Антиной пошел по коридору, всматриваясь в лица встречных, попадавшихся ему на каждом шагу. Их вид не говорил о безумии. Это скорее были нервнобольные: вялые, с тусклыми глазами, медлительными движениями, глухими голосами. Одеты они были в обыкновенные, хотя и потрепанные костюмы, но никто не обратил внимания на хитон Антиноя, никто не заговорил с ним. Антиной хотел узнать, справедливы ли его подозрения. Он обратился к седому человеку, пальцем чертившему сложный узор на стене:
— Как ваши дела? Что вы чертите?
Седой человек посмотрел на Антиноя, не задерживая глаз на лице собеседника, и вежливо ответил:
— Видите ли, я очень рассеян, как все математики. Но ведь работать без чернил и бумаги так же трудно, как играть в шахматы, не глядя на доску. Я ищу очень сложную формулу. Я не знаю, поймете ли вы ее.
Антиной собирался уже открыть ему свое звание, надеясь по формуле определить, безумен ли этот человек или нет (Антиной никак не мог решить этого), но резкий громкий голос надзирателя крикнул:
— Эй, Ксенофонт, вы опять пристаете к другим со своими глупостями?
Математик втянул в плечи огромную седую голову, жалобно, по-детски и на этот раз прямо в глаза посмотрел Антиною и сгорбился, съежился и отошел с опущенными, болтающимися тонкими руками. Может быть, это было безумие? Во всяком случае это было страдание.
Антиной пошел дальше. В углу сидел какой-то молодой человек. Он испуганно оглядывался и старался закрыть от других свои руки. Он что-то делал ими. Когда он увлекся и забыл об осторожности, Антиной тихо стал за его спиною. Огрызком карандаша молодой человек рисовал на собственном манжете. Сеть тонких и почти незаметных линий образовала сложный узор, похожий на тщательный рисунок неизвестной Антиною машины. Антиной с изумлением следил, с каким искусством автор проводил свои тонкие линии, и, не выдержав, спросил:
— Простите, это проект машины, не правда ли? Я не ошибся?
Молодой человек вздрогнул, поспешно спрятал карандаш, засунул манжет под рукав и буркнул:
— Нет, вы не ошибаетесь, но ступайте к черту! Если это был даже буйный помешанный, то все-таки в рисунке его было что-то значительное и новое. Антиной отошел, мучительно недоумевая. Он сделал несколько шагов и вдруг увидал шедшего ему навстречу лорда Эбиси. Антиной вскрикнул и кинулся к нему.
— Милорд! — крикнул Антиной.
Лорд жалобно посмотрел на него и, побледнев, тихо спросил:
— Вы не прячете розог? Скажите прямо, не мучьте меня!
Антиной вздрогнул. Он понял, что лорд Эбиси, экс-министр и экс-король, не выдержал великой демократической традиции и сошел с ума. Антиной протянул к нему обе руки и с глубокой жалостью и сердечностью сказал:
— Нет, милорд, я ничего не прячу. Не бойтесь меня. Я сам беспомощен и беззащитен, я здесь пленник.
Лорд порывисто сжал обе руки Антиноя, оглянулся, приложил палец к губам и шепнул:
— Только тише! Здесь слишком много шпионов. Лорд порывисто оттащил Антиноя в угол и зашептал ему:
— Я не сумасшедший, мистер Антиной, как вам, вероятно, кажется. Вы еще убедитесь в этом. И вообще здесь почти нет сумасшедших. Знайте: если здесь вы найдете сумасшедших, то они сошли с ума здесь же, понимаете? Сюда попадают только здоровые. Запомните это.
Лорд быстро отошел.
Антиной стал спрашивать каждого встречного. Из скупых ответов он понял, что все они прекрасно разбирались в вопросах политики, искусства и науки. Он вскоре встретил поэта, казавшегося веселее других. На вопрос Антиноя он ответил:
— Я счастливее других. Мне не нужна бумага. Я помню свои стихи наизусть.
В ответ на просьбу Антиноя прочесть что-нибудь, он продекламировал ему с жаром строки, которые показались Антиною несравненно лучше, чем стихотворения многих известных поэтов.
— Но кто же вы все?
— Звездная палата Атлантиды.
Антиной побледнел. Значит, все-таки сумасшедшие. Но поэт серьезно продолжал:
— Вы пришли к нам из царства мертвых. Но вы живой, и мы живые. Если дать нам свободу, мы взорвем всю коробку Атлантиды. Здесь сидят те, чьи идеи могут быть вредны правительству, церкви, королю, гражданам, всему быту страны.
— Кто же вы? Кто?
— Я — поэт. Старик, рисующий чертежи, чтобы сосредоточиться, — математик. Вот этот юноша — художник. Он рисует свои картины гвоздем на подошве. Странный материал, не правда ли? Что делать, если другого не дают. Приходится же математику держать все формулы в голове.
— Имена? Имена? — лихорадочно крикнул Антиной.
— Вы не знаете их. Мы уходим неизвестными из мира, полиция узнает о нашем существовании раньше, чем общество, а родные отказываются от нас, как только мы попадаем сюда. А те, которые выходят отсюда… о них лучше не говорить. Я не знаю, кто вы. Но, судя по хитону, вы должны все же знать некоторые имена. Вспомните, разве имя Ксенофонт ничего не говорит вам?
— Это он? — закричал Антиной.
— Он. — Кивнул головой поэт.
Ксенофонт, книги которого были настольными пособиями Антиноя. Ксенофонт, величайший математик Атлантиды, неожиданно исчезнувший из столицы голубых солнц лет двадцать назад, — это был старик, которого Антиной едва не заподозрил в безумии, увидев, как он чертит пальцем по стене.
— Что же он сделал?
— Он хотел опубликовать работу по астрономии. Он прочел все земные книги. Но астрономия — вредная наука под водой. Она говорит о настоящем мире и звездах. Его посадили сюда.
— Значит, вы знаете о существовании земли?
— Мы знаем все, что можно знать. — Был гордый ответ. — И мы мечтаем о звездах. Поэтому мы вдвойне вправе назвать себя звездной палатой.
— Отчего же вы не протестуете?
— А вы верите в протесты?
— Нет, я верю в действия.
— Число надзирателей и стражи вдвое больше нашего. Здесь у людей остается только надежда. Безосновательная надежда. Мудрый не предпримет здесь ничего, иначе он потеряет последнее— надежду.
— Ужасно, — прошептал Антиной.
БОГИНЯ
Мы не будем описывать торжественного въезда первосвященника в свой дворец, освобождения министра юстиции, сразу забывшего, что он недавно хотел сделаться потребителем, и вступления старой власти в исполнение своих обязанностей.
На судебной площади снова воздвигался помост, а на помосте опять появились гильотины. На этот раз казнь готовилась для арестованных революционеров. Еще не было допроса, еще не был опубликован состав чрезвычайного суда, но кто же не знал заранее приговора. Первосвященник и правительство простили столичных потребителей. Они, конечно, могли бы вырезать всех своих рабочих, но это было бы слишком невыгодно. Зато те, кто был взят в плен с оружием в руках или арестован по доносу или подозрению, могли спешно готовиться к смерти. В Атлантиде не оказалось бы судьи, который посмел бы или захотел бы вынести им оправдательный приговор.
