Доутри выкинул все это из головы, считая, что поведение кока — лишь одно из проявлений непонятного и своеобразного склада ума китайцев. Он все же отметил, что Квэку вход на кухню был воспрещен. Заметил он и другую особенность китайца. Он говорил: «Это самый чистоплотный китаец, какого только видел мир. Камбуз вылизан, каюта вылизана, всюду чистота. Когда он не стирает себя самого, своего белья или простынь, то шпарит крутым кипятком блюда и тарелки. Ручаюсь, что он каждую неделю кипятит свое одеяло!»
Баталер не искал объяснений необыкновенного поведения китайца, потому что его голова была занята другим. Изучение пяти субъектов, занимавших кормовые каюты, и выяснение их взаимоотношений поглощало много времени. Затем его очень интересовал маршрут «Мэри Тернер». Нет такого моряка, который бы не интересовался направлением корабля и не желал бы знать, каков будет ближайший порт.
— Мы как будто идем по линии, проходящей к северу от Новой Зеландии, — строил Доутри свои предположения, в сотый раз украдкой заглядывая в нактоуз. Но на этом и кончались все сведения о направлении корабля, какие он только мог заполучить: капитан Доун сам делал все необходимые наблюдения и самолично разрабатывал их, не допуская к этому штурмана и самым тщательным образом запирая на ключ все карты. Доутри знал о горячих спорах, происходивших в кают-компании, — спорах, главной темой которых служило определение долгот и широт, но больше он ничего узнать не мог, так как ему сразу было заявлено, что единственное место, где нечего делать в такие минуты, — кают-компания. Итак, ему оставалось только заключить, что эти совещания были настоящими сражениями, где господа Доун, Нишиканта и Гримшоу орали друг на друга и колотили кулаками по столу, за исключением тех моментов, когда они терпеливо и вежливо, но упорно расспрашивали Бывшего моряка.
«Он, видимо, держит в руках их план», — решил про себя баталер; но сколько он ни старался, не мог разгадать, каким же образом. Чарльз Стоу Гринлиф звали Бывшего моряка, и это было все, чего Доутри у него добился, кроме бессвязных речей о жаре на баркасе и о сокровищах, лежащих в песке на глубине семи футов.
— Здесь некоторые из нас ведут игру, а другие смотрят и любуются, — закинул как-то Доутри удочку. — И я думаю, что мне придется на этих днях полюбоваться интереснейшей игрой. Чем больше я смотрю, тем больше мне это нравится.
Бывший моряк мечтательно поглядел на Доутри своими невидящими глазами.
— На «Ясном» все были юны, почти мальчики, — пробормотал он.
— Да, сэр, — шутливо согласился Доутри. — Из ваших слов я заключаю, что «Ясный» со своими молодчиками был очень приятным судном. Да, они, верно, мало походили на нашу компанию старых хрычей на этой шхуне. Но я не думаю, сэр, чтобы все эти молодчики так ловко вели бы игру, как ведут ее здесь, на борту. Я как раз восхищался ловкостью приемов, сэр.
— Я вам что-то скажу, — ответил Бывший моряк с таким таинственным видом, что Доутри наклонился к нему, чтобы лучше расслышать. — Ни один баталер на «Ясном» не умел так приготовить мои любимые коктейли, как умеете вы. В те дни мы не знали коктейлей, у нас был только херес и настойки. Но это прекрасные аперитивы[41], — да, великолепные аперитивы.
Я вам хочу сказать, — продолжил старик, когда, казалось, его речь была окончена, как раз вовремя, чтобы помешать третьей попытке Доутри разобраться в подлинном положении вещей на «Мэри Тернер» и понять, какую роль в этом деле играет Бывший моряк. — Скоро пробьет пять, и мне бы очень хотелось получить один из ваших прелестных коктейлей, перед тем как идти к обеду.
После этого Доутри стал еще подозрительнее приглядываться к старику. Но дни проходили, и он все более и более убеждался в том, что Чарльз Стоу Гринлиф просто дряхлый старик, искренне убежденный в существовании погребенного где-то в Южных морях клада.
Однажды, занятый чисткой медных поручней в кают-компании, Доутри подслушал, как старик рассказывал Гримшоу и армянскому еврею историю ужасного рубца и недостающих пальцев. Эта парочка старалась подпоить его в надежде развязать ему язык и вытянуть из него какие-нибудь новые подробности.
— Дело происходило на баркасе, — раздался кудахтающий голос старика. — Бунт вспыхнул на одиннадцатый день. Мы на нашем конце лодки дружно защищались от них. Все это было сплошным безумием. Мы жестоко страдали от голода, но жажда доводила нас прямо до сумасшествия. Все началось из-за воды. Видите ли, мы обычно слизывали росу с лопастей весел, планшира, банок и всех внутренних обшивок. Все покрывавшиеся росой поверхности были точно распределены между нами. Например, румпель, верхняя часть руля и половина правой стороны обшивки нашего конца баркаса принадлежали второму офицеру. Никто из нас не посмел посягнуть на его собственность. Третьему офицеру было всего восемнадцать лет, это был храбрый и очаровательный мальчик. Он делил со вторым офицером правую сторону внутренней обшивки. Они наметили линию раздела, вылизывали скудные капли осевшей за ночные часы росы, и ни одному из них в голову не приходило перейти свою границу. Они были слишком порядочными людьми.
Однако о матросах этого сказать было нельзя. Они дрались из-за покрытых росинками поверхностей, и предыдущей ночью один из них пырнул другого ножом. Но этой ночью, ожидая падения росы на принадлежащую мне поверхность, я услыхал, как кто-то лижет за шкафутом, который был предоставлен мне от скамейки до кормы. От кошмарных мечтаний о кристальных родниках и полноводных реках я вернулся к действительности и стал прислушиваться, боясь, чтобы ночной любитель не перешел на мои владения.
Он подходил к ним все ближе, и я ясно слыхал, как он вздыхал и кряхтел, вылизывая сырое дерево, точно ночью на пастбище, когда животное щиплет траву, все больше к вам приближаясь.
К счастью, у меня в руках была подножка для гребцов, и я хотел собрать осевшую на нее росу. Я не знал, кто это, но когда он перешел за мою линию и, охая и кряхтя, принялся вылизывать драгоценные капли росы, я треснул его подножкой. Удар пришелся как раз по носу — это оказался наш боцман, — и бунт вспыхнул. Нож боцмана полоснул меня по лицу и отхватил мои пальцы. Третий помощник — восемнадцатилетний мальчик, славно дрался бок о бок со мной и спас меня. Нам удалось выкинуть боцмана за борт, и я потерял сознание.
Шарканье ног и движение в каюте вернули Доутри к оставленной им на время работе. Усердно натирая медные поручни, он пробормотал про себя: «Старику, видно, пришлось побывать в здоровых переделках. Такие вещи иногда случаются на море».
— Нет, — высоким фальцетом продолжал Бывший моряк, отвечая на чей-то вопрос. — Я потерял сознание не от ран. Напряжение борьбы отняло у меня все силы. Я был слишком слаб. Нет, в моем теле было так мало влаги, что вышло очень немного крови. Самым удивительным при этих обстоятельствах была быстрота, с какой все зажило. На следующий день второй офицер зашил мои раны при помощи костяной зубочистки и вытянутой из парусины нитки.
— Разрешите узнать, мистер Гринлиф, были кольца на отрезанных пальцах? — услыхал Доутри вопрос Симона Нишиканты.
— Да, и одно очень красивое. Я потом нашел его на дне баркаса и подарил торговцу сандаловым деревом, который мне помог. Это был крупный алмаз. Я заплатил за него в Барбадосе сто восемьдесят гиней английскому матросу. Он украл его где-то — кольцо, без сомнения, стоило гораздо больше. Это был прекрасный камень. Торговец сандаловым деревом мне за него не только спас жизнь, но и истратил более сотни фунтов на мою экипировку и билет от острова Вознесения до Шанхая.
— От этих колец никак не отделаешься, — услышал вечером Доутри разговор Симона Нишиканты и Гримшоу на корме. — Вы теперь таких не увидите. Это очень старинные кольца. Теперь так называемые «джентльмены» таких не носят. Эти кольца принадлежали настоящим джентльменам, я хочу сказать, знатным вельможам. Хотел бы я, чтобы какая-нибудь штука в этом роде попала ко мне в заклад. Они стоят больших денег!
— Скажу тебе, Киллени-бой, что, может, я еще до конца путешествия пожалею о том, что поехал на жалованье, а не на доле в прибылях, — делился своими мыслями с Майклом Доутри, возвратившись в каюту и осушая шестую бутылку, в то время как Квэк снимал с него сапоги. — Поверь мне, Киллени, этот старый джентльмен знает, что говорит, — он был большим барином в свое время. У людей даром пальцев на руках не отрубают и не оставляют им на память рубцов через все лицо, и эти люди не станут щеголять кольцами, от которых у еврея-ростовщика текут слюнки.
Глава XI
Сидя как-то в трюме, среди бочек с пресной водой, Доутри, смеясь от всего сердца, перекрестил шхуну в «Корабль глупцов». Но это произошло только через несколько недель, пока же Доутри так усердно исполнял свои обязанности, что даже капитан Доун не мог выразить и тени недовольства.
