– Но какова же цель человека? – обратился отец Никодим к шоферу. Тот беспомощно улыбнулся, отнял руки от руля, робко воздел их, снова положил на руль и улыбнулся еще беспомощнее.
Тогда отец Никодим ответил сам:
– Цель человека – служить высшей реальности. Научиться видеть, как сквозь земное повсюду, везде проступает вечность.
Шофер кивнул: мол, да, батюшка, в этом в общем-то цель моя и состоит – служить высшей реальности. Вот этой, которая сейчас рядом с вами стоит и вас слушает.
– Воображение уносит актеров намного дальше, чем простых смертных. И они становятся способны воспринять истину. Вот тут, вот тут-то надо их остановить и не дать им попасть в еще более цепкий капкан, чем капкан реальности! А они попадают в капкан своих фантазий. И чужих фантазий! Ведь режиссер, как злой демиург, порабощает их волю, заставляет видеть его глазами, слышать его ушами, и они перестают чувствовать, что требует их душа. Под присмотром и по настоянию злого демиурга они начинают жить иллюзорной, чужой жизнью полнее, чем своей, реальной!
– Ты про Сильвестра? Он злой демиург?
– И про него тоже! Да! В первую голову про него! – дымно вскричал отец Никодим. – Ни в одном театре так не презирают реальность! Он совершает дьявольскую подмену! Церковь учит: смирись, ты – ничто перед Господом. А он: смирись, ты ничто передо мной! Он ответит на Суде!
«Подсудимый Сильвестр, восстаньте из гроба, Высший судия идет!» – подумал Ипполит Карлович. А шофер подумал: «Хочу домой». А отец Никодим: «Пусть я злобен, но злоба моя – священна».
– Церковь в упадке, а искусство разве не разрушено? Разве не появляется там все меньше пророков, разве не уходит все в игру? Тогда как игра – лишь путь к истине. А о цели все забыли и занялись средством. Выходит, искусство и Церковь повязаны одним преступлением. Искусство для искусства – величайший грех, грех изливающегося понапрасну семени, подобный греху библейского Онана. Но и наш грех таков же: Церковь для Церкви. А ничто не должно существовать само для себя, ничто! Это не Божье, не Божье!
Отец Никодим возвысил голос – так он читал проповеди в церкви, увлекаясь, жестикулируя. Его даже критиковали за «театральность». Но он бы никогда не решился произнести даже поблизости от церкви того, что говорил сейчас. Ипполит Карлович подумал: «Я знал, что в этом тихом омуте водятся черти. Но чтобы столько!» Отец Никодим, переведя дух, снова начал говорить:
– Иоанн Златоуст и Блаженный Августин – величайшие писатели! Чем была бы литература без их влияния? Но потом благодать великой проповеди пропала и великое слово покинуло нас. И заговорили те, кто против нас, и заговорили громче грома, а что мы могли сказать в ответ? Мы могли только прошептать: «Анафема!»
– Браво, отец Никодим! – воскликнул Ипполит Карлович. – Браво! Ты уже говорил о своих прозрениях. Высшим иерархам?
– Вам смешно, а я страдаю, – вдруг тихо проговорил отец Никодим. – Нам – искусству и Церкви – нельзя друг без друга. У художников есть все средства воздействия. Они владеют сердцами. А мы знаем, как употребить их власть. Потому я и мечтаю начать с вашего театра великое возрождение…
– Ты мечтатель, отец Никодим. Ты же видел их. Недавно в ресторане ты их лицезрел. С кем ты. Будешь веру восстанавливать? С карликами-буддистами? Полупидорасами? Или с Иудой, который трижды в день всех и самого себя предает? Не с ними тебе надо. Истиной своей заниматься. Их надо учить, как детей малых.
Ипполит Карлович даже разволновался. А отец Никодим вдруг вспомнил, как еще в школе он поражал всех умением пускать дым кольцами. Но решил своего мастерства не демонстрировать. Хотя кольца его наверняка бы успокоили.
– Или ты из священников, что ли. Труппу составишь?
– Вы снова смеетесь! Что я еще мог ждать?
«Революционные идеи всегда кажутся нелепыми», – хотел добавить священник, но удержался. Это стоило ему таких же больших усилий, как и отказ от кольцесоздания.
– Не из священников я труппу составлю. А из настоящих артистов. Потому что дар воображения и дар преображения в человеке от Господа. Если бы вы видели, как ведет себя в церкви, например, Сергей Преображенский!
– Одна фамилия чего стоит, да? Великий актер. Я его не в церкви видел. Я его на сцене видел. Зачем мне на него в церкви глядеть?
– Если бы вы видели его в церкви, вы бы не говорили, что труппу можно составить только из священников! Как он стоит перед иконами! Как падает на колени! Как простирается перед распятием!
– А публики много было вокруг?
– Что?
– Ну, прихожан много было рядом?
– Вот вы о чем… Нет, не в этом дело.
– Когда твой прихожанин Сергей Преображенский посещает церковь. Он же не оставляет за порогом. Свою душу. Артистическую. Он приходит, и его так вдохновляет атмосфера. Что он начинает играть. В глубоко верующего. И становится им. Если бы ты ему одолжил рясу, он бы почувствовал. Что и служить может. И проповедь бы произнес. И уж поверь мне. Многие бы заплакали. Не хмурься. Ты великолепный проповедник. Я о другом сейчас говорю.
– Я не хмурюсь! Напротив! Это улыбка! – сказал отец Никодим, хотя никакой улыбки не было и в помине. – Вы же мою мысль только что подтвердили и утвердили! Вы тоже говорите о власти воображения! Главное, направить таких, как Преображенский. Чем он отличается от тех мучеников?
Ипполит Карлович почувствовал, как хохот просится наружу, но усилием воли подавил его. Отец Никодим поглядел на него с улыбкой, не зря он ее только что обещал и пророчил:
– Я чувствую, что вам хочется смеяться – так смейтесь, меня это больше не смутит.
Ипполиту Карловичу смеяться сразу же расхотелось. Отец Никодим вдохновенно продолжал:
– Зачем же Господь дал Сергею такой дар? Неужели чтобы он собачек изображал? Или Ромео? Он только в начале пути. В самом начале великой дороги. Преобразившись сам, он поведет за собой людей к божественным видениям. К тем, которые может увидеть только он. Может быть, даже я не могу их увидеть. И не только я, но многие, многие священнослужители. А он увидит и поведет. К Христу. К Богоматери.
Ипполит Карлович ответил без вызова, но почему-то сурово:
– Сергей не станет всю жизнь одну роль играть.
– Это уже будет не роль, не роль! И он станет! Как говорил святитель Игнатий Брянчанинов: «Бог создал человека не для играний!» Не для играний! А сейчас актер чаще всего использует свой дар, чтобы в свинью перевоплощаться!
– Сергей перевоплощался в свинью? Почему меня не позвал посмотреть?
– Зачем вы опять смеетесь? Я образно.
– Слишком образно, отец Никодим, – вдруг Ипполит Карлович снова сменил тон с высокомерно-ироничного на серьезный. Было очевидно: актерская природа занимает его мысли. И он не только презирает артистов, но и восхищается ими, недоступной ему свободой. – Ты да я – мы накрепко приколочены к самим себе. А такие, как Сергей, они могут. Открепить эти гвозди. И почувствовать. Много лиц. Много судеб. Много жизней. Ради чего им отказываться. От этого счастья.
– И вы меня только что называли мечтателем! – улыбнулся священник, глядя на просветлевшее лицо Ипполита Карловича.
– Я тебе о деле говорю. А не о мечтаниях.
– А этот человек, который Джульетту играть должен был, Александр, кажется. Он же истомился в поисках смысла, потому и согласился на все дьявольские провокации Сильвестра. Я посмотрел тогда в его глаза – он жертва страшного хаоса, он уже не понимает не только, где добро и где зло, а где право и лево.
– Где баба, где мужик… – продолжил Ипполит Карлович. – Ты любые мерзости добрыми побуждениями. Объясняешь. На то ты и священник.
Он напоминал отцу Никодиму о его сане – хотел тем самым вернуть его в привычные берега. Разговор начинал утомлять «недоолигарха». Но священник утомлен не был.
– Не вам осуждать его! Не вам!
– Прав ты, – Ипполит Карлович на секунду задумался. – Но я все равно буду.
– Александр тоже может быть с нами. И карлик, Ганель его зовут, кажется, – вы видели, сколько в нем достоинства?
– Это лучший из виденных мною карликов. Самый совершенный.
Отец Никодим улыбнулся.
– Я понимаю ваш скепсис. Обдумайте мои слова. Я подожду. Хотя времени все меньше. Чувствую, скоро Сильвестр сделает что-то такое…
Отец Никодим хотел добавить: «Он мне закроет путь к моему призванию», но сказал:
– Что-то настолько мерзкое, что я не смогу больше переступить порог вашего театра.
Ипполит Карлович со вздохом сообщил:
– Я замерз. А ты?
– Я нет, – ответил отец Никодим.
– Давай я из машины буду с тобой разговаривать.
Ипполит Карлович забрался в машину. Мелькнула у него мысль, что священник, зная его пристрастие к людям талантливым, прикидывается, что одержим творческим пламенем. Но эту мысль он отринул как гадкую и недостойную.
– Православная церковь обязана искать новые формы воздействия, – уже тише, но упрямо твердил отец Никодим. – Иначе мы станем союзом бабушек. И в меньшей степени дедушек, – улыбнулся он и произнес негромко, но твердо: – А потому нам нужен православный театр. Первый в истории России. И мира.
