— Понял. Наши внизу приняли эту тварь, так что шанс поквитаться будет. Давай ко мне. Идем домой.
Поднявшись метров на четыреста, мы полетели к нашему аэродрому в том же порядке — я ведущий, сержант ведомый. Мне все больше нравился этот немногословный парень с открывшимися у него неплохими летными данными.
Летели мы над дорогой, так было легче ориентироваться. Наше появление вызывало очевидную панику. Раньше я бы посмеялся, но сейчас это вызывало лишь горькую улыбку.
— Командир, посмотри справа на параллельную дорогу. Мне мерещится? — услышал я в эфире голос ведомого. Оторвавшись от наблюдения за дорогой слева, я посмотрел в другую сторону.
А вот там была интересная ситуация. Я увидел на пустой дороге три полуторки, набитых красноармейцами, они ехали к нам в тыл, но не это привлекло внимание Карпова, а то, что они остановились и вывесили опознавательные знаки. Немецкие кресты на красном фоне. Специально на кабину накинули, чтобы было можно рассмотреть только с воздуха.
— Немецкие диверсанты! — ответил я на удивленный вопрос ведомого.
— Что делать будем? — спросил сержант.
— Что-что, атакуем, конечно! Ты пустой?
— Да, все до железки отстрелял.
— Ясно, будешь наблюдателем. Поднимись метров на пятьсот и следи за воздухом, а я пройдусь по ним. У меня еще полбоекомплекта. Расходимся.
— Понял, — отозвался ведомый и, мелькнув нежно-голубым брюхом истребителя, пошел на разворот.
Первым заходом я не стал стрелять, просто опустился пониже и успокаивающе покачал крыльями машущим руками немцам. Мол, я понял, опознал.
А вот вторым — прямо на дорогу — открыл огонь из пушек. Позиция была выбрана более чем удачно. Заходил я на головную машину, и пушечные снаряды, разорвав кабину и разнеся в куски тела плотно сидящих в кузове солдат, прошлись и по второй машине. На третью уже не хватило высоты, пришлось выводить «мессер» из пике.
Расстрелянные машины скрыла пыль, поднятая разорвавшимися на дороге снарядами. Сделав круг, я снова вошел в пике, атакуя третью машину, из нее уже попрыгали пассажиры и разбегались в разные стороны. На этот раз я открыл огонь из пулеметов. Глядя, как очереди, поднимая пыль, пересекают несколько бегущих силуэтов, отчего они падают изломанными куклами, я прорычал, выводя истребитель из атаки:
— Это вам не безоружных расстреливать. Почувствуйте на себе, что значит воздушные налеты.
В наушниках послышался отчетливый смех.
— Что смешного? — спросил я у ведомого.
— Да я только что понял, что немецкий истребитель сбивает своих же и расстреливает тоже.
— Действительно смешно, — спокойно сказал я, заходя на очередной вираж и бросая «мессер» вниз. Немцы уже попрятались по кустам, так что моей целью была третья машина, пусть пехом походят.
— Все. Что мог, я сделал. Идем к себе.
— Хорошо.
Убедившись, что Карпов занял место ведомого, я повел машину на свой аэродром. Судя по местности, до него осталось километров двадцать.
Привычно зайдя на посадку, опустился на три точки и покатился к своему капониру, с недоумением оглядываясь. Сомнений не было, еще сверху показавшийся мне странным аэродром теперь просто кричал, что его покинули. Полки опять передислоцировались.
— Пусто, — услышал я голос сержанта.
— Угу. Вижу. Но все равно кто-то должен остаться. Давай к нашей стоянке рули, там определимся.
Заглушив двигатели возле пустых капониров, мы вылезли из кабин и огляделись.
Никого не было.
Я скинул парашют и направился было к землянке штаба, но заметил несколько фигурок, которые перебежками двигались к нам. Метнувшись в сторону, залег за стволом дерева и приготовил пистолет к бою, однако это оказались свои. Я опознал в одной из фигур сержанта Горелова из охранного взвода. Это он застрелил одного из немецких диверсантов во время попытки моего захвата, так что я хорошо его знал.
— Свои!
— Какие такие свои?
— Суворов.
— Суворов? Точно?
Повезло, что мы опознали друг друга. Пока бойцы с любопытством осматривали трофейную технику, мы слушали новости.
Полки передислоцировались еще вчера, как только вернулись все уцелевшие машины.
Шесть техников из БАО и три бойца из охранного взвода собирались вывозить один из поврежденных бомбардировщиков — его не смогли забрать сразу, не было свободного транспорта — вот и приехали за ним, благо была такая возможность.
— Ты не представляешь, как мы охренели, когда два «мессера» стали садиться… — рассказывал техник-лейтенант Хромченко, помогая рукой. У них был с собой сухпай, так что мы с Карповым слушали с набитыми ртами.
— И где сейчас наши?
— Карта есть?
— Ага, сейчас достану.
Лейтенант показал на карте, где теперь стоят полки.
— Нормально, всего двадцать пять километров. Горючки хватит, — прикинул я.
— Ладно, а вы-то как? — с жадным любопытством спросил Хромченко. Остальные собрались вокруг нас, слушая Карпова.
Пока он описывал наши приключения под восхищенные возгласы слушателей, я анализировал, что мне рассказал Хромченко.
Кроме всех МиГов не вернулось три «таира». Доклад вернувшегося с налета Сомова дал понять, что случилось. Нас ждали, ждали до вечера. Никитин так и сказал:
— Не такой Суворов, чтобы задерживаться, вернется он, просто чую, что вернется.
Говорил он, конечно, Запашному, но один из бойцов подслушал, и этот разговор мигом разнесся по полкам.
Однако я не вернулся. Полки передислоцировались, так и не дождавшись нас. Кстати, налет вызвал положительную реакцию в верхах. Командование посчитало, что вылет был более чем успешный. Особенно когда проявили снимки, сделанные наблюдателем, благо он смог уйти на бреющем.
Самое интересное, наблюдатель сделал снимки не только аэродрома, но и некоторых эпизодов нашего воздушного боя. Это нужно было, чтобы определить боевые возможности «Таиров».
— …ну а как мы сели, вы видели.
— Да-а-а-а. Поносило вас, — протянул Хромченко.
— А ты думал? Ни дня без приключений! Война! — ответил я.
Облизав ложку после тушенки, я вытер ее тряпочкой и убрал на место, за голенище сапога.
— У вас связь есть?
— Да откуда?! Все уже смотали и убрали! — отмахнулся Хромченко.
— Вот и мы тоже сколько ни вызываем, не отвечают. Может, рация неисправна?
— Не знаю. Я когда уезжал, все нормально было, да и не заходил я к радистам.
— Тогда мы в часть, может, еще на завтрак успеем. Время семь утра всего. И про диверсантов не забывайте, колонну-то я расстрелял в десяти километрах отсюда.
— Да понял я, поостережемся. Ну давай тогда, в части увидимся, — пожал мне руку Хромченко. Распрощавшись с бойцами, мы с напарником сели в «мессеры» и пошли на взлет.
— По карте аэродром прямо под нами. Видишь что-нибудь?
— Нет. Хорошо замаскировались. Опустимся ниже?
— Умный больно. Про зенитки не забывай. Там две батареи теперь, не считая мелочи.
— Что делать будем?
— Уходим в сторону и на бреющем возвращаемся, там они не успеют сориентироваться, как мы сядем.
— Хорошо.
Так и получилось. Когда мы появились на виду у зениток, шасси были уже выпущены, и мы, спланировав, сели на аэродром. Теперь уже были видны стоянки с самолетами, укрытыми маскировочными сетями и срубленными ветками. Используя не сильно упавшую скорость, повернул к тому месту, в котором безошибочно опознал штаб полка. Заглушив двигатель, позволил истребителю катиться. От леса к нам бежали люди, некоторые с оружием в руках. На ходу откинув фонарь, отстегнул привязные ремни и, встав, помахал рукой.
Когда ко мне подбежал Никитин, «мессер» уже остановился. Я, хлопнув его по боку, сказал знаменитую фразу:
— Вот, товарищ майор, принимайте аппарат, махнул не глядя.
И непонимающе посмотрел на Никитина, согнувшегося от смеха. Рядом хохотали остальные встречающие. Мне это казалось странным, поэтому я с недоумением посмотрел на командиров.
— Качай его, ребята! — выкрикнул кто-то, и не успел я рта открыть, как меня вытащили из кабины и вместе с парашютом стали подбрасывать в воздух.
О причине такой странной реакции мне позже рассказал Никифоров.
Оказалось, Никитину приснился сон, который он рассказал остальным командирам:
«…Занималась утренняя заря. Командиры обоих полков и Никифоров стояли около блиндажа РП. Курили.
— Ладно, отцы командиры, хватит горевать. Может, вернется еще наш найденыш, — произнес особист, делая вид, что рассматривает порозовевший горизонт. Услышав в ответ сдавленное шипение, он опустил взгляд. Глядя округлившимися глазами ему за спину, майор Запашный тыкал растопыренной ладонью куда-то в небо, будто отгоняя голубей. Никитин молчал, но вид имел не менее потрясенный.
Резко крутанувшись на пятках, политрук развернулся и застыл, выронив папиросу. Над дальним краем аэродрома, освещаемый розоватым светом утренней зари, кружил танк!
