— Привет! Это Оливье Эмери звонит. Шеф на месте?
Дожидаясь, он осмотрелся вокруг, не вызвал ли его звонок каких-то подозрительных движений. Все спокойно.
— Оливье? Ты как, лучше?
— Да, практически нормально.
— Звонишь из-за премии?
— Ага. Вы же мне в понедельник говорили, я и звоню на всякий случай.
— Все в порядке, приходи когда хочешь: можешь сегодня, можешь в понедельник. Как тебе удобнее.
— Я зайду часов в шесть, можно?
— Можно, в секретарской всегда кто-то есть.
Эмери тотчас выключил мобильник, а через четверть часа вихрем ворвался в офис, быстренько пожал руки паре товарищей и пробежал прямо в секретарскую. Сердце билось со скоростью тысяча километров в час. Угроза могла возникнуть откуда угодно. Правую руку он держал на шее, словно поправляя воротник рубашки, но большой палец был готов в долю секунды раскрыть бритву. По тому, как он ворвался в кассу, кассирша сразу поняла, что Эмери очень торопится. Он положил конверт в карман, расписался в бухгалтерской книге за выдачу наличных и тут же вышел.
В приемной те же люди дружелюбно попытались остановить его:
— Эй, ты деньги получил — поляну накрывать не будешь?
— Некогда, ребята, некогда — давайте в понедельник. Привет!
Чуть не бегом он наконец исчез из окрестностей службы. Минут через десять вынул конверт и увидел там четыреста евро. Дотянуть до получки хватит.
Мистраль сидел в углу своего кабинета со стаканчиком кофе в руках и внимательно слушал Кальдрона. Поль Дальмат обретался поодаль в кресле, молчаливый и хмурый, как всегда.
— Сегодня ехать в деревню незачем. Из десятка человек, с которыми общалась Димитрова, на месте один, остальные в отпуске или еще где-то, не знаю. Насчет Одиль Бриаль я не проверял, чтобы она ничего не заподозрила. Если верить школьному учителю, она сейчас должна быть дома. И у меня уже есть хорошая мысль, что такое там могло затеваться.
— А именно?
— Я говорил по телефону с учителем, с ним встречалась и Димитрова. Он уже двадцать пять лет как на пенсии. Прежде чем ответить на мои вопросы, он целый час рассказывал мне про свою жизнь. Должно быть, ему редко случается поговорить, так что если кто-то попадется — держись.
— Особенно когда это полицейский, откровенный человек и говорун вроде вас, Венсан! — с иронией заметил Мистраль.
Кальдрон допил кофе и стал пересказывать свой диалог с учителем.
— Димитрова сработала классно — настоящий профи. Вышла на секретариат мэрии и разузнала, якобы для репортажа о деревенской жизни, координаты всех пенсионеров. Там были все старые учителя, служащие мэрии, торговцы и тому подобное. Так она связалась и с этим бывшим учителем.
— Нам это было проще: у нас имелись номера, по которым она звонила.
— Да, Димитрова посмертно помогла нам работать. На самом деле ее вопросы очень быстро сосредоточились на одном имени: Одиль Бриаль. Но Димитрова половине деревни уже заговорила зубы, так что ей все рассказали то, что она хотела. Учитель сообщил, что все старики пришли в деревенское кафе потолковать с ней.
— А Одиль Бриаль об этой затее знала?
— И да и нет. С одной стороны, Димитрова с ней встречалась, с другой стороны, односельчане Бриаль ничем не помогали: никто и слова не сказал, что приезжая что-то затеяла.
— Вот конспираторы! Должно быть, Димитрова старичков расшевелила, они перед ней и растаяли.
— Точно так и было. Одиль Бриаль в деревне появилась где-то в середине шестидесятых годов с двухмесячным парнишкой на руках. Мать-одиночка. Никто не знал, откуда она взялась и почему у них поселилась, так что для местных жителей это было по меньшей мере странно. Она очень скоро столкнулась с тупой и злобной неприязнью людей. Ее прозвали переселенкой, потому что она не из тех мест и не из того департамента. Она нашла работу неподалеку в городке Шато-Ландон и, само собой, не общалась с этими пентюхами, как она называла деревенских жителей.
— Понятно, что там за обстановочка.
— И это еще не все. Когда «пентюхи» поняли, что к ней ходят мужчины, причем разные, они стали к ней относиться еще хуже. Сами понимаете, какая после этого у переселенки стала репутация. Добавьте к этому ревность местных мужчин — они тоже пытали счастья, но их сразу отшивали.
— Понятно, почему они Одиль Бриаль ничего не сказали. Такая злоба всю жизнь портит. А ведь это Франция, шестидесятые годы, а не девятнадцатый век!
— Но она это не сразу поняла, и ее парнишка тоже. Когда он подрос, пошел в деревенскую школу. На самом деле расспросы Димитровой имели в виду как раз сына. До деревенской жизни с ее пошлостью ей не было дела. Мальчика звали Франсуа, и по какой-то странной фобии мать его никогда не фотографировала. Каждый раз, как приезжали делать снимок класса, все были на месте, кроме Франсуа Бриаля.
— Есть какие-то объяснения?
— Никто ничего не знает. Само собой, деревенские ребята, которых исподтишка подстрекали родители, пытались выведать у Франсуа Бриаля подноготную. К нему тоже не очень хорошо относились. Мальчик рос, мать решила забрать его из школы и записала на заочное обучение. Так он и учился на дому, к великому сожалению учителя, который считал его умным и перспективным. Но мать не давала ему ни с кем общаться, пока он совсем не вырос. Тогда он пошел по дурной дорожке: стал водиться с хулиганьем, воровал мопеды, курил наркотики — словом, стал для местных чуть не бандитом.
— И что же с Франсуа Бриалем случилось потом?
— Однажды к ним приехала «скорая помощь», потому что у парня все лицо было изрезано, в крови. Как? Почему? Загадка. Он вернулся из больницы через несколько недель и окопался дома. Иногда его видели: лицо жуткое, в шрамах, сам исхудавший, злобный. Сверстники его избегали. А потом в один прекрасный день он исчез. Вот что рассказал учитель.
— Это крайне интересно. И впрямь надо подумать, стоит ли ехать в деревню, чтобы услышать ту же самую историю от других свидетелей, обнаруженных Димитровой. У нас уже есть зацепки для разговора с Одиль Бриаль. Ну а искать субъект со шрамами на лице — это в наших обстоятельствах куда как занятно!
— Я пустил Жозе Фариа по следу Франсуа Бриаля.
— Пусть пока поработает, и в понедельник, думаю, у нас найдется пара слов для его матери. Завтра ехать туда ни к чему: если ее задерживать, то в выходные предварительные справки не наведешь. А мы должны быть уверены, что она дома.
Поль Дальмат прокашлялся и взял слово:
— Она дома. Во всяком случае, была дома в это воскресенье.
Мистраль и Кальдрон остолбенели, а Кальдрон ктому же испугался, какова будет реакция Мистраля. Дожидаться долго не пришлось. Он взорвался сразу:
— Откуда у вас такие сведения?
— Я был там в воскресенье.
Мистраль побледнел, подскочил и разом очутился прямо перед Дальматом.
— И вы нам об этом говорите только сегодня! Абсолютная безответственность! Нет, чего вы добиваетесь? Чтобы вас вышвырнули из полиции? Никогда ничего подобного не видел! С нетерпением жду вашего ответа!
Дальмат, на удивление спокойный, не вставая с места, несколько секунд подумал, прежде чем ответить.
— Ну… собственно… Я хотел убедиться, что она дома, имея в виду будущие действия.
— Абсолютно пустой ответ! Раз уж все здесь свои, я хотел бы знать, почему Димитрова пять раз звонила вам на мобильный телефон. Я ведь могу задуматься и о вашей причастности к этому убийству. Если вы позабыли, так я напомню: она убита, а вы занимаетесь этим расследованием. Слушаю вас!
Кальдрон внимательно смотрел и на Мистраля (тот стоял прямо, собранно, полный сдержанной ярости, говорил отчетливо, не повышая голос), и на Дальмата, который сидел, вжавшись в кресло, и не мог решиться дать разумный ответ.
— Я познакомился с Лорой Димитровой в СОИ два года назад практически случайно. Она делала репортаж, ошиблась этажом, а замки там электронные, у нее не было ключа. Я провел ее в тот кабинет, где у нее была встреча. Она дала мне визитную карточку, и я увидел, что у нее болгарская фамилия.
Дальмат бубнил, а Мистраль, не пошевельнувшись, слушал.
— Я знаю Болгарию. Я там бывал, когда учился в семинарии, — у нас был обмен студентов-богословов с православной церковью. Ее заинтересовала моя необычная история: семинарист стал полицейским из СОИ. Она очень смеялась.
Кальдрон тем временем на минуту вышел из кабинета, потом вернулся с тремя стаканчиками кофе. Получилась минутная передышка, немного снявшая напряжение. Мистраль слушал уже не в таком агрессивном настроении.
— Мы потом еще видались, не на службе. Сначала пили кофе, болтали минут по двадцать. Потом заметили, что у нас очень и очень много общего. Мы без конца разговаривали, нам было очень хорошо вместе.
Мистраль маленькими глоточками пил кофе и задумчиво глядел на Дальмата. Кальдрон понимал, что агрессивность шефа ушла, сменившись недоумением.
