— Бедная Аришенька, — запричитала Анна Викентьевна, — она совсем уже извелась. Может быть, попросить Казимира Аркадьевича прислать Томочку, чтобы она сделала ей успокаивающий укол?
— Хорошая мысль, — встрепенулась Наталья. — Пойду погляжу, как она там, а потом позвоним доктору.
Она тихо приоткрыла дверь мастерской и осторожно протиснулась внутрь. В комнате было сумрачно, и лишь слабый вечерний свет, проникавший из окна, позволял разглядеть неподвижную темную фигуру в кресле.
— Эй, — позвала Наталья, — ты жива еще, моя старушка?
— Угу, — глухо откликнулась Рина. — Тебе чего?
Но та не успела ответить, потому что в этот момент где-то в комнате истошно запиликал мобильник.
Наталья вздрогнула, а Рина, с трудом выпутавшись из пледа, заметалась по комнате в поисках телефона.
— Да вот же он, вот, — вскричала Наталья, заметив, наконец, мобильник, который нетерпеливо подпрыгивал на фамильной банкетке.
Рина дрожащей рукой схватила трубку и крепко прижала ее к уху.
— Да, слушаю, слушаю! — закричала она так громко, будто боялась, что на том конце ее могут не услышать.
В следующую секунду на губах ее задрожала слабая улыбка и из глаз хлынули слезы облегчения.
— Павел, это правда ты? А я тебя ждала… Ты молодец, что вернулся.
На следующее утро случилась еще одна радость — совершенно неожиданно приехала Нина Никифоровна.
— Так и не смогла без вас, мои дорогие, — смеялась бабушка Нина, заключенная в кольцо восторженных объятий.
Когда Нина Никифоровна возвратилась к себе в Воскресенск, ее подруга Марфа охнула:
— Выгнали! Не ужилась, выходит, с господами-то московскими?
Нина Никифоровна пожурила ее за подозрительность и принялась подробно объяснять, почему именно уехала из Москвы. Марфа слушала ее, слушала, а потом махнула рукой и безапелляционно заявила:
— Дура ты старая, вот и весь сказ.
С тех пор Нина Никифоровна не знала покоя. Она с утра до вечера слонялась по своей квартире, как неприкаянная. Ей не хотелось ни вязать, ни читать, ни тем более готовить — охота ли заводить канитель, коль и угостить-то некого.
«Да, наверное, и впрямь дурака я сваляла, — принялась корить себя она. — Ну и что из того, что прожила я в этих стенах много лет? Коробка она и есть коробка — кому она нужна, коли никто тут не бегает и не просит „Бабуля, дай пирожок“, никто не зовет посмотреть мультики, никто не пожалуется и не приласкается… И что толку, что знакомые меня уважают? Ну, запомнилась я людям как человек добрый и справедливый, вот и слава богу. А там ли я, тут ли — кому какая разница? Марфа — да, будет скучать, конечно, так ведь всегда можно в гости наведаться. К тому же у нее-то как раз и сын есть, и внуки — не пропадет. Да она сама сказала, что сплоховала я, дурой, вон, обозвала».
Порассуждав так несколько дней, Нина Никифоровна в конце концов собрала чемоданы, попрощалась с Марфой и с первой же попутной машиной отправилась обратно в Москву.
Ее появление еще больше подняло и без того чудесное настроение, и по такому случаю решено было приготовить праздничный обед. Тошку немедленно снарядили в магазин, Анна Викентьевна побежала готовить свой фирменный салатик «Балерина», а Рина принялась доставать гостевой сервиз.
— Ну, вот видишь, говорила же я, что и на нашей улице будет праздник, — сказала Наталья, которая все еще болталась у Рины дома и стала свидетелем радостного воссоединения семьи. — А праздничный стол можешь вообще не разбирать — все равно скоро Павел появится, будем отмечать и его возвращение тоже.
Павел снова звонил с утра пораньше, чтобы сообщить, что они уже в Москве.
— Только встретиться сразу не удастся, — с сожалением сказал он. — Нас тут основательно взяли в оборот — доктора, журналисты и другие официальные лица. Говорят, карантин дня на два минимум. Но ты не расстраивайся, — поспешил успокоить он Рину, услышав в трубке подозрительное сопение, — я постоянно буду держать с тобой связь. А как только меня выпустят на свободу, прямиком мчусь к тебе, договорились?
Конечно, перспектива снова ждать Рину огорчила, но все же это было уже совсем иное ожидание, поэтому она решила не отчаиваться.
«В конце концов, он жив и здоров, и это самое главное, — думала она. — Через два дня мы снова будем вместе, и тогда уж…»
При мысли о том, что будет тогда, сердце сладко заныло и счастливая улыбка засветилась на ее сильно осунувшемся за последние дни лице.
Один сумасшедший день в апреле
Если бы от нетерпения действительно можно было сгореть, то Павел уже давно превратился бы в кучку пепла. Всей душой он стремился на встречу с любимой женщиной, мысли о которой помогли ему в трудный момент не упасть духом. Ему хотелось поскорее заключить ее в объятья и сказать, какая она замечательная и что лучше нее ему уж точно никого не сыскать.
Однако беспощадный столичный транспорт не желал считаться ни с какими чувствами, и машину Павла неспешно несло в монотонном потоке, в котором мгновенно захлебывалась любая попытка вырваться вперед. Тормозя у очередного светофора, Павел начинал беспокойно ерзать на сиденье — его так и подмывало выскочить из своего неторопливого джипа и бежать бегом. Он волновался и нервничал, и от этого чувствовал себя не в своей тарелке.
«Да, нервишки совсем ни к черту — пора лечиться электричеством, — усмехнулся про себя Павел. — Впрочем, чему удивляться? Долго ли превратиться в неврастеника, когда у тебя перед носом двое суток размахивают автоматом?»
Хотя, по правде сказать, когда случилась вся эта заваруха, Павел не слишком испугался. Не потому, что был таким уж отважным — просто ему никак не удавалось поверить в реальность происходящего. У него все время было ощущение, будто ему снится кошмарный сон, и надо только терпеливо дождаться, когда этот сон кончится. И Павел ждал. Валяясь на грязных циновках в вонючем сарае, он старался не думать о том, чем может закончиться вся эта страшная эпопея. Вместо этого он вспоминал мельчайшие подробности их недолгого романа с Риной и рисовал в воображении его дальнейшее развитие. А еще он размышлял о своем возможном отцовстве. При мысли о том, что в случае чего на этом свете останется его маленькое продолжение, Павла почему-то распирало от гордости.
Теперь же, когда над головой больше не висела угроза преждевременно отправиться в мир иной, он взглянул на проблему отцов и детей несколько под другим углом.
«А чего я, собственно, добьюсь, если отыщу Марго и начну выяснять с ней отношения? Чего я хочу на самом деле?»
Конечно, прежде всего он хотел узнать правду. Тот факт, что Марго утаила от него рождение ребенка, больно ранил самолюбие и не давал покоя.
