– Нам пора ехать, Пиппин, – сказала она и, достав из кошелька еще один соверен, протянула папаше две монеты. – Два соверена – мое последнее слово. Если вы не согласны, мы уезжаем. Я хочу доставить радость Пиппину, но всему есть предел!
Мужчина жалобно взвыл, не сводя глаз с набитого кошелька Пенелопы. Решив, что леди поступит так, как сказала, Пиппин, не раздумывая, выхватил сестренку из рук застигнутого врасплох отца и, прыгнув в экипаж, захлопнул за собой дверцу.
– Бежим отсюда, мэм! – воскликнул он, передавая ребенка Пенелопе, и торопливо постучал кучеру, веля тому трогаться с места.
Пенелопа понимала, что побег ни к чему хорошему не приведет. Отец девочки догонит кеб, и им не удастся скрыться. Впрочем, они не успели еще тронуться с места, как он ввалился в кеб, пытаясь отобрать у Пенелопы ребенка. Пенелопа в отчаянии закричала.
Тем временем экипаж обступила толпа Hapoда. Один из прохожих встал на подножку с другой стороны кеба и, разорвав бумагу, которой было затянуто окно, попытался схватить сумочку Пенелопы. Другие стали взбираться сзади на экипаж, штурмуя его, словно высокую гору. Группа обитателей квартала, громко изрытая проклятия преградила путь лошади, не давая ей сдвинуться с места.
Пиппин изо всех сил колотил кулаками бродягу, залезшего в окно и вцепившегося в волосы Пенелопы. Пенелопа, громко вопя от боли и страха, крепко сжимала в руках ребенка, отбиваясь от пьяницы. Сидевший на козлах кебмен отчаянно работал кнутом, своим единственным оружием, пытаясь отогнать наглецов, которых его сопротивление только еще больше раззадоривало.
Толпа начала раскачивать экипаж, стараясь перевернуть его, и Пенелопа уже представила, как ее выволокут на улицу и забьют до-смерти, но она не могла отдать ребенка.
Но тут в толпе послышались испуганные возгласы. В конце улицы появился всадник. Он мчался во весь опор, так что грязь летела во все стороны из-под копыт его вороной лошади. Прежде чем мерзавцы, напавшие на Пенелопу, поняли, куда скачет всадник и какую цель преследует, он налетел на них и начал разгонять толпу плеткой, управляясь с ней более искусно, чем кучер со своим хлыстом. Нападавшие, вопя от боли и изрыгая проклятия, отступили, и экипаж перестал крениться.
Отец Пиппина сделал последнюю попытку отобрать у Пенелопы свою дочь, но тут же получил удар тростью по плечу. Пенелопа сразу же узнала ее и, выглянув из окна, увидела мужа, яростно колотившего бродяг, загородивших дорогу Кебу. Плащ Грэма развевался по ветру, открывая его широкую грудь и мощные плечи. В одной руке он держал плеть, в другой – трость. Пенелопа с ужасом заметила, что последняя имела острый серебряный наконечник, который можно было использовать как кинжал. Несколько оборванцев, по-видимому, слишком поздно поняли это и теперь визжали от боли, истекая кровью.
Все произошло так быстро, что Пенелопа успела лишь разглядеть выражение ярости на изуродованном лице мужа. Он заглянул в экипаж, чтобы убедиться, что с Пенелопой все в порядке. Единственный глаз Грэма сверкал таким гневом, что Пенелопа задрожала от страха. Разъяренный муж был способен напугать ее больше, чем пиратское судно или отребье, обитающее в лондонских трущобах. Но тут кебмен, увидев, что путь свободен, рванулся с места.
У Пиппина перехватило дыхание, когда он увидел всадника исполинского роста, прискакавшего верхом на огромном вороном жеребце, чтобы спасти леди. Встав на колени на сиденье, он высунулся по пояс в окно и следил за тем, как тот разгоняет толпу, пока экипаж не свернул за угол. Вздохнув, Пиппин сел и молча посмотрел на Пенелопу огромными от изумления глазами, словно лишившись дара речи.
Охваченная трепетом, Пенелопа тоже была не? в силах говорить. Она не сводила глаз с ребенка, которого держала на руках. Девочка мирно спала.
Пенелопа едва сдерживала рвущийся из груди истерический смех. Слезы набежали у нее на глаза, и она начала раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь успокоиться.
Вскоре они услышали стук копыт вороного жеребца, и Пиппин вновь высунулся, чтобы еще раз увидеть свирепого всадника, однако тот держался позади экипажа и сопровождал его, не показываясь на глаза пассажирам кеба до тех пор, пока они не оказались в западной, ухоженной и благополучной части Лондона. Для Пенелопы стук копыт скачущего за экипажем жеребца был подобен барабанной дроби перед казнью. Она попала из огня да в полымя. Избежав ужасной гибели, она была обречена на не менее страшную участь. Пенелопа помнила, с каким суровым выражением лица Грэм взглянул на нее, и не рассчитывала на снисхождение.
И Пенелопа не ошиблась. Когда кеб остановился у ворот особняка, Грэм с громкой бранью набросился на кебмена. Заплатив за повреждения, которые получил экипаж, он предупредил его владельца, что придушит его, если он когда-нибудь еще раз посмеет отвезти леди в Ист-Энд. Затем Грэм принялся ругать лакеев за то, что они не торопятся открыть дверь и впустить в дом свою хозяйку. Все это время виконт как будто не замечал Пиппина. Переступив порог особняка, он наорал на дворецкого, распекая его за то, что тот позволил Пенелопе уехать, не выяснив, куда она направляется. Если бы в усадьбу не вернулся кучер и не предупредил Грэма о намерениях миледи, с ней произошла бы беда. Грэм поклялся, что в таком случае убил бы дворецкого на месте.
В конце концов виконт приказал слугам не выпускать Пенелопу из дома без его разрешения. Затем он обрушился со страшной бранью на служанок и горничных, которые выглядывали в холл, стараясь понять, что случилось. Их сразу же как ветром сдуло.
Разогнав всю прислугу, Грэм остался наедине с женой, державшей в руках узел тряпья, и жестом приказал ей следовать за собой в кабинет. Он был слишком разъярен, чтобы говорить с ней. Собравшись с духом, Пенелопа гордо вскинула голову и направилась за ним, внешне сохраняя полное спокойствие, несмотря на то что у нее поджилки тряслись от страха.
Грэм был ужасен в гневе. Пенелопа, крепче прижав к груди ребенка, ни жива ни мертва переступила порог кабинета, не зная, чего ей ждать от человека, который был ее мужем.
Когда он закрыл за ней дверь, Пенелопа почувствовала на себе его пристальный взгляд. Казалось, он пронзал ее насквозь. Однако когда виконт заговорил, в его голосе не было злобы, в нем звучала лишь обеспокоенность.
– Зачем вы это сделали, Пенелопа? Почему вы решились подвергнуть себя смертельной опасности ради этого нежизнеспособного ребенка? Боже мой, у девочки, вероятно, вши, она отравлена джином и, возможно, заражена сифилисом! Что вы собираетесь делать с ней? Неужели вы так страстно мечтаете иметь ребенка, что готовы украсть любого прямо на улице?
