— Нет. Откуда с фронта пассажирский? — возразил Сергей.
Поезд подошел к перрону, остановился на третьем пути. Казалось, вагоны мгновение раздумывали, не покатить ли дальше. На стенах вагонов были нарисованы большие красные кресты, на широких окнах висели занавески. Перрон заполнился публикой: гимназисты с повязками Красного Креста на рукавах, женщины с узелками гостинцев. Странно было думать, что эти вагоны пришли «оттуда», что капли на стеклах были, может быть, от дождя, который шел «там».
Вскоре начали выносить раненых. Точно холодное дуновение прошло по толпе солдат, когда они увидели лица раненых. Кое-кто из них жадно втягивал прохладный осенний воздух, но большинство их лежало с полузакрытыми глазами и стонало монотонно, без выражения, точно стон этот был привычен, как дыхание. Санитары выносили носилки и ставили их на блестящую от масла станционную землю. Там подхватывали их гимназисты с повязками Красного Креста. Головы раненых мотались безвольно. В глазах их не было раздражения против неумелых носильщиков, не было интереса к тому, куда их несут, к тому, кто смотрит на них.
В восемь вечера эшелон пошел к фронту. Солдаты, укутанные в шинели, молчали. Поезд шел быстрым ходом, остановки казались мгновенными. На остановках не было слышно звуков гармошки и громких голосов — эшелон молчал.
Ночью на маленькой станции мимо вагонов прошли люди — должно быть, железнодорожники. Один спросил:
— Ты ж куда сейчас пойдешь?
Второй, равнодушно зевая, ответил:
— Та куда ж? Отдижурывся, домой спаты пийду.
Шаги становились тише, вскоре совсем замолкли. Послышались странные звуки, очень тихие. Это кто-то из солдат плакал. Утром все лица казались осунувшимися, ясно выступили веснушки на побледневшем лице татарина Гильдеева.
Маркович спросил у Сергея:
— Под утро, когда на каком-то полустанке стояли, слышал артиллерийскую стрельбу?
Еще в дороге Сергей узнал от писаря Матроскина, что первый батальон вольется в Курский полк, пострадавший во время сентябрьских победоносных боев, и что командовать полком будет Бессмертный, взамен полковника Курского полка, которому оторвало снарядом ногу.
Удивительно быстро человек примиряется с новыми условиями жизни: то, что вчера казалось тяжелым, сегодня уж становится привычным, а соскользнув в еще более тяжелые условия, человек искренне мечтает вернуть то, что несколько дней назад казалось непереносимым.
Недавно невыносимой казалась казарма. Но сколько раз в холодной теплушке Сергей вместе с товарищами вспоминал тепло казарменной печки, шуршание сенника на казарменных нарах, лампочку на столе. И какой желанной оказалась теплушка, защищенная от ветра и дождя, после ночи в сыром лесу! Но и этот лес, полуистлевшие пыльные дубовые листья, оказавшиеся под верхним, влажным слоем, вспоминались с завистью в окопе, налитом на полчетверти мутной, грязной кашицей, намешанной солдатскими сапогами. Казалось, уже ничего не может быть гаже этих ноябрьских дней в окопах, в тяжелой намокшей шинели, в разбухших сапогах, под низкими облаками, когда человек и все, что с ним — хлеб, махорка, расползающаяся меж пальцев курительная бумажка, — стало мокрым, холодным, грязным. Но однажды, пролежав четыре часа под обстрелом австрийцев за крошечным холмиком, Сергей ночью заполз в окоп, и, пожалуй, никогда в нем не было столь сильно ощущение уюта, удобства, безопасности, как в эту минуту, когда он плюхнулся животом на дно мокрой канавы и закурил.
На фронте людям дано нечто очень важное, помогающее перенести тяжести жизни: окопная дружба. Многие, всю жизнь свою не знавшие доброго чувства к человеку, в окопах познают силу товарищества, хорошее чувство, доступное лишь людям общего труда. Здесь, перед лицом смерти, в тяжелых невзгодах открывалась величественная сила дружбы, доверчивого общения человека с человеком. И как странно, что многие сердца впервые открываются для дружбы в часы войны.
У каждого человека в жизни есть несколько дней, иногда три, иногда пять, которые запоминаются навсегда. Эти несколько дней точно впитывают в себя радость и горечь всей жизни. Первый день работы для заводского рабочего, день первой любовной встречи... Солдаты, окончившие путь по железной дороге и вышедшие из теплушек, уносили в памяти первый день на земле фронтовой полосы,
VIII
Это было в три часа дня. Дул ветер, облака бежали по небу в сторону позиций. Ветер, осенний воздух, земля под ногами казались необычными, и лица товарищей, и голоса офицеров, и дневной свет тоже имели в себе какие-то новые черты. Все осматривались, прислушивались, искали глазами войну. Санитарный поезд без паровоза стоял на запасном пути. Несколько солдат с нарукавными повязками сидели на старых шпалах и оглядывали прибывший эшелон. Их равнодушные лица говорили: «Ладно, скоро подберем и вас».
Все было пустынным: перрон без пассажиров, ровное поле, мягкая земля, рельсы, покрытые Дождем, по которым, видно, давно уже не шли поезда, несколько домиков с выбитыми стеклами, пустые ветви деревьев. Не было видно мужиков, станционных рабочих, баб с корзинами, детей; не было собак, не ходили куры. Солдатам и офицерам казалось, что мужики ушли с земли, что вороны и галки улетели с деревьев, очищая место для войны. Одна лишь война должна была происходить на этой земле; и вновь прибывшие оглядывали огромный молчащий круг земли и неба, спрашивая себя: где же она?
Выгружались походные кухни, спускались, гремя подковами, по дощатому настилу лошади; и они озирались, удивляясь простору и пустоте.
Заночевали в дубовом лесу. К вечеру ветер стих. Разрешили разложить костры. Огонь горел дымно, коротким хилым пламенем. Все старались поближе стать к огню, протягивали руки, мешая тяжелому, холодному дыму уходить. Сергей понюхал ладони, они пахли дымом. Костер, холод — все это напоминало детство, дачу. Вот так в саду вечером пытались печь картошку, а затем, проголодавшись и намерзшись, бежали домой ужинать. Только лишь Сергей подумал об этом, как Маркович проговорил:
— В Каменец-Подольске я в лес в детстве ходил, и всегда мы там костры жгли.
Пахарь, стоявший рядом, мотнул головой и негромко спросил:
— Чего ты сказал... что?
Маркович молчал.
Пахарь, продолжая глядеть на пламя, задумчиво сказал:
— Когда мальцами еще были, в степь ходили тарантулов ловить, тоже костры жгли.
Сергей оглянулся. В вечернем мраке всюду желтели пятна огня, темные тени шевелились, двигались. И нельзя было понять, темнеют ли стволы деревьев или солдаты стоят, — все сливалось во тьме, подчеркнутой светом костров. Сколько сотен людей вспоминали детство, костры — в этом лесу, на фронтовой земле? Сергей уже не удивлялся тому, что часто странная мысль, сложное чувство, пришедшее к нему, внезапно оказывались общими с целым взводом. Вначале его это огорчало. Он верил, что обладает чертами гениальности, и всегда — каждый день — он искал в себе особенностей своей мысли и души.
Когда начали укладываться, передали приказ загасить костры. Нэ фронте такие приказы исполнять не любили, считали их проявлением злого офицерского нрава. Теперь же солдаты с поспешностью растаскивали дымящиеся ветки, старательно, не жалея силы, затаптывали в землю уголья. В темноте заговорили шепотом; когда кто-нибудь громко кашлял, озирались и вздрагивали. И сразу же десятки людей впервые стали произносить таинственное слово: «он».
« Ониздаля увидит, мало что в лесу...», « они по дыму почует...», «тут он,недалече, санитары на станции говорили: за лесом, верстов пятнадцать, река Сан, что ли, будет, а онна ней стоит». «Река Сан, а за ней онсам... а емупройти десять верст — это раз плюнуть... емуи ходить не надо: увидит огонь — и начнет из дальнобойных орудий...»
Смешно было после вспоминать, что за много верст от неприятеля, в безопасном лесу, говорили шепотом, боялись закуривать, прислушивались, точно находились в разведке.
Перед рассветом потянул ветер, заскрипели ветки, попробовал дождь, сперва несмело, потом, обрадовавшись, зашумел по коричневым листьям, по потемневшим от влаги солдатским шинелям, по мокрому пеплу погашенных костров. Губы у просыпающихся солдат были серые; побледневшие от сырой погоды руки дрожали, плохо справлялись с тугими кожаными поясами.
Солдат поражала ширина дорог. Точно разлившиеся реки, проселочные дороги растеклись на двадцать — тридцать саженей; дороги поглотили сады, огороды, часть полей. Это прокатилась к фронту русская армия, участвовавшая в великой галицийской битве, и дороги раздались под напором миллионов сапог.
Вошли в покинутую жителями деревню, где помещался штаб полка. Незнакомые офицеры мелькали за окнами каменного дома.
