котором, как оказалось, был заинтересован мой брат. Он не сказал мне ничего, но выстроил все так, что оно ко мне попало и я вынес решение в пользу его людей. Я действительно не знал, что помогаю родственнику, не знал, что он это с кем-то обсуждал, и вообще был далек от того, чтобы рисковать своей карьерой, а главное, судейской честью… Леночка, ты же знаешь, что такое судейская честь? – Начальник посмотрел на меня глубоким и очень внимательным взглядом.
– Да, Анатолий Эммануилович… знаю… – Я не удержалась и тяжело вздохнула.
– Так, вот, коллега, я хочу избавить вас от того, что произошло со мной когда-то давно, в девяностых, когда зарождалась наша новая судебная система, и не все наши коллеги даже пережили, в прямом смысле, те беспощадные годы, а главное, страшные реформы, рубившие нас по живому. Я всю жизнь вспоминаю то дело, и от этого мне тяжело. Не буду скрывать, Леночка, я очень разозлился на своего брата, настолько, что с тех пор с ним практически не общаюсь… Это боль, тяжелая человеческая боль. Я скажу вам, Елена Сергеевна, прямо, что не хочу, чтобы вы попали в подобную ситуацию.
– Но я же не… – подскочила я, пытаясь возразить своему шефу. Он лишь снисходительно улыбнулся и поднял руку:
– Коллега, я знаю все возможные аргументы в этом споре. Не стоит даже открывать дискуссию. Чтобы избавить вас от иллюзий, поступим проще. Принимая во внимание, что иск вашим несчастным обладателям дорогих «райских» квартир составили если не вы, то по вашим подсказкам, а решение по нему вы просите меня доверить принимать тоже вам, я, пользуясь своей властью, запрещаю вам вести это дело. Вот так!
– А как же?.. – Я непроизвольно всхлипнула. Меня душили слезы от собственной беспомощности судьи, попавшей в ловушку. Я не понимала, что можно сделать в такой ситуации?! Как же помочь сестре, Косте, Варваре, Кларе и всем, кто страдает от братьев-акробатов и беспощадного дельца Занозина…
Плевакин неожиданно протянул мне руку помощи:
– Это дело, Леночка, я проведу сам! Пора уже проветрить мою мантию, а то за административными делами залежалась. То есть зависелась. Ха-ха!
– Ой! Анатолий Эммануилович, дорогой, как же я вам благодарна… – Теперь уже слезы просто в четыре ручья стекали по моим дрожащим щекам, губам и подбородку. Действительно, председатель суда – это тоже судья, он может принять и рассмотреть любое дело, попавшее в наш суд. И он это сделает. Да еще как сделает! Не удержавшись, я подскочила к начальнику и звонко чмокнула его в щеку, несколько смутив его, и выбежала вон из кабинета.
– Я потерплю, – убегая, заплаканная и восторженная, от начальника, сказала я сама себе. – В таком серьезном деле торопиться точно не нужно, а уж наш Плевакин разберет вас, друзья, на молекулы! А я потерплю, а потом порадуюсь Справедливости.
Исковое заявление от жильцов комплекса «Мой РАЙ-ОН» поступило в Таганский районный суд через два дня. Оно было сразу принято лично председателем Анатолием Эммануиловичем Плевакиным к личному производству, и судебное заседание назначено на начало августа. До этого времени оставался месяц, который я намеревалась потратить с толком и не только на то, чтобы добиться справедливости, в торжестве которой я теперь нисколько не сомневалась.
Главное, что мне надлежало сделать, это окончательно помириться с Сашкой и наладить наш совместный быт. Что ж, придется смириться с тем, что на нашей кухне теперь две хозяйки. Что ж, в коммунальной квартире я еще не жила. Впрочем, быстро выяснилось, что моя взрослая дочь оказалась мудрой и решительной. Вернувшись с турбазы, она в первый же вечер сообщила мне, что они с Фомой сняли квартиру-студию и до конца этой недели переезжают.
– Мам, я же все понимаю, – сказала мне Сашка, пока я растерянно пыталась осмыслить услышанное. – Мне Натка рассказала, что у вас произошло, и я, зная тебя, понимаю, что у тебя просто не было другого выхода. Если честно, я бы поступила иначе. Ты любишь Виталия, он любит тебя, и ты бы могла быть с ним счастлива, а главное – жить как за каменной стеной. Но ты – не я. Для тебя твои дурацкие принципы важнее бытового комфорта. Не скажу, что я это понимаю, но принимаю, потому что ты есть ты и другой уже не будешь.
– Не буду, – подтвердила я.
– Поэтому я на тебя и не сержусь. Жалею, но не сержусь. Меня задевает только то, что ты мне даже не попробовала все объяснить и хотя бы для вида посоветоваться. Просто поставила перед фактом.
– Саш, я больше так не буду, – честно призналась я. – Мне просто нелегко поверить, что ты больше не ребенок, а взрослый самостоятельный человек, умеющий принимать решения.
– Да, и одно взрослое решение я уже приняла. Мы с Фомой после твоего отъезда стали жить отдельно, своей семьей. И продолжим так жить. Поэтому и сняли квартиру. Наши доходы позволяют нам это сделать. И вести семейную жизнь, пусть и без штампа в паспорте, позволяют тоже. Это твоя квартира, ты ее снимаешь и оплачиваешь, поэтому имеешь полное право возвращаться сюда, когда считаешь нужным. А у нас будет свое жилье, где мы будем хозяевами.
– Я не против, Саша, – сказала я, вздохнув. – Только есть одно «но», которое мне бы хотелось, чтобы ты учла. Когда вы с Фомой жили здесь, это была твоя территория. Он пришел к тебе, в твой монастырь, в который, как известно, не лезут со своим уставом. Здесь ты устанавливала правила игры и в любой момент могла указать ему на дверь. Теперь, когда вы сняли общую квартиру, вы на равных, понимаешь? А это значит, что договариваться в случае ссоры вам придется внутри этих общих стен.
– Я это понимаю, – серьезно ответила моя дочь. – И знаешь, ничего не загадываю. Ты же пустишь меня, если я вдруг решу вернуться?
– Конечно, – я встала с табуретки и обняла свою большую маленькую девочку. – Моя дверь будет всегда открыта для тебя, где бы я ни жила.
До конца недели Сашка и Фома перевезли свои вещи в квартиру-студию в новом доме, расположенном на окраине Москвы. Там жилье было дешевле, а для них это, разумеется, имело значение. До института Сашке теперь придется ездить далеко, да и Фоме тоже. Нужно было решать вопрос с покупкой дочери новой машины. Признаться, этот вопрос меня волновал – из-за Сашкиной безопасности, разумеется. Впрочем, она все равно периодически водила машину, потому что Фома давал ей свою, так что и тут мне просто нужно было принять
