Путеец не имеет права распускаться, как бы ему ни было плохо: ему хочется плакать — а он свистит в свисток, ему хочется потрясать кулаками — а он размахивает флажком, ему хочется завыть от горя — а он как ни в чем не бывало кричит, подавая сигнал к отправлению. Такая уж у него работа.
— Ох, ну и заболтались же мы с тобой. Сейчас придет последний поезд. Погоди, вот освобожусь и провожу тебя до храма. На-ка, накинь, а то простудишься.
Отомацу набросил на плечи девочки ватную куртку и прошел в контору. Надев пальто и затянув под подбородком ремешок фуражки, он взял фонарь и вышел на вокзальную платформу. Стенные часы пробили семь.
Торопливо счистив с платформы снег, Отомацу стал в самом ее начале. Скоро в тоннеле показался круг света. Затем снежную завесу раздвинул могучий снегоуборщик ВВ-15.
Снегоуборщик на полном ходу приближался к станции, таща за собой пустой тепловоз и извергая клубы снежной пыли. Глядя на него, Отомацу почувствовал себя виноватым. «До самого конца плясал под мою дудку, — подумал он, — и вот остался без выходного пособия и без пенсии».
Подняв правой рукой фонарь, а левой указывая на путь, он громко закричал, подавая сигнал.
Вместе с молодым машинистом на платформу спустился знакомый механик.
— А, Мит-тян, небось досталось тебе сегодня. Зайди, передохнешь да перекусишь, у меня есть сируко.
— Спасибо, Ото-сан. Но на обратном пути предстоит еще чистить и основную линию. Только забегу в уборную. А вот вам от нашего депо. — И механик вытащил корзину с великолепными фруктами.
— Это еще зачем? До прощального банкета вроде бы еще далеко. Целых три месяца впереди.
— Да нет, не к тому, поставьте на алтарь.
И механик с машинистом вразвалку направились в уборную.
Проводив снегоуборщик, Отомацу с корзиной в руках вернулся в вокзальное здание.
Он прекрасно понял, хотя и виду не подал, почему они привезли эти фрукты. Его старые приятели из депо хорошо помнили день смерти Юкко. Они вручили ему корзину как бы между прочим, словно передавая жезл, да и сам Отомацу не сказал ни слова, принимая этот знак внимания.
Остановившись у турникета, Отомацу снял припорошенную снегом фуражку и поклонился снежной мгле, в которой затихал, удаляясь, стук колес.
Подумав, что ему вряд ли удастся самому справиться с таким количеством фруктов, он решил отнести их в храм в качестве поминального приношения, тем более что все равно надо будет идти туда провожать девочку.
— Ну что, сестренка, пошли? Не забудь марку Д-51. Да и куклу тоже.
С этими словами он толкнул запотевшую от пара дверцу конторы, и тут же замер на месте, оцепенев от страха.
(Мать, ты?!)
Нет, не может быть! Однако на миг ему в самом деле почудилось, что женская фигура в красной ватной безрукавке, уютно устроившаяся в комнате спиной к нему, — его покойная жена.
— Что с вами, дяденька? Прошу к столу!
— Вот это да! И ты сама все это настряпала?
— Извините, что я без спроса забралась в ваш холодильник…
— Ничего страшного. Неужели, пока меня не было, ты успела столько всего наготовить?
На маленьком столике, накрытом на двоих, были аккуратно расставлены тарелочки с сушеной рыбой, омлетом и вареными овощами. Подавая дымящийся рис, девочка сняла с полки пиалу и палочки для еды:
— Можно взять?
— Этими палочками ела моя жена, но если хочешь, бери. Ну и мастерица же ты, просто чудеса, да и только!
— Можно было варить рис в электрической рисоварке, но это слишком долго, и я сварила в простой. Я его не замачивала, поэтому он не очень-то хорошо проварился.
— Да, хозяйка ты отменная! Не всякий сумеет из жалких остатков состряпать такое отличное угощение. Прямо как в сказке. Что ж, попробуем.
— Я ведь мечтаю выйти замуж за железнодорожника, а значит, надо научиться быстро готовить.
— Ну, экзамен ты выдержала на отлично.
Отхлебнув мисосиру,[28] Отомацу замер, охваченный каким-то странным чувством, выходившим за рамки простого изумления. Точно такое же мисосиру готовила когда-то его покойная жена.
— Ну как, вкусно?
— Да, давненько мне не было так хорошо…
— Почему?
«Если бы Юкко была жива, — думал Отомацу, — она наверняка угостила бы меня теперь именно таким мисосиру. Мать научила бы ее стряпать. Каждый вечер, отправив последний поезд, я находил бы дома на столе именно такой ужин».
Отложив палочки, Отомацу уселся поудобнее.
— Знаешь, вообще-то мне очень везло в жизни. Я всегда делал только то, что хотел, правда потерял ребенка и жену… И все же тут все ко мне очень хорошо относятся. Так что я все же счастливый человек.
— Правда?
— Конечно, правда. А теперь и смерти не боюсь.
Зазвонил телефон. Сунув ноги в сандалии, Отомацу прошел в контору:
— Да, слушаю. А, это вы господин настоятель. С Новым годом вас! Это из-за меня ваша внучка задержалась. Очень славная девочка. Даже ужином меня накормила.
Однако, как выяснилось, настоятель звонил вовсе не потому, что волновался за внучку. После того как они обменялись привычными любезностями, он спросил, как Отомацу предполагает в этом году проводить поминальную службу.
Положив телефонную трубку, Отомацу, не найдя в себе сил обернуться, обессиленно опустился на стул. В его ушах назойливо звучал голос настоятеля.
(Да вы что, Ото-сан, окончательно из ума выжили? Никакая Ёсиэ ко мне не приезжала.)
Отомацу взял со стола целлулоидную куклу и провел рукой по ее пожелтевшему кружевному платьицу:
— Но ведь она же существует…
В стекле билетной кассы отражалась фигура девочки, сидящей с опущенной головой.
— Зачем ты меня обманула?
В обледеневшее окно стучал снег.
— Прости, я боялась тебя испугать.
— А почему, собственно, я должен был пугаться? Где это видано, чтобы отец боялся собственной дочери?
— Прости меня, отец.
Отомацу поднял глаза к потолку, по щекам его невольно потекли слезы.
— Значит, со вчерашнего вечера ты нарочно показывалась мне, с каждым разом становясь все старше? Сперва явилась малышкой с ранцем за плечами и постаралась, чтобы я тебя заметил. Потом, ночью, пришла опять, став немного постарше, а теперь появилась в форме биёрского колледжа. Ты хотела, чтоб твой отец увидел, как ты выросла за эти семнадцать лет?
Голос девочки был тих, как падающий на землю снег:
— Но, отец, в моей жизни не было ничего хорошего. Я умерла, так и не успев ничем тебя порадовать. Поэтому…
Отомацу прижал к груди целлулоидного пупса:
— А ведь я вспомнил. Эту куклу мать, рыдая, положила тебе в гроб.
— Да. Я очень ее берегла. Ведь это ты купил мне ее в Биёро. А мама сама связала для нее платьице.
— И ты… Ведь в тот день, когда ты умерла, я, как всегда, счищал снег с платформы. А потом за этим самым столом, составляя ежедневное донесение, написал: «Никаких происшествий не было».
— Но ведь ты путеец. Ты просто не мог иначе. Я ничуть не обижаюсь.
Повернувшись вместе со стулом, Отомацу взглянул на девочку. Юкко в красной куртке сидела съежившись и грустно улыбалась ему.
— Сейчас ты поужинаешь, потом примешь ванну, и мы вместе ляжем спать. Да, Юкко?
В тот вечер, составляя ежедневное донесение, Отомацу написал: «Никаких происшествий не было».
К полуночи снег перестал идти, и над терриконами Хоромаи засияла серебряным светом полная луна.
— Вот уж не думал, что линия Хоромаи может приносить прибыль. Глянь-ка, ни одного свободного места!
Молодой машинист с кожаной сумкой в руке шел по платформе, заглядывая в окна КХ-12.
— А что тут удивительного? Ведь скончался начальник станции, прослуживший здесь сорок пять лет. Небось ваших начальников так не хоронят.
— А какое хорошее лицо у Отомацу-сан, извините, у господина начальника станции, правда? Я бы и сам не прочь так выглядеть в гробу. Он упал в сугроб вон там, на краю платформы, все еще крепко сжимая в руке флажок. Со свистком во рту.
— Довольно, хватит об этом.
Прежде чем взобраться на место машиниста, Сэндзи подошел к самому краю платформы и некоторое время стоял там, приминая ногами снег. Именно в этом месте упал Отомацу через день после того, как они в печальном одиночестве справили Новый год и он, Сэндзи, уехал. Первый утренний снегоуборщик обнаружил начальника станции лежавшего ничком в снегу.
— Значит, ты приезжал сюда и вечером?
— Да, со снегоуборщиком, со мной еще был Мит-тян из нашего депо.
— И вам он не показался странным?
— Вроде нет. Он был очень бодр. Хотя, что-то такое все-таки было…
— Что именно?
— А, вот, вспомнил! Мы с Мит-тяном зашли в уборную. Потом я подумал: «Дай-ка позвоню своей девушке», и заглянул в контору. Гляжу, а там стол накрыт. Причем на двоих.
— На двоих?
— Ну да, у меня просто душа в пятки ушла. К чему бы, думаю, Отомацу-сан ужинать с кем-то вдвоем?
