Тем временем о случившемся был извещён герцог, который, ужаснувшись, предложил, чтобы молодые люди помогли перенести тело в склеп под донжоном Главной Башни. Когда починят мост — гроб отнесут на дальний погост, ведь едва ли несчастные сестры бедной Габриэль пожелают похоронить её в Эрсенвиле? Это так сложно…
Сестры беспомощно переглянулись и кивнули.
Мужчины проследовали на второй этаж и тут, в спальне, до Рэнэ де Файоля через туман любовного помрачения дошёл весь ужас происшествия. Он несколько минут молча смотрел на тело, потом протянул руку к столбцу полога, но не сумел ухватиться за него, и просто упал в изножье кровати. Мсье Гастон ругнулся, помянув чёрта.
Подошёл егерь, мсье Бюрро взялся показать дорогу в склеп, но никто не хотел переложить тело на покрывало. Этьенн, оглядев обморочного Рэнэ, смертельно бледного и трясущегося Дювернуа и с отвращением разглядывавшего труп Клермона, не раздумывая, выбрал последнего.
— Помогите, Арман.
Хотя Клермон предпочёл бы помочь его сиятельству в каком-нибудь другом, менее противном деле, он понимал, что кто-то всё равно должен сделать это. Покрывало подняли и разложили на полу, Арман увидел, что у девицы обожжены только голова и грудь, а сзади тело почти нетронуто.
У двери раздался легкий вскрик, и Лоретт, пришедшая посмотреть на сестру, медленно сползла по дверной раме. Бывшая с ней Сюзанн оглядела покойницу взглядом напряжённым и мрачным, и у Этьенна снова зашевелились подозрения на её счёт. Клермон был благодарен Этьенну, взявшему на себя самое ужасное. Тот поднял труп и переложил его на покрывало, потом перекатил его на середину, при этом продолжая внимательно рассматривать. Тело накрыли простынёй. Наконец Рэнэ де Файоль и Лоретт были приведены в чувство, егерь и мажордом подняли покрывало с одного конца, Клермон и Виларсо де Торан — с другого, и печальная процессия двинулась в склеп.
Склеп под донжоном Главной Башни не был, к удивлению Этьенна, сырым, здесь царил приятный полумрак, в свете факелов ощущались странные провалы пространства, казалось, стен нет, а гробовые ниши напоминали античные колумбарии, выемки были неглубокими, но длинными, тело легко помещалось вдоль стены. Клермон заметил, что ниши в стене расположены по принципу пирамиды — три в самом низу, над ними — ещё две, и одна в самом верху. Они оставили тело в крайней из трёх нижних ниш.
Выйдя на свет и зажмурившись, все долго молчали, стараясь придти в себя. Мсье Гастон сообщил, что в связи с печальным происшествием, герцог решил не собирать их в столовой, они ведь согласятся пообедать у себя? Оба кивнули, Этьенн предложил искупаться в пруду, Клермон торопливо сбегал за полотенцами и оба поспешили к Дальней Башне. Каждый, хоть и не делился впечатлением с другим, чувствовал исходящий от рук омерзительный болотный запах, он же, казалось, витал вокруг.
Оба ринулись в воду и плавали, сколько было сил. Клермон наконец сказал, что как будто больше не чувствует мерзкой вони. Этьенн кивнул и оба выбрались из воды. Никому из них не хотелось разговаривать о происшествии, которое никто пока не назвал убийством, и Арман безучастно выслушал похвалу Этьенна его прекрасному, как у античного бога, сложению. В другое время такая похвала смутила бы его, но не теперь. Клермон лишь деловито поставил его сиятельство в известность, что не является inverti.
Виларсо де Торан почти истерично расхохотался.
— Боже мой! Попробовать — не значит приохотиться, Арман. Это были детские шалости. Они давно забыты. Не порчу я изгороди! Я говорю, как эстет. И Бога ради, не называйте меня «ваше сиятельство». Меня зовут Этьенн.
Клермон взглянул на Этьенна и подозрительно спросил, о каких изгородях он говорит?
Граф весело рассмеялся и рассказал, как во времена Регентства герцог де Буфле, маркиз д'Аленкур, маркиз де Рамбюр и г-н де Мем прогуливались в парке. Было жарко, и «кусты роз источали сладострастный аромат». Нежное сердце г-на де Буфле не выдержало, он попытался изнасиловать Рамбюра, который не понял его порыва. Тогда, рассказывает Матье Маре, «г-н д'Аленкур постоял за честь семьи и сделал то, что не удалось его шурину». Естественно, уже на следующий день об этом стало известно всему двору. Возмущенный Вильруа, воспитатель юного дофина, получил от регента летр де каше для наказания виновных. Д'Аленкуру было предписано отправиться в Жуаньи, Буфле — в Пикардию, г-ну де Мему — в Лотарингию, а Рамбюра препроводили в Бастилию. Стремительный отъезд всех этих молодых господ очень удивил юного короля, и он потребовал от воспитателя объяснений. Крайне смущенный Вильруа ответил, что герцог де Буфле с друзьями «забавлялся порчей изгороди в саду». Король счёл объяснение удовлетворительным, а при дворе ещё долго называли «вредителями изгородей» молодых людей с порочными наклонностями…
Клермон покачал головой, но ничего не сказал. Этьенн же неожиданно посерьёзнел и о чем-то задумался. Потом оба оделись, собрали вещи и направились в замок.
По пути каждый думал о чём-то своём.
О своём думал и каждый из гостей замка. Обрывки подозрений, мозаика полузабытых воспоминаний, сумбур в мыслях, инспирированный страхом — роились в голове у каждого. Огюстен Дювернуа был в ужасе. Едва он увидел труп Габриэль, перед ним расступилась земля. Он не боялся, что кто-то узнает об их связи, — откуда? — но вид обугленной головы его юной любовницы преследовал неотвязно. Господи, что же это? Как? День ему удалось провести, толкаясь среди людей, переходя от одной группы к другой, отвлекаясь посторонними разговорами, но неумолимо приближавшаяся ночь страшно пугала. Огюстен мучительно боялся остаться один. Казалось, из тёмных углов на него глядел призрак совращённой им Габриэль, тянул к нему руки, улыбался жутким черепным оскалом. Огюстен чувствовал тихий, но запредельный ужас. Шуршащая шелковая простыня, казалось, издавала едва различимое змеиное шипение, летний дождь стучал в окно, словно призрак, гонг к обеду заставил его в ужасе вздрогнуть. Мысли его наполнились кошмарами.
Первые несколько часов его воспалённый рассудок просто не мог даже сформулировать ни одной здравой мысли, но потом ему удалось чуть придти в себя. Но кто это сделал, чем, как, когда? Умственный уровень человека всегда определяет широту или узость его мышления, нравственный уровень — его высоту или низость. Нельзя сказать, чтобы Огюстен был глуп, но он думал только о собственной безопасности. Проблема была в том, что едва он увидел труп Габриэль, как тут же, после первого парализующего пароксизма ужаса, ему вдруг на миг показалось, что он что-то отчетливо понял, — настолько отчетливо, что его даже обдало жутким погребным холодом. Но странно — именно это ледяное веяние вдруг прогнало понимание!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
