Сказав это, он удалился с таким достоинством, что можно было задуматься, уж не правду ли он сказал.
За ним вдруг резко поднялся Александр и на виду у всех протянул мне руку.
– Прошу простить нас, – громко произнес он. – Дорога была долгой, и моя жена нуждается в отдыхе.
Я молча поднялась, полагая, что понимаю его. Было уже одиннадцать вечера. Александр проделал это как раз в тот миг, когда я сделала последний глоток вина; он не дал мне просидеть за столом ни на секунду дольше, чем это нужно для ужина.
«Он спешит, – подумала я мрачно. – Но, Боже мой, за весь день еще не было минуты, когда бы мне меньше хотелось идти с ним в постель».
Но, в конце концов, я знала, что так будет, и особого волнения не чувствовала. Было только нежелание, какая-то тупая, тоскливая неприязнь. Как на грех, именно сейчас я вспомнила, что, в сущности, была ужасно унижена, выйдя за него замуж. Я продалась ему в рабство. Продала себя, обрекла на постоянную жизнь среди злых старух, помешанных стариков, в компании мужа, который ведет себя со мной, словно тюремщик в Консьержери, и все время молчит, будто боится проговориться… Я бы многое еще могла подумать, но голос Александра вывел меня из оцепенения.
– Гариб вас проводит, сударыня, – сказал герцог и исчез в темноте галереи.
Он не сказал, когда придет, придет ли вообще. Ну а мне не хотелось об этом спрашивать. Я была так измучена, что покорно пошла вслед за индусом, освещавшим мне путь канделябром. Мы поднялись по мраморной широкой лестнице на второй этаж, потом более узкая бело-голубая кафельная лестница привела нас на третий, и у белых дубовых дверей Гариб остановился.
– Мы на месте, госпожа. Горничная сейчас придет к вам.
Я взглянула на Гариба с такой тоской, что он перестал улыбаться.
– Хозяин хороший, госпожа! – произнес он с простодушной, почти детской искренностью. – Только очень-очень несчастный!
– Возможно, Гариб, – сказала я, невольно улыбнувшись.
Индус пожелал мне спокойной ночи.
9
Я мягко прикрыла за собой двери, оказавшись в своих апартаментах. Первых за последние… четыре года. Я уже и забыла, что это значит – иметь свои комнаты.
Спальня была затянута тонким голубым гро-де-туром, затканным шелками с ажурным узором, имитирующим изящный рисунок кружев; цветовая гамма стен сочеталась с такими же голубыми бархатными портьерами на дверях и занавесями. Паркет, искусно набранный из разных пород дерева и покрытый коромандельским лаком, был почти полностью спрятан под светло-золотистым обюссоновским ковром, таким толстым и пушистым, что в нем тонули ноги… Пылал жаркий огонь в большом камине из голубоватого каррарского мрамора с роскошными накладками из позолоченной бронзы. Камин вообще заинтересовал меня: по обеим сторонам его поддерживали резные античные фигуры, а в центре позолоченные орлы держали драпировку. Каминный экран, слегка сдерживающий жар огня, был вышит серебряной синелью и бисером, и в вышивке я легко узнала гербы герцогов дю Шатлэ.
Я подошла к камину. Две серебряные вазы с голубой росписью украшали его, две свечи горели в канделябрах, а посредине высились необычные часы со стеклянным циферблатом, за которым помещался еще один подсвечник. Часы были выполнены в форме овала, на который с обеих сторон опирались две расписные изящные фигурки – мужчины и женщины; я сразу узнала эту работу – она принадлежала севрскому мастеру Асье и, словно в насмешку, называлась «Радости брака»…
Я отвернулась. На голубом фоне стен ярко выделялись легкие золоченые рамы шелковых шпалер: сочетание на камчатном фоне золотистых, алых, зеленых цветов рождало удивительные, забавные, шаловливые сценки, сделанные явно по картонам Буше, – здесь юные дамы качались на качелях, ветер приподнимал юбочку у пастушки, тем временем как восхищенный поклонник любовался ею снизу. Зевс нисходил на Данаю золотым дождем… Потолок не был отягощен плафоном, лишь белая кружевная лепка покрывала его, и чуть ниже вдоль панелей виньетками шли гризайли в голубых тонах.
Мебель была легкая и вычурная, розового дерева – в стиле рококо. Легкие стулья «а ля рен» – излюбленные стулья Марии Антуанетты – стояли вдоль стен, обитые тканями с так называемым помпеянским рисунком работы Филиппа де Лассаля: на голубом фоне выделялся белый тонкий узор. Удобное креслице «кабриолет» с выгнутыми ножками стояло перед столом-консолью, а сама консоль была покрыта тонким слоем китайского лака с узором, набранным из розового дерева, ее ножки были украшены тонкой резьбой в виде завитков рокайль и гирлянд. Кресло-бержер, «пастушка», было сплошь затянуто обивкой, на сиденье лежала пуховая подушка. К «пастушке» был приставлен пузатый пуф, превращающий ее в шезлонг, словно звавший меня к отдохновению. Перед мягкой оттоманкой стоял миниатюрный столик для рукоделия, облицованный черепахой и перламутром, – на нем я заметила странный бумажный пакет, перевязанный шнурком, но, полагая, что я еще новичок в этом доме, решила не проявлять любопытства и не взяла его в руки.
Над этим изящным столиком и оттоманкой висела большая, поразительная по красоте картина – вернее, удивительное панно: белое с оттенком слоновой кости, оно было обрамлено позолоченной лепниной, и на фоне цвета морской волны была изображена изящная, затянутая в корсет женщина с зонтиком, красивая и светловолосая. Я не знала, кто это, но мне вдруг показалось, что она взирает на меня понимающе и не без дружелюбия. Что это за дама? Пожалуй, она чем-то была похожа на мою бабушку, принцессу Даниэль.
Кровать, громадная, занимающая половину большой комнаты, лишь с одной спинкой у изголовья и четырьмя деревянными колонками, на которых крепился огромный тяжеловесный балдахин на овальной раме, украшенной резьбой. Балдахин просто сверкал, расшитый ослепительными золотыми нитями, золотые витые шнуры спускались к самому изголовью. Эта кровать называлась «дюшесс», что значит «герцогиня»… Снова будто на меня рассчитано. Кровать была уже расстелена, целая гора пуховых подушек возвышалась над белой пеной простыней.
Рядом с кроватью стоял столик для умывания, а чуть дальше – миниатюрный кофейный столик с крышкой из лилового мрамора. На нем был поставец орехового дерева и фарфоровый кофейный сервиз, отделанный узором «морская пена».
Над входной дверью, в резном обрамлении, были укреплены живописные панно – дессю-де-порты. Прямо напротив этой двери устроена стеклянная дверь на балкон, украшенный ажурной кованой решеткой. Здесь, вероятно, открывался неплохой вид. Меня удивило другое. В спальне, казалось, не было окон. Против двух больших, золоченых, ослепительных зеркал, оправленных в золото, – над камином и над консолью, – сияли два таких же зеркала, в тех местах, где должны быть окна. Недоумевая, я подошла ближе и только тогда поняла: это были зеркала-ставни; днем они искусно прятались в обшивке стены, вечером – закрывали оконные проемы. Окнам, увенчанным очертаниями арки, точь-в-точь вторила форма зеркал.
