— На двоих?
— Ну да, у меня просто душа в пятки ушла. К чему бы, думаю, Отомацу-сан ужинать с кем-то вдвоем?
— А что тут такого? Мало ли кто к нему мог зайти. Ничего особенного.
— Нет, не скажите. Когда еще его хозяйка была здорова, он частенько зазывал меня к себе и угощал. Так вот, на столе стояла именно ее чашка. А на подушке для сиденья лежала ее красная ватная безрукавка. Я как увидел, у меня прямо мороз по коже.
— Ну, это уж ты загнул! Он сам мне рассказывал, что к нему часто забегают деревенские ребятишки.
— А может, за ним тогда приходил бог смерти?
— Вздор! Где ты видел бога смерти в облике хорошенькой девочки? Не иначе как Ото-сан немного повредился в уме. Хозяйка его умерла, линию вот-вот закроют, его самого отправляют на пенсию… Тут кто угодно свихнется.
— Похоже на то. Знаете, что мне недавно говорил настоятель храма Эммёдзи? Будто бы Ото-сан последнее время вел себя как-то странно.
Сэндзи окинул взором горы Хоромаи, подступавшие к станции со всех четырех сторон. После недавнего снегопада небо было пронзительно голубым, словно его залили краской; более выигрышного фона для ярко-красного КХ-12 и не придумаешь.
— Хорошая смерть. Ждать на занесенной снегом платформе первого поезда и мгновенно скончаться от апоплексического удара… Послушай, дай я поведу поезд вместо тебя. Мне хотелось бы самому проводить Ото-сан в последний путь.
— Что? Вы хотите сами вести поезд?
— Да не бойся. Ведь я лет десять проработал на Д-51, а потом еще десяток на КХ. Еще неизвестно, кто из нас больше в этом смыслит. Отойди-ка.
И, оттолкнув машиниста, Сэндзи с трудом втиснулся в кабину.
— Спусти-ка шторки. А то еще испугаются, увидев, что поезд веду я. Ну как, Отомацу-сан, вы уже заняли свое место?
В проходе между сиденьями, заполненными железнодорожниками, стоял покрытый парчой гроб Отомацу.
— Да, он уже на месте. Здрово придумали — доставить Отомацу-сан в крематорий Биёро на КХ. Это так торжественно. Лучшей поминальной службы для него и быть не может. Однако завтра этот вагон снова будет пуст, и мне предстоит еще три месяца таскаться на нем туда и обратно.
— Перестань говорить глупости! Кстати, вроде бы Мит-тян с сегодняшнего вечера будет выполнять обязанности начальника станции, ему придется и ночевать здесь.
— Неужто? Да об этом даже подумать боязно!
Раскрыв старую кожаную сумку, Сэндзи извлек оттуда вещи Отомацу, которые взял на память. Натянул перчатки, надел темно-синюю фуражку с изогнутым козырьком и аккуратно застегнул ремешок под подбородком. От знакомого мужского запаха, смешанного с запахом машинного масла, защемило сердце.
— Внимание! Поезд отправляется! — что было мочи закричал Сэндзи.
Подняв руку, он ткнул указательным пальцем в сторону семафора впереди, и вечерний свет резанул его по глазам.
Переводимая вручную стрелка перед зданием вокзала. Прибитые костылями шпалы. Пакгауз с ржавыми рельсами. И вот в окне кабины уже замелькали ничуть не изменившиеся со времен его детства пейзажи Хоромаи.
Старый тепловоз безропотно подчинялся рукам Сэндзи, и в душе его невольно всколыхнулись воспоминания об их с Отомацу суровой юности.
— Смотри же, Ото-сан, ты и я, мы с тобой вместе отслужим отходную этой старой развалине.
— Ах, начальник, меня просто слеза прошибает…
Стоящий на месте помощника машинист шмыгнул носом.
«Как бы ни менялся мир, мы так и останемся путейцами, ты и я. Нелепо пыхтя, мы должны мчаться вперед, не сворачивая с пути, нам не подобает плакать как простым людям», — думал Сэндзи, кусая губы.
Поезд въехал в тоннель, и слух наполнился мощным перестуком колес.
— Послушай, старшой, какой приятный голос у нашего КХ. Конечно, у суперэкспрессов и «Большой медведицы» гудки помощнее, но когда гудит наш КХ, просто плакать хочется. У меня почему-то всегда глаза на мокром месте, когда я его слышу.
— Значит, еще не дорос. Вот когда перестанешь пускать слезу при звуках гудка, тогда, считай, ты стал настоящим путейцем.
Каждый раз, когда Сэндзи чувствовал, что к глазам его подступают слезы, он распрямлял спину и изо всех сил давил на гудок КХ.
Poppoya by Jiro Asada
Copyright © 1997 by Jiro Asada
© Татьяна Соколова-Делюсина, перевод на русский язык, 2001
сюн мэдорума
капли воды
Правая нога Токусё внезапно распухла в середине июня, в тот день, когда он, стараясь укрыться от жгучего солнца, которое, несмотря на сезон дождей, нещадно палило целыми днями, прилег вздремнуть на раскладушке в дальней комнате. Дело шло к вечеру, жара начинала понемногу спадать, и Токусё безмятежно спал, как вдруг проснулся от какого-то странного жжения в правой ноге. Взглянув на нее, он обнаружил, что голень сильно раздулась, став толще ляжки, и приобрела правильную цилиндрическую форму. Испугавшись, он попытался встать, но тело утратило свободу движений, голос тоже ему не повиновался. По затылку заструился липкий пот. «Уж не инсульт ли у меня?» — подумал он, но голова оставалась совершенно ясной, мысли не путались. Пока, глядя в потолок, он предавался размышлениям, нога продолжала увеличиваться в объеме, ему стало щекотно, словно по натянутой до предела коже ползали муравьи. Он хотел было почесать ногу, но безуспешно — пальцы тоже не слушались. Так он лежал примерно полчаса, ругаясь про себя последними словами, пока его жена Уси не вошла в комнату, чтобы разбудить его. Солнечные лучи уже не были такими палящими, и она рассчитывала, что он вместе с ней пойдет работать в поле.
К тому времени нога Токусё, достигшая размера среднего по величине воскового огурца «субуй», приобрела бледно-зеленый оттенок, растопырившиеся веером пальцы торчали, как змеиные головы. Редкие волоски на икре выглядели как-то непристойно.
— Эй, отец! Пора, поднимайся!
Жена потрясла Токусё за плечи, и его голова безвольно свесилась с изголовья: из открытых глаз, в которых застыло какое-то отсутствующее выражение, потекли слезы, из полуоткрытого рта — слюна.
— Вставай, да поживее.
Подумав, что он, как всегда, притворяется спящим, отлынивая от работы, она схватила мужа пальцами за нос и крутанула с такой силой, будто хотела оторвать, но никакой реакции не последовало. Тут, впервые заподозрив неладное, Уси внимательно осмотрела тело мужа и обнаружила, что предмет, который она до сих пор принимала за восковой огурец, принесенный в подарок кем-то из соседей, на самом деле его правая нога.
— Что это у тебя с ногой? — воскликнула Уси и с опаской дотронулась до нее — нога была, пожалуй, немного горячее обычного, но на ощупь вполне твердая. — Видать, этот лодырь подхватил какую-то непотребную хворость, да еще в самую страдную пору!
Уси пришла в ярость, она хорошо понимала, что одной ей с хозяйством никак не управиться — надо было и полоть, и косить траву для козы, и много чего еще переделать, поэтому, тут же смекнув, что причиной столь странной болезни, без сомнения, была непреодолимая тяга мужа к вольной жизни, в которой, помимо песен, сямисэна и азартных игр, немаловажную роль играли женщины, она что было силы треснула его по икре. Глаза Токусё вывалились из орбит, и он потерял сознание, но тут же раздался легкий хлопок, кончик раздутого большого пальца лопнул, и из него хлынула вода.
Перепугавшись, Уси подвинула ногу к краю кровати и подставила под струю кувшин. Постепенно напор жидкости уменьшился, но она все текла и текла, не иссякая, и на вид ничем не отличалась от самой обыкновенной воды.
— Вот тебе раз!
Вода, вытекая из трещины на большом пальце, каплями падала вниз. Глядя на эти капли, Уси вдруг ощутила приступ любопытства и, слегка смочив палец в воде, лизнула его. Жидкость оказалась сладковатой на вкус и пахла свежей зеленью, словно сок из стебля луффы. Это показалось Уси странным, ведь обычно все, вытекающее из человеческого тела, будь то кровь, пот или моча, бывает солоноватым, поэтому, сунув ноги в резиновые шлепанцы, она отправилась в поликлинику за врачом.
На следующее утро слух о распухшей ноге Токусё распространился по всей деревне. Желающих проведать больного — а на самом деле поглазеть на его ногу — оказалось так много, что уже к полудню перед воротами дома выстроилась длиннющая очередь. Подобных очередей в деревне не видели с конца войны, с того времени, когда американцы распределяли продукты по карточкам, поэтому даже самые равнодушные в конце концов не выдержали и тоже встали в очередь. Уси сначала благодарила гостей, подавала им чай и сладости, но после того, как в доме появился случайно забредший в деревню продавец мороженого, вышла из терпения.
— Нечего глаза пялить! — закричала она и, сбегав в сарай за топориком, принялась размахивать им. Деревенские знали, как привязана Уси к мужу, хотя поедом ест его, обзывая бездельником да шелопаем, поэтому, решив, что она и впрямь способна зарубить всякого, кто посмеет ей перечить, тут же разбежались.
