Пенелопе могли приглянуться какие угодно покои, но, если бы она решила переселиться в противоположное крыло здания, Грэм, безусловно, стал бы возражать – он еще не потерял надежды сблизиться с Пенелопой.
Странное поведение мужа удивило Пенелоп пугало даже больше, чем его слова. Он сильно нервничал, и она видела, что ему не по себе в собственном поместье. Или, может быть, ему было трудно общаться с ней, его женой? Она обратила внимание на слова «где проводить ночи» и вдруг подумала, что Грэм, оставив любовницу в Лондоне, должно быть, теперь присматривается к ней, Пенелопе, и ждет, что она ему скажет. Лондон был слишком далеко, и Грэм не мог часто наведываться туда. И все же его странный интерес к удобствам ее постели казался Пенелопе необъяснимым.
Подумав, что муж просто не в духе и до сиу пор сердится на нее за поездку в трущобы, Пенелопа решила задобрить его.
– Может быть, мы как-нибудь вместе обойдем дом и выберем подходящие апартаменты? – предложила она. – Когда у вас будет свободное время.
Обезображенное ранами лицо Грэма осталось, как всегда, непроницаемым, но Пенелопа почувствовала, что он доволен ее словами. Кивнув в знак согласия, виконт направился к двери.
– Милорд! – остановила его Пенелопа. Он повернулся и бросил на жену вопросительный взгляд. Набрав побольше воздуха в легкие, Пенелопа выпалила на одном дыхании: – Не хотите ли пообедать вместе со мной? Если каждый из нас сядет сейчас есть, запершись в своей комнате, это будет выглядеть довольно нелепо.
– Вы правы, – согласился Грэм и, осмотрев полупустую спальню, добавил: – Но я считаю, что нам следует перебраться в мою комнату. Там по крайней мере есть стол.
Пенелопа не предполагала такого поворота событий, но отступать было поздно. Она видела, что муж очень доволен ее предложением, и не могла отказаться от него.
Когда наверх на серебряных подносах принесли обед, Грэм вышел к столу в домашней одежде. На нем были свободного покроя атласный жакет, замшевые брюки и рубашка с расстегнутым воротом, так что Пенелопа не могла не заметить жесткие курчавые волосы, росшие на его груди. Окинув мужа смущенным взглядом, она торопливо опустила глаза и с запоздалым сожалением подумала о том, что не следовало соглашаться обедать в его спальне.
Грэм усадил жену за маленький столик, стоявший у камина, Пенелопа огляделась вокруг. Эти покои были меньше городских, что казалось странным, так как деревенский дом превосходил своими размерами столичный особняк. Кровать стояла не в центре, на возвышении, как в Лондоне, а у стрельчатого окна, выходившего в сад. Зимой, должно быть, окно и кровать закрывали драпировки. Но сейчас, в теплое время года, они не были занавешены. На постели лежало зеленое покрывало, ставни были закрыты. У стены стоял комод времен королевы Анны, а ноги утопали в брюссельском ковре зеленовато-коричневых тонов.
Грэм с интересом наблюдал за женой. Пенелопа была удивлена тем, что он пригласил ее в свою спальню, ведь в Лондоне ей было, по существу, запрещено переступать порог комнаты мужа.
– Вам нравится здесь? – наконец спросил Грэм.
Пенелопа перевела взгляд на мужа и тут же пожалела, что сделала это. Они не сидели так близко друг от друга с той памятной поездки в экипаже, когда еще не были женаты и виконт только ухаживал за ней. Изуродованная часть его лица была в тени. Пенелопа заметила, что муж с нежностью смотрит на нее.
– Мне кажется, вам должно быть удобно здесь, – с трудом промолвила Пенелопа, удивляясь, что смогла сказать хоть что-то.
Грэм отпустил слугу, и супруги остались наедине. Глядя на стол, уставленный хрустальной и фарфоровой посудой, и вдыхая дразнящие ароматы теплого хлеба и фаршированной рыбы, Пенелопа вдруг остро почувствовала, что проголодалась.
Грэм, который при желании мог легко очаровать даже принцессу, сегодня вечером явно был в ударе. Он вдруг заговорил о Голди и других обездоленных детях ист-эндских трущоб и предложил Пенелопе основать на его деньги приют для сирот, а затем внимательно выслушал ее соображения по поводу воспитания и образования Александры. Грэм мало рассказывал о себе, но охотно отвечал на вопросы жены, касающиеся Холла и его обитателей. В конце обеда Грэм рассказал несколько забавных случаев из своего детства, – заставив ее смеяться.
Оказавшись вдали от глаз любопытной толпы, Грэм и Пенелопа почувствовали, что обычное напряжение бесследно исчезло. Здесь им никто не мешал, не прерывал их беседу, их не отвлекали домашние заботы. Они могли быть самими собой, общаясь непринужденно, как когда-то, еще до свадьбы. Завороженная обаянием и остроумием Грэма, Пенелопа позабыла обо всем на свете – о Чедуэлле, о любовнице мужа, обо всех сплетнях и тайнах, связанных с ним.
Она говорила с мужем, как со старым добрым другом, на такие темы, на которые никогда не вела бесед в светском обществе Лондона или с жителями родной деревни. Грэм держался с ней на равных, и то, что он с интересом слушал жену, льстило ей больше, чем внимание Чедуэлла, возбуждавшее ее чувственность.
К концу вечера, однако, ее физическое возбуждение начало нарастать. Несмотря на преждевременную седину, посеребрившую его волосы, и безобразный шрам на лице, виконт был очень интересным мужчиной, находившимся в самом расцвете сил, и Пенелопа не могла не отметить это. От его низкого, глубокого голоса по ее спине бегали мурашки. Юную супругу бросало в жар, когда она ловила взгляд мужа, устремленный на ее грудь.
Когда наконец наступило время пожелать друг другу спокойной ночи, Грэм помог Пенелопе встать и, держа ее за руку, проводил до двери. Тепло его ладони воспламенило Пенелопу, зажгло настоящий пожар в ее крови.
– Я знаю, что вы устали, дорогая, – сказал Грэм. – Может быть, отложим поездку в Гемпшир? Я отправлю сестре записку...
– Нет, нет, – прервала его Пенелопа, качая головой. – Утром я встану с новыми силами. Необходимо отвезти Голди к приемным родителям, которые уже с нетерпением ждут ее. Боюсь, что, если девочка дольше пробудет у меня, я привяжусь к ней и не смогу отдать в другую семью.
Нахмурив брови, Грэм задумчиво взглянул в фиалковые глаза жены. Нет, он не заслужил счастья жить с такой женщиной! И пока он не утонул в глубине ее доверчивых глаз, необходимо было достигнуть компромисса.
– В таком случае не поднимайтесь завтра рано, – промолвил он, коснувшись затянутой в перчатку рукой щеки Пенелопы. – До Гемпшира недалеко, и поскольку мы поедем не по садам и огородам, а по дороге, то, думаю, не заблудимся.
Подтрунивая над собой, Грэм усмехнулся, и сердце виконтессы затрепетало.
– Я могу провести вас и садами, и огородами, – с лукавой улыбкой напомнила она ему.
