политических сделок? К тому же мы бездетны и…
— Разве вы не рады за них? Не способны порадоваться их счастью? О, вспомните, как один юноша писал:
Но Богом нам любовь ниспосылается,И в ней мечты любые претворяются;Ведь двух сердец союз не разорвать,Так стоит ли нам от судьбы бежать?
— Тот юноша умер.
Когда же это произошло? Когда я осваивал премудрости королевского бытия?
— Но он спас меня. Несчастную принцессу, прозябавшую в чужой стране.
Ну, опять Екатерина завела старую песню. Ее взгляд стал мечтательным и рассеянным. Какая скука.
— Что ж, вы сделались королевой, но с тех пор минуло много лет.
Пребывая в раздраженном состоянии, я подыскивал пути для отступления.
— Надо приказать Уолси придумать для них наказание. Назначить им своеобразный штраф. Да, так и будет, — заключил я уже на ходу, поспешно покидая жену.
И Уолси нашел выход. Он предложил потребовать от Брэндона возмещения потерь, поскольку Мария лишилась пожизненного вдовьего пенсиона, выплачиваемого Францией. В общей сложности — около двадцати пяти тысяч фунтов. Если герцог Суффолк согласится на выплату этой суммы, то они смогут вернуться в Англию и я признаю их.
Уилл:
Таким образом, Брэндон, в сущности, всего лишь утратил какое то ни было влияние при дворе. Из-за огромного штрафа герцог не мог больше позволить себе роскошь придворной жизни; им с Марией пришлось удалиться в Уэсторпский манор Суффолка, где жизнь обходилась значительно дешевле. Подальше от глаз Генриха: с глаз долой, из сердца вон… По крайней мере, на это надеялся Уолси.
Генрих VIII:
Между тем я продолжал развлекаться с Бесси. Фраза Брэндона «…и наше воссоединение прошло столь бурно, что у меня уже возникли опасения, не ожидает ли она ребенка», как чья-то издевка, назойливо крутилась в моей голове. Он отлично понимал женщин и, обладая недоступным мне тайным знанием, умел ухаживать за ними, соблазнять и побеждать их. Его мужественной красоты оказалось достаточно, чтобы завоевать сердце принцессы крови. Неужели я недостаточно красив? Сомнения мучили меня до безумия. Меня терзала неуверенность в собственном обаянии. Ведь оба мы обладаем известной статью, у нас одинаковые органы… И я, и Брэндон принадлежим к мужскому полу, и нам, благородным кавалерам, доступно многое (сластолюбец из простолюдинов может позволить себе гораздо меньше)… С Бесси я стремился ко всем мыслимым удовольствиям плоти, словно жаждал до конца постичь то финальное ускользающее ощущение, считавшееся венцом чувственности. Но, несмотря на старания, я не обрел опыта, способного придать мне неоспоримое превосходство.
После свиданий я возвращался в зал, где собирались мои ближайшие придворные и друзья. Все знали, что королевская приемная является местом для отдыха, там играли в кости, музицировали, обсуждали последние сплетни и новинки моды. Там я наслаждался мужским обществом. Я был в кругу равных, и это радовало меня. По моему приказу в камин подкидывали дрова, меняли светильники и приносили вина покрепче, и тогда мы парились от жары, дуясь в примеро[40]. Трещали поленья, радовали глаз рыжие языки пламени, а благодаря приятным последствиям греховных удовольствий я ощущал себя полноценным мужчиной, таким же, как и прочие.
Пресытившись, я удалялся к себе и просил отца Бесси, моего камергера, помочь мне раздеться. От прикосновения его услужливых рук я чувствовал себя развратным завоевателем. И млел от непристойностей своих побед.
По ночам я спал без сновидений.
* * *
В середине весны Екатерина опять родила недоношенного мертвого сына. По оценке Аль-Ашкара, плод пробыл в утробе лишь пять с половиной месяцев; Линакр говорил о шести с половиной. Какая разница? Все равно этих сроков не хватало для рождения жизнеспособного наследника.
* * *
Как только мы получили разрешение врачей, я возобновил близкие отношения с женой. Теперь это был всего лишь супружеский долг. Или политическая необходимость — такая же, как подписание государственных документов в кабинете. Флюиды истекали быстро, словно чернила, когда я ставил подпись: «Henricus Rex». Я безучастно отмечал это. Моя царственность легко оставляла след. И на пергаменте, и в лоне королевы.
Страсть — почти в той же степени лишенную душевности — я удовлетворял с Бесси.
* * *
Мария вернулась в Англию, и в Дувре ее ждала церемонная встреча. Я намеренно решил не появляться там, чтобы у подданных не создалось ложное впечатление, будто я одобряю брак сестры. Теперь ее главным защитником стал Брэндон, герцог Суффолк (мной же сотворенный). Вот пусть и заботится о ее нуждах.
Переговоры между нами велись при посредничестве Уолси. Брэндона не допускали ко мне без его разрешения, впрочем, как и Марию. Но мне хотелось увидеться с любимой сестрой, поэтому я устроил нашу встречу в Лондоне на королевском баркасе. Мы с Марией вполне могли покататься по Темзе и побеседовать напоследок, прежде чем я навсегда отдам ее Брэндону.
Спускавшаяся к пристани женщина казалась выше и красивее той, которую я помнил. Присобранный в складки у ворота ярко-синий бархатный плащ струился по ее плечам, и его полами играл ветер. Она напоминала Деву Марию (хотя уже лишилась девственности). Изменилась даже ее походка.
Лодочник приветствовал ее словами: «Ваше величество».
Я громко, чтобы слуги слышали, сказал:
— Мои подданные должны знать, что она уже не королева. Она стала герцогиней.
— Я остаюсь принцессой, несмотря на титул моего супруга, — заявила Мария, пытаясь улыбкой смягчить резкость своих слов.
— Не лучше ли нам взойти на борт?
Предложив сестре руку, я повел ее в каюту, где все уже приготовили для нашей встречи наедине, — главное, там не было чужих ушей.
Мы устроились на шелковых подушках, глядя друг на друга, как двое незнакомцев.
— Итак, вы последовали зову сердца, — наконец сказал я, не придумав ничего лучшего, — как и грозились сделать.
— Я же люблю его! — воскликнула она. — Люблю, люблю, я полюбила его еще ребенком!
Весла за окном с шумным плеском погружались в воду и выныривали, рассыпая брызги.
— Неужели вы не понимаете, каков он по натуре? Бабник и волокита, а таким известны все трюки, все ухищрения, позволяющие с легкостью завоевать наивных дам.
— Неужели?.. — спросила она, и в голосе ее прозвучало необычайное торжество. — И что же он завоевал, женившись на мне? Вашу опалу и ссылку?
— Он получил лучшую драгоценность Англии.
— И вашу козырную карту. Так кто же расчетлив, братец?
Я попал в положение обвиняемого. Да, я был хуже Брэндона.
Он встретил Марию и полюбил ее, рискуя вызвать мой гнев и отправиться в изгнание. А я видел только потерю выигрыша. Когда же со мной произошли столь разительные перемены? Я возненавидел себя, возненавидел того, в кого превратился, — противное, приземленное существо, проводящее опыты на себе самом, словно на другом человеке.
Но я стал реалистом. А коронованные идеалисты обманывают свой народ. Такова правда.
За кормой расходились дуги кружевной пены; баркас стремительно рассекал воды Темзы. На портовом берегу, на Йорк-плейс, кипела жизнь. Над пристанью резиденции Уолси трепетали на ветру яркие флаги, словно приглашая пришвартоваться.
— Вы ждете ребенка?
— Да, — промолвила сестра уже другим тоном. — Должно быть, это случилось в первую же ночь. Когда он пришел ко мне в ту келью в Клюни, где меня держали в заточении.
