– Сына кормлю! – сухо ответила «Дюймовочка» и, решительно захлопнув дверь опустевшей камеры, прошествовала танцующей походкой маленькой манекенщицы к следующей.
Самохин в который уже раз испытывал чувство стыда, будто его вина была в том, что эти девчонки вынуждены зарабатывать себе кусок хлеба тюремной службой, видеть и знать то, что и мужику иному не под силу…
И все-таки майор сделал для себя в то утро неожиданное и важное открытие. В «пресс-хате» он без труда вычислил отморозков, работающих на оперчасть. Эти «куморылые» зэки отличались сытой самоуверенностью, некоторой снисходительностью даже по отношению к нему, незнакомому им простодыре майору, и четко контрастировали со своими жертвами – подрастерявшим вальяжность, пришибленным будто Кречетовым и белобрысым, с пухлыми как у девицы губами пацанчиком – Симкой. А главной удачей было то, что в докладывавшем ему так лихо зэке – дежурном по камере – Самохин узнал Быка, приворованного когда-то, но ссучившегося в середине срока из-за своей патологической трусости.
Лет десять назад осужденный Быков пришел в колонию, где работал Самохин. На воле огромный, физически очень сильный и в той же степени наглый парень входил в банду, прогремевшую в начале восьмидесятых годов на всю область и даже страну серией дерзких налетов и убийств. Главаря группировки и нескольких его ближайших подручных расстреляли, остальные «братки» подсели плотно, на десять-пятнадцать лет строгого и усиленного режима каждый. В колониях по особому распоряжению из УВД, разумеется сделанному в устной форме, вновь прибывших бандитов взяли под особый контроль, поставили на самые тяжелые работы, а в случае отказа от них «щемили» на всю катушку, щедро отмеряя максимальные сроки водворения в штрафной изолятор и помещения камерного типа.
Впрягшийся было в тачку на кирпичном заводе Быков через полгода спекся и записался в СПП – колонийскую общественную организацию под мудреным официальным названием «Секция профилактики правонарушений», проще говоря – стал «активистом», «козлом». Бывшие дружки не простили предательства и попытались его убить. Самохин был на вахте, когда вечером, незадолго до отбоя, туда вошел Быков. Ни слова не говоря, он повернулся спиной и продемонстрировал майору торчащую под правой лопаткой обмотанную синей изолентой рукоятку заточенного электрода. Потом, расстегнув трясущейся рукой черную куртку, показал острое окровавленное жало, выглянувшее из груди. После чего рухнул на истоптанный сапогами пол, потеряв сознание.
Кряхтя от натуги и матерясь, Самохин вытащил просадившую «активиста» насквозь заточку, вызвал колонийского врача. Бык выжил, однако вскоре его по специальной разнарядке, выхлопотанной в управлении Самохиным, отправили в другую зону, подальше от вынесших смертный приговор «активисту» подельников.
Оперативного интереса Быков уже не представлял, так как, будучи отвергнут блатными, не мог информировать «кумовьев» о тайных делах и помыслах «отрицаловки», а для того, чтобы за пачку сигарет или чая доносить в оперчасть зоновские слухи и сплетни, стукачей всегда находилось с избытком. В конце концов Быкова отправили в Верхне-Камскую тюрьму, где он год или полтора проработал в хозобслуге. И сейчас именно этот период, в чем абсолютно был уверен Самохин, пытается забыть, вычеркнуть из своей жизни Бык. Прошлый его грех братвою давно забыт, многие, подобно ему, сами, не выдержав тягот лагерной жизни, пошли по «козьей тропе», и с этой стороны «активисту» Быкову опасность не угрожала. А вот если Самохин припомнит ему полтора года Верхне-Камской тюрьмы, Бык непременно испугается до икоты, в ногах будет валяться, пойдет на все, чтобы сохранить дела того времени в глубокой тайне…
А узнал самый большой секрет «активиста» майор случайно, по извечной, многими годами выработанной привычке запоминать, анализировать и приберегать в памяти любую, порой даже самую пустяковую и никчемную на первый взгляд информацию.
Несколько лет назад Самохина послали на учебу в Подмосковье, где находился институт усовершенствования квалификации тюремных работников. Там, вечеряя за рюмкой водки, Самохин близко сошелся с коллегой-опером, капитаном из Верхне-Камской тюрьмы. Располагалась «крытая» в небольшом, окруженном со всех сторон тайгой райцентре и считалась у зэков самым страшным в Союзе местом. Тюрьма специализировалась на «разворовывании» уголовных авторитетов. Там ломали, «ссучивали» даже «воров-законников». Эту единственную в своем роде тюрьму опекал генерал-лейтенант, начальник управления лесных исправительно-трудовых учреждений таежного края. Генерал пообещал министру внутренних дел с помощью жесточайшего режима содержания искоренить поднимавшую голову уже в середине восьмидесятых годов организованную преступность, возрождавшиеся по зонам воровские традиции да и самих, немногочисленных еще в ту пору, воров в законе.
Со всех зон Союза сюда стали сгонять наиболее стойкую, неисправимую «отрицаловку». Перевоспитание начиналось сразу с этапа, за порогом вахты. Прибывших зэков после поголовного шмона переодевали в полосатую робу, что не позволяло хоть как-то исхитриться и пронести на режимную территорию запрещенные предметы. Потом загоняли в прогулочные дворики, укладывали вниз лицом на бетонный пол и долго, часами, зачитывали правила поведения осужденных в местах лишения свободы. Любого, кто осмеливался поднять голову, пошевелиться, били дубинками. При этом объявлялось, что в камеру пойдет только тот, кто в письменном виде отречется от воровских традиций и вступит в ряды СПП – «актив».
Некоторые ломались уже на этом этапе и брели, опустив головы, в камеру, где у них начиналась относительно сытая жизнь зоновских «мужиков»-работяг. Других закрывали в «отстойники», месяцами морили на карцерном режиме, одновременно суля всяческие льготы и послабления в случае отказа от прежних воровских принципов. Наиболее стойких, отказавшихся «встать на путь исправления», волокли по «пресс-хатам», где за их «перевоспитание» принимались уже местные «активисты». На упрямца наваливались гурьбой, накидывали на шею удавку, насиловали – «опускали».
В числе других неисправимых зэков в спецтюрьму этапировали и легендарного вора в законе Витю Алмаза. Сидел он по зонам безвылазно с довоенных еще времен, имел непререкаемый авторитет не только в преступном мире, но и среди тюремщиков, и «разворовать» его, заставить подписаться под отказом от воровских традиций, было мечтой генерала и в случае успеха явилось бы триумфом новых подходов в методах исправления и перевоспитания осужденных. Кончилась эта история тем, что старого, больного чахоткой в последней стадии Витю Алмаза до смерти забили два активиста-«отморозка» в «пресс-хате». Одним из них и был встреченный теперь Самохиным в следственном изоляторе Бык.
Алмаза местная администрация «списала» как скончавшегося от неизлечимого туберкулеза, а расправившихся с ним «активистов» срочно перебросили в целях личной безопасности в другие зоны. Напарника Быка зэки все-таки вскоре вычислили и отомстили – вспороли живот и повесили на собственных кишках. А вот об участии Быка в убийстве легендарного «законника» знал только опер, который за дружеским застольем рассказал Самохину эту историю, неосторожно упомянув кличку одного из убийц -«отморозков». И когда, помотавшись по разным колониям, Бык вернулся в зону, где начинал отбывать срок, майор сопоставил сведения, полученные от Верхне-Камского «кума», и легко расколол Быка. Размазывая по толстой морде слезы и сопли, «активист» бухнулся на колени перед Самохиным, порывался целовать его пыльные, пропитанные вонючей ваксой яловые сапоги и умолял хранить в тайне страшное преступление, не имевшее сроков давности в воровском мире.
Брезгливо перешагнув через расплывшегося по полу жирной лепешкой Быка, Самохин ушел, не сказав ни слова. И вот теперь, при новой встрече, у майора появилась возможность напомнить «активисту» про старый должок…
Переговорить коротко с Кречетовым удалось в те минуты, когда Самохин конвоировал обитателей двухсотой камеры из прогулочных двориков. Изображая ревностного служаку, майор придрался на глазах у остальных зэков к бизнесмену за то, что тот не держал, как положено, руки за спиной, а, забывшись, размахивал ими при ходьбе. Самохин грубо выдернул его из цепочки, рявкнул яростно:
– К-как ходишь, твою мать?! Лицом к стене! Руки на затылок! Стоять! – и принялся обыскивать, тщательно обшаривая карманы пиджака, рубашки, брюк.
– Отвечай быстро, – вполголоса, когда сокамерники Кречетова удалились на недосягаемое для шепота расстояние, сказал Самохин, – что требуют от тебя в «пресс-хате»? Какие показания?
