– Я вовек… Нет, я не вовек… – забормотал Иосиф. Оттого что Сильвестр, долго и мучительно с ним не разговаривавший, сначала так легко оскорбил его, и сразу с такой же легкостью назвал другом, у Иосифа все поплыло перед глазами: «Бог мой! Да я плачу? К врачу, к врачу! Я перепутал кабинеты, мне не режиссер нужен, а психотерапевт!»
– Садись тоже, – обратился режиссер к директору, как показалось Иосифу, с гораздо большим уважением, чем к нему. Семен сел подчеркнуто далеко от всхлипывающего толстяка.
– Семен, ты принес договор? – спросил Сильвестр.
– Обязательно, – ответил тот и протянул режиссеру белую бумагу с коротким текстом и тремя печатями. Семен взглядом указал на Иосифа: не опасен ли? Сильвестр взглядом же ответил: нисколько, пусть все знает. Взял бумагу и прочел, смачно окая:
– «Я, протоиерей Никодим Введенский, прошу принять меня в театр на должность артиста с окладом согласно штатному расписанию»… Семен, я же просил написать: ведущего артиста. Обидим батюшку. Он к нам на таких условиях не придет. И дальше припиши: с окладом несогласно штатному расписанию. Ибо разве придет рясоносец на актерскую зарплату? У него же приход! Само это слово предполагает прибыль.
– Такой договор не по форме, Сильвестр Андреевич, – сказал Семен, взял бумагу обратно и заскользил глазками по строчкам.
Иосиф сквозь туман внезапных слез глядел на директора и режиссера, глядел на договор, ничего не понимал и уже понять не пытался.
– Семен, пойми! Случай уникальный, и договор должен быть уникальный. Переделай, – потребовал Сильвестр.
– Под вашу… – начал Семен и намеренно сделал паузу.
– Под мою ответственность, – закончил фразу Сильвестр.
Директор кивнул – утвердительно. И вздохнул – печально. Такой была его вечная игра с режиссером: он возмущался юридическими или финансовыми несообразностями, предупреждал о возможных неприятных последствиях, и Сильвестр брал всю ответственность на себя. А Семен смиренно и уже безответственно делал, что ему велели. В случае с отцом Никодимом он особенно не волновался, поскольку прекрасно понимал, что поступление в театр священника столь же нереально, как пополнение труппы, например, пандой. Потому и договор этот считал не особо важным. Но все равно не преминул проявить бюрократическую бдительность.
– Завтра мы совершим театральную атаку на дом Божий, – сказал Сильвестр и одарил присутствующих теплой улыбкой, словно сообщал, что завтра они отправляются за город на шашлыки.
Семен слегка приподнял брови. Узкие его глазки стали немного шире. Удивился он неглубоко. Пять лет, проведенных с Сильвестром, научили директора не тратить себя на изумление. И не спорить, а ласково-ласково высказывать свое мнение, попутно освобождаясь от ответственности.
– Да-да, завтра мы атакуем церковь, где служит отец Никодим, – продолжал Сильвестр. – Прямо в храме и посвятим батюшку в великие артисты. Ведь он давно этого заслуживает. Да, Иосиф?
Иосиф замялся и, как всегда, когда не знал, как реагировать на происходящее, задал вопрос:
– А мы прямо в церкви посвятим отца…
– Святого отца! – сурово поправил Сильвестр.
– Святого отца мы прямо в церкви… посвятим в артисты?
– Как мне нравится это «мы»! Сам мятущийся Иосиф примкнул к театральному воинству! Теперь мы непобедимы! Теперь нам не только море – нам океан по колено! Да что там по колено! По щиколотку!
«Простонародно он вдруг заговорил. Почему?» – задумался Ганель и спросил:
– Во время обряда посвятим?
– Устроим битву обрядов. Посмотрим, кто из нас профессиональнее: он как священник или я как режиссер.
Иосиф с тоской посмотрел в черное окно: «Бог мой… Что он затеял… А мне теперь? Куда с этим?»
– Вот представьте, – продолжил Сильвестр восхищенно, – стоят добрые прихожане, молятся, думают каждый о своем. Кто-то в рай путь прокладывает, кто-то грехи отмаливает, кто-то вообще о предстоящем ужине мечтает, и вдруг – батюшки святы! Нашего батюшку в артисты посвящают! Поздравляют, аплодируют, подносят цветы! Заключают договор! А? Ну что за взгляд, Ганель?
Карлик подумал, что, скорее всего, после этого скандала им не удастся довести спектакль до премьеры. Значит, их интермедия останется невоплощенной.
– Любительщиной отдает? Дилетантизмом? Да, Ганель?
Карлик кивнул, поскольку высказать свою подлинную мысль при всех не мог.
– Ты прав, Ганель. Но первые опыты атакующего театра не могут не быть любительскими. И помни: мы убиваем столько зайцев, что игра стоит свеч.
«Снова какая-то смесь народных пословиц», – с удивлением отметил господин Ганель, а Сильвестр продолжал:
– Отец Никодим хочет, чтобы Церковь пришла в театр. Ну а мы приведем театр в церковь. Он все время увещевает: надо бы ваш театр к Богу приблизить! А мы приблизим Бога к театру. Ну как? Хорош наш ответ Никодиму?
Иосиф еще сильнее затосковал, но кивнул одобрительно.
– Я в последнее время часто думаю о том, как узко, как убого мы понимаем театр. Ты поразмысли. И ты поразмысли! – обратился он к Иосифу, и тот еле удержался, чтобы не принять позу роденовского мыслителя.
Сильвестр сделал несколько больших шагов – от кресла к двери. Остановился, оглядел свою публику: Иосиф слушал пристыженно, Ганель – восторженно, Семен – учтиво.
– Попробуйте сформулировать: театр – это то-то и то. Вы будете правы только одну секунду. Через мгновение эта истина покроется морщинами, умрет и исчезнет. То же самое происходит с любой мыслью о жизни. Потому что она столь же неисчерпаема и непредсказуема, как театр. Когда и кто выпустил закон, что театр может пребывать только в определенном для него здании? Кто его туда заточил? Мы? С прискорбием констатирую – да, это сделали мы, театральные, черт нас побери, деятели. В семь или восемь часов вечера театр робко вступает в свои права. А еще занавес надо открыть, а то театру и не прорваться к людям. А настоящий спектакль может начаться в любую секунду и где угодно! И никто от него не защищен. Никто не в безопасности! – Сильвестр вдруг стал пародировать стиль проповеди. – Ибо было сказано: играйте только на сцене! А я говорю вам: выпустите театр из душного помещения! Было сказано: театр должен знать свое место! А я говорю вам: нет такого места, куда театр не имеет права проникнуть! И завтра мы это докажем. С акции «Отец Никодим становится актером» я начинаю новую театральную эру. Кто желает – пойдет за мной. Когда я остался вчера один, то услышал шепот. Это был дух театра. Он говорил: «Тесно мне тут, Сильвестр, выпусти меня…»
Только господин Ганель понял, что это была хоть и весьма своеобразная, но шутка. Семен настороженно поглядел на режиссера. Иосиф испуганно хихикнул. Чувствовалось, что они готовы поверить: Сильвестр начал-таки сходить с ума. Все же как бы ни был крепок этот человек, такие ураганные фантазии не каждый разум выдержит. Видимо, и этот гордый ум сегодня изнемог…
– Друзья мои, не надо так настороженно хихикать и испуганно поглядывать. Я пошутил. Про духа театра я пошутил. Он уже давно со мной отказывается общаться, потому что я стал нечист, – опять не удержался Сильвестр. – Да что вы скисаете, я снова шучу!
Господин Ганель видел, что для Сильвестра конкуренция с батюшкой – дело важное, но второстепенное. Режиссера увлекала авантюра, новое театральное путешествие, в которое он решил отправиться. «Ребенок, настоящий ребенок, – думал Ганель. – И сколько же людей готовы пожертвовать своим временем, силами и карьерой ради него, который это и за жертву-то не примет, а как должное».
– Сильвестр Андреевич, вы же просто сорвете службу, – столь же ласково, как и раньше, заговорил Семен. – И у нашего театра начнутся проблемы. Церковь лучше не трогать, вы же знаете. Влиятельная организация. Пришлют к нам всякие инспекции с проверкой.
Директор театра сильнее, чем безумия Сильвестра, боялся проверок, а тем более – проверок с пристрастием.
– Семен, дорогой, ты, как сказал бы отец Никодим, в ересь сейчас впал. Какой самоубийца пошлет проверять театр Ипполита Карловича?
Семен развел руками – да, тут вы правы. Однако не преминул напомнить:
– Но сам Ипполит Карлович спектаклю в церкви рад не будет.
– Ты прав! Не о таком театре он мечтал. Я знаю, как защищаться, но сейчас не в этом, не в этом сейчас дело… – И снова Сильвестр увлеченно заговорил о своих мечтах: – Я чувствую призыв других пространств. Я хочу играть спектакли в каменоломнях, в детских домах, в нотариальных конторах, в зоопарках и тюрьмах. Я чувствую призыв другого зрителя. Я хочу играть перед преступниками, деревенскими старухами, глухонемыми, умалишенными – и каждый, каждый раз искать с ними общую территорию, общий язык, общую энергию и общие чувства. Вот – задача! Моя и Питера!
– Какого Питера? – не без тревоги спросил директор театра. Но Сильвестр не ответил ему. Он мечтал.
– Вот задача ближайших лет! А потом, обогащенный и освобожденный, я вернусь в обычный театр, и все увидят такое, что раньше и представить не могли.
