– Да. Перед этим замолчали пророки. Приход Христа, Боговоплощение, было последней к нам Божией милостью.
– Христос так же, как Моисей, принес заповеди? – Рустам допрашивал меня, как студента.
Я вздохнул:
– Да, принес заповеди. Но сейчас вы скажете, что люди их так же не выполнили, как и Моисеевы, и вот уж тогда-то пришел Мухаммад. Так? – теперь уже я спросил.
– Разве не так? – поддержал Махмуд Рустама.
– Не совсем. Христос принес Христову Церковь, указал пути спасения. Разве Он где-то, кому-то обещал, что все спасутся? Спасется малое стадо. За что спасать развратников телевидения, циников эстрады и политики, ростовщиков, наркоторговцев? Христос указал на корабль спасения, на который можно попасть. Но надо сильно для этого потрудиться. – Для десерта были принесены специальные вилочки, которыми я цеплял дольки неизвестных мне по названию фруктов.
Купол греческой православной церкви. Кафр-Кана
Питер Брейгель Старший. Битва карнавала и поста. Музей изящных искусств, Вена. 1559
Рустам тоже очищал свое блюдо. Но оторвался от него:
– Но Иисус не учел испорченной человеческой природы.
– Нельзя же так про Бога говорить. Нельзя же представить, что Господь чего-то не учел. После грехопадения прародителей природа человека, под влиянием падшего Денницы, склонна ко греху.
– О! – Рустам вскинул руки. В каждой было по вилке. – О! И этим грехам, этой склонности к преступлениям нужна рама, нужна узда, жесткость. Для спасения человека, для его же счастья. Мухаммад владел инструментом управления людьми. Что такое заповеди блаженства? «Блаженны нищие духом!..» Нужны конкретные указания, как жить, как поступать. Если бы вы видели хадж, Мекку, Медину, вы бы поняли силу ислама.
– Я также могу сказать: если бы вы видели наши крестные ходы, вы бы поняли духовность православия. Я и без Мекки вижу вашу силу и уважаю в исламе многое: не пьете, не курите, семья крепкая, самоограничение, строгость рамазана – все это вызывает уважение. У нас сельский батюшка своим прихожанам привел в пример татарскую девочку, которая в пост не пила, не ела, а некоторые прихожане нарушали пост.
– Почему нарушали?
– Исправятся. Господь долготерпелив. Главная свобода – свобода освобождения от греха, но не по принуждению и страху наказания, не бьют у нас палками по пяткам, а по своей доброй воле. Нищета духом означает растворенность своей воли в воле Божией. Это главное и единственное счастье. Я прилепился к православию, и мне не надо больше ничего искать. Я спокоен: я нашел смысл жизни. Клянусь! Альхамду лилля! Хотя у нас клясться нельзя. Да – да, нет – нет.
Махмуд пригласил пересесть за низенький столик среди ковров. На столике дымился окованный серебром кальян.
– С ароматом яблок. Попробуешь?
– Отпусти меня, Махмуд. Я осоловел, обалдел, отупел от еды. Плохо соображаю. Представляю, какие сны меня ждут.
– Золотые! – уверил Махмуд.
– Шехерезадские! – добавил Рустам.
Не знаю, вежливо это было или невежливо, но я простился и поднялся в номер. А в номере, хоть плачь, хоть смейся, стояла огромная корзина с фруктами. Арбузы, дыни, виноград, финики, апельсины, абрикосы, персики. На отдельном блюде, окруженный сливами, вишней и маслинами, возвышался мохнатый, желто-зеленый ананас.
Конечно, я не притронулся ни к чему, пренебрег дарами ближневосточной природы. Но в отместку за это они мне снились всю ночь.
Самое приятное в утреннем пробуждении было то, что я проснулся совершенно выспавшимся, а значит, счастливым. Я даже запел, стегая себя резкими струями контрастного душа.
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит…
А также:
По диким степям Забайкалья,
Где золото моют в горах…
Да, подумал я, мы ж еще о Китае не поговорили. Надо поговорить. Очень же легко решаются все проблемы, когда на столах изобилие. Но сегодня никакого избыточествования! Завтракаю в отеле и – вперед, к познанию страны и народа! Стоп, какой завтрак? Ты что, вчера не наелся?
Я спустился вниз. Ноги принесли меня в ресторан. Вот уж поистине величайшая русская пословица: «Брюхо добра не помнит». Эта пословица повелевала мною с утра. Хорошо, думал я, сок, холодная простокваша и крепкий чай – это то, что нужно. Может быть, овсянка, может быть, кефир. Кусочек сыра, он здесь такой хороший. И никакого завтрака с Махмудом. Если он не завтракал, скажу: «Ешь, я на улице подожду».
В десять, у выхода из гостиницы, мы встретились с Махмудом так, как будто век не виделись.
– О чем твои высокие парящие думы? – спросил он. – Я видел, что ты о чем-то думал.
– Махмуд, спасибо тебе за высокое обо мне мнение. Со вчерашнего дня вся кровь моего организма обслуживает желудок, а не голову. Но нет, одну мысль я могу изречь. Плохо быть голодным, но плохо быть и чересчур сытым. Голодный думает о еде, пресыщенный не думает ни о чем. Тем более о голодных. Нужен средний, царский путь. Мы сейчас куда? Только не завтракать. Я уже перекусил.
– Перекусил что? Телефонный провод? А? Хорошая шутка? Нет, завтракать надо, как без завтрака?
Я сел на широкое мягкое кресло «мерседеса», поздоровался по-арабски («Сабахальхайр») с водителем, вновь услышал очарование «пустынской» музыки и…
«И так все десять дней?»
Дэвид Робертс. Церковь Рождества Христова. Вифлеем. 1839.
И начался день, который в точности повторил вчерашний. Вся вчерашняя объедаловка, обпиваловка, все эти многочасовые сидения за столиками все новых и новых ресторанов повторились и усилились. «И так все десять дней?» – думал я, пережевывая уставшими зубами все новые образцы восточных кушаний.
Язык тоже работал. Особенно он обработал политику, и мировую, и ближневосточную. Доставалось от Махмуда и его товарищей политике российской. Очень они критиковали нашу робость перед Америкой. Очень осуждали рознь славянского мира.
– А у вас? – отбивался я. – У вас полное единение, у арабов? Когда бомбят одних, другие не очень спешат на выручку. А послушаешь – все вы терпеть не можете политику Израиля и всяких клинтоно-бушей.
– Ну, это сложно, – отвечали мне.
– Так и у нас непросто. Конечно, стыд и срам, что мы отдали Сербию под бомбежки, струсили. И Болгария одобрила Америку, и прибалты, и чехи, и другие. Да, не сплотились мы в коллектив. Это я Заболоцкого вспомнил, знаете? Когда католики уговаривают Чингисхана пойти под папу римского, он отвечает: «Конечно, путь у нас различен, но вы, Писанье получив, не обошлись без зуботычин и не сплотились в коллектив».
– О, я знаю Заболоцкого, – воскликнул доктор Хусейн или Али, я пока их сильно не запомнил. – Жертва репрессий, так?
– Да у нас, почитать исследования по русской, советской литературе, все сплошь жертвы репрессий.
– Литература возникает из сопротивления официальному курсу, так? – спросил Махмуд, оторвавшись на секунду от разговора с официантом.
– Так примерно было во все времена. Но сейчас демократическая литература выработала тип лизоблюда, который угождает власти тем, что гадит на прошлое, издевается над всем святым. Таких прикармливают. Все крупные литературные премии последнего времени вручаются за антирусские книги.
– То есть их присуждают не русские люди? Евреи?
– Ну, на все евреев не хватит. Своих лизоблюдов полно.
– А вообще евреи оказывают большое влияние на политику? – спросил доктор Хусейн. – Или умеренное? Или среднее? Или никакое?
– А вы как думаете? – отвечал я. – Думаю, они бы хотели оказывать решающее влияние, но не получается. Жадность фраера всегда губит. Это понятно? То есть меры не знают. Банкир петушинский воровал, приватизировал миллионные предприятия за копейки, чего еще? А все мало. Сидит. Конечно, с комфортом, с интервью, с ореолом страдальца. Конечно, вытащат. Но хотя бы следующие будут воровать осторожнее. Видите, до чего нас довели: уже мы тому рады, что воров власть уговаривает воровать аккуратнее.
Г.И. Семирадский. Князь Александр Невский принимает папских легатов. 1876
И опять звучала над нами арабская, обволакивающая, музыка. Пели чаще сладкоголосые мужчины. Их умоляющие, пылкие, иногда даже приторные голоса склоняли к взаимности предмет любви. Так ли я понял, спросил я, но ведь цель поэзии и песен – это стремление к взаимности.
– Несомненно, – подтвердил Махмуд. – Это все варианты русской песни: «Нельзя рябине к дубу перебраться, видно, сиротине век одной качаться».
– Переведи вот эту, – попросил я.
Махмуд прислушался:
– А! Это ты и сам можешь перевести, даже и не зная языка. Возьми, опять же, дерево. «О, это дерево над быстро бегущим потоком, оно так же одиноко, как я. О любимая, луноликая, цвет души моей, утренняя прохлада…»
– Краса очей моих, – подсказал я.
– Да, и краса, и очарование. «О Зухра, не будь жестокой, останови потоки моих слез, дай мне надежду, отрада моей мечты…» Так можешь смело переводить любую. Ну, разнообразь: не одинокое дерево, а путник в пустыне, идущий к свету и теплу костра. Все это звучит веками и не надоедает.
