Савва Остроухов только пришел на запань сказать бригадиру по приемке леса, что завтра прибудет еще один трактор. Увидев подъезжавшего на знакомом жеребце всадника, Савва побежал ему навстречу.
— Сережа! — крикнул он. — Посмотри, что у нас тут делается! Пристань у берегов Усть-Невинской! Свой лесной склад. И плывут, и плывут, и плывут! Вот если бы Кубань всегда была такая щедрая.
— Были бы мы на работу щедрые, — ответил Сергей, — а Кубань свое сделает. Сила необыкновенная! — Сергей передал поводья Савве. — Горячего ты мне дал коня. — Он задумчиво посмотрел на запань. — Да, Савва, скоро сплаву конец. Ну, ничего. Мы одно плотбище очистили, хватит нам на много лет. А вы, я вижу, механизировали работы?
— Директор МТС прислал трактор. И еще один обещал прислать, а сам заговаривал со мной насчет леса для мастерских… Они у них без крыш.
— Поможем, — сказал Сергей, любуясь запанью.
— Конечно, помочь надо. А без тракторов мы бы тут запарились. Ты посмотри, уже зацепил целую вереницу. Потащил! А какой лес! Это же богатство… Да, чуть было не забыл. Тебя разыскивал какой-то военный. Я сказал, что ты в горах. Не повстречались?
— Никого я не видел. А как тут мой друг?
— Лежит, бедняга. Из района я привозил хирурга. Осмотрел. Говорит, что кость не повреждена.
По настоянию Анфисы, Семена из лодки перенесли не к бабке Параське, а к Тутариновым. Его уложили в передней комнате на взбитой перине. Позвали фельдшера. Прибежал Савва и распорядился послать в район тачанку за хирургом. Анфиса, похудевшая, со слезами на глазах, ни на минуту не отходила от кровати. С матерью говорила неохотно. Будто и слушала то, о чем ей говорила Ниловна, но ничего не слышала, будто и смотрела на мать, но ничего не видела.
— Мамо, не трогайте меня.
Всю ночь Анфиса просидела у кровати больного. Семен лежал тихо, дышал спокойно. На рассвете, не открывая глаз, попросил воды. Пил короткими, жадными глотками.
— Сережа еще не приехал? — спросил он.
— Должен бы скоро приехать, — успокаивала Анфиса. — А тебе уже лучше? Ну, посмотри на меня.
Семен открыл глаза. Сухие его губы болезненно скривились.
— Видишь, Анфиса, какой я стал. — Он потрогал рукой забинтованную голову. — Прилипло.
Вошел Тимофей Ильич, остановился возле кровати. Анфиса не замечала отца. Перевязывая Семену голову, она одной рукой обняла его за шею, другой заматывала бинт. Старик видел ее тоскливые, с высохшими слезами глаза, почерневшее лицо. «Недаром же говорится, — думал он, — суженого и на коне не объедешь».
Когда Семен снова лежал на подушке, Тимофей Ильич подошел к нему.
— Ну, Семен, как твои дела? — спросил он участливо.
— Лежу…
— Вижу, что лежишь. Надо тебе парное молоко пить. Я сказал Ниловне, чтоб подоила корову. Молоко, ежели пить прямо после дойки, — силы прибавляет.
— Ничего мне не хочется.
— А ты пей, хоть и не хочется.
Ниловна вошла с дойницей. Тимофей Ильич взял кружку, зачерпнул теплого, вспенившегося молока и заставил Семена выпить.
После завтрака, собираясь идти на огороды, Тимофей Ильич наказал жене:
— Ты оставайся дома. Может, что помочь надо. Да еще скажи Анфисе и Семену, что я противиться не буду. Бог с ними, пускай паруются.
— Как я вижу, они уже спаровались, — сказала Ниловна.
— Теперь-то и ты увидела.
— И раньше я тебе говорила, да ты тогда глухой был.
— Глухой, глухой, — обиделся Тимофей Ильич. — Знать, плохо говорила, оттого и не слыхал.
На третий день утром Тимофей Ильич снова зашел к Семену. Анфиса сидела на стульчике и спала, уронив на кровать голову. Семен приподнялся, опираясь локтями в подушку.
— Лежи, лежи, — сказал Тимофей Ильич. — Ну, как молоко, помогает?
— Сегодня мне уже лучше.
— А я тебе что сказал? Анфиса! Вставай! — Тимофей Ильич разбудил дочь. — Беги, неси дойницу.
Анфиса вышла из хаты.
— Вот только ноги, — проговорил Семен, — точно и не мои.
— Ничего, подживут и ноги. Теперь тебе залеживаться нельзя. Надо свадьбу справлять.
Семен смущенно улыбнулся.
— Ну, ничего, Семен, — продолжал Тимофей Ильич, — это я только так сказал. Главное — поправляйся, а повеселиться мы успеем. Это от нас не уйдет.
В этот день приехал Сергей. Отец и мать были на работе. Анфиса увидела брата в окно, выбежала в сенцы и обняла его на пороге.
— Сережа, а батя уже согласился.
— Прекрасно! — сказал Сергей, радуясь за сестру. — А как жених?
— Ему лучше, — тихо сказала Анфиса. — Заходи, он тебя давно ждет.
Сергей вошел в горницу, молча подал Семену руку, с удивлением глядя на худое, небритое лицо друга. Сел на низенький стульчик.
— Ну, радист-пулеметчик, как тебя туда черти внесли?
— Сам влетел. Бревно перевернулось.
— А ну, давай посмотрю ноги.
Сергей поднял одеяло, снял с ног Семена согревающий компресс. Долго и внимательно, как врач, смотрел на опухшие, смазанные йодом икры, лежавшие на белой и влажной вате. Потом снова наложил компресс, укрыл одеялом.
— А как голова?
— Пустяки, — сказал Семен. — Уже заживает.
— Да, друже Семен, как все это некстати. Дело мы начали большое, а тут и праздник наш подходит.
— Какой?
— Да ты ничего и не знаешь? Эх, бедная твоя голова! Так знай — восьмого сентября танкистов будет чествовать вся страна.
— Вот здорово!
— А ты будешь лежать.
— К тому времени я встану, — уверенно сказал Семен. — Хоть на костылях, а встану.
Сергей поднялся, широко раскинул руки.
— Анфиса! Семен! — крикнул он. — Да я же забыл вас поздравить. Ты, сестренка, не красней, не красней, а загляни в шкафчик, нет ли там какой настойки. Тут без этого нельзя!
Анфиса принесла графин, в котором оказалось не более стакана вишневки. Ее разделили на три равные части и выпили… В это время ко двору подъехала легковая машина. Из нее вышел офицер в чине капитана.
Сергей вышел из хаты.
— Капитан Савельев, — сказал офицер, подавая руку — Из Москвы получена телеграмма.
Капитан Савельев расстегнул планшет, вынул телеграмму и передал Сергею.
Сергея вызывали в Бронетанковое управление. Текст телеграммы был краток: под ним стояла подпись маршала. В телеграмме не было сказано, по какому делу Сергея вызывают в Москву. Он об этом не подумал, подсчитывая в уме, когда, в какой день ему выехать, чтобы к указанному сроку быть в Москве.
— Командировочное удостоверение, деньги, проездные документы получите в райвоенкомате, — сказал капитан.
Савельев пожелал счастливого пути и уехал, а Сергей, опершись плечом о ствол груши, еще долго стоял и перечитывал телеграмму.
Сергей успел побывать в Чубуксунском лагере, повидался с Ириной, распрощался со сплавщиками. Наступил день отъезда. Все, что полагалось в дорогу, было собрано и сложено в чемодан. Тут лежали и летний китель, блестевший начищенными пуговицами, и белая гимнастерка из мягкого полотна, с погонами, и бритвенный прибор с мыльницей, флакон одеколона, купленный в станичной аптеке, и наглаженное Анфисой белье, полотенце, носовые платки, сложенные уголком, как обычно складывают блины. Рядом с чемоданом стоял вещевой мешок, куда Ниловна уложила и вареные яйца, и зажаренное свиное сало, и буханку свежего хлеба, и пирожки, и ватрушки. Сверху были положены помидоры, янтарно-красные, величиной в кулак. Отдельно лежали тоже приготовленные в дорогу арбуз и две дыни.
Сергей надел бриджи и гимнастерку. Он стоял перед зеркалом и прикреплял погоны. Ниловна принесла их завернутыми в платке.
— Мамо, вот и пригодились погоны!
— Сережа, а все ж таки по какому делу тебя вызывают?
— Не знаю, мамо. Раз вызывают, значит, нужен.
Сергей засунул руку под гимнастерку, стараясь поймать шнурок от погона. Наконец погоны легли на свое место, он оправил гимнастерку, подтянул портупею. Ниловна с тоской смотрела на сына.
— Сереженька, — шепотом сказала она, поглядывая на Тимофея Ильича, — неужели опять война будет? Иначе зачем бы тебя вызывали?
— Вот уж насчет войны вам, мамо, не надо беспокоиться.
— Да я так… только спросила, — не сводя глаз с сына, молвила Ниловна.
— А и спрашивать тебе об этом нечего, — строго сказал Тимофей Ильич. — Ты лучше сходи в погреб да принеси сметаны. Пусть Сергей закусит в дорогу.
— Уж и спросить нельзя, — обиделась Ниловна, собираясь идти в погреб. — Ты, сыночек, там не задерживайся. Немного побудешь и приезжай. Свадьба ж у нас скоро.
— К Анфисиной свадьбе я вернусь.
Тимофею Ильичу хотелось поговорить с сыном наедине, без Ниловны, а она, как назло, не отходила от Сергея. Тимофей Ильич нарочно послал ее за сметаной и, когда Ниловна вышла из хаты, подошел к Сергею, все еще стоящему возле зеркала.
